Дикая слива

— У Айсина наверняка были и кормилицы, и няни.

— Все погибли, никого не осталось. Нет никаких свидетелей. Нам нечего опасаться.

— Но я хочу быть своему сыну матерью, а не служанкой!

— Придет время, и он узнает правду. А пока мы с тобой будем вместе. Станем жить, как муж с женой, и никто не сумет нам помешать. Я сошлюсь на тоску по Сугар и откажусь от повторного брака.

— Все может раскрыться, Кун!

— Нет. Те, кто знает правду, будут молчать под страхом смерти, как молчали до сих пор. А насчет Айсина и Ана никто ничего не заподозрит. К счастью, ни у того, ни у другого не было меток, а все младенцы выглядят одинаково.

— Неужели ты бы не отличил Айсина от Ана?

— Не думаю. А Юйтан и Сарнай тем более ни о чем не догадаются.

— В теле Айсина текла кровь сына Неба!

— Все это глупости. Император такой же человек. Родство с ним не защитило Сугар от безвременной гибели.

Безусловно, лишь глубочайшее отчаяние заставило Куна изрекать столь кощунственные вещи. Мэй понимала, что он не в себе, и все же не была намерена уступать.

— Ты все хорошо придумал, и все-таки я отказываюсь. Эта ложь слишком велика, она намного опаснее той, с которой ты живешь. Нельзя до бесконечности испытывать судьбу.

Неожиданно Кун отстранился, и его взгляд, сделался жестким.

— Прости, Мэй. Я уже написал Юйтану, что Айсин жив. Что его спас один из евнухов, который после скончался на берегу. Я также сообщил, что нанял в Кантоне кормилицу, которая ухаживает за Айсином, и предупредил, что привезу ее с собой.

Мэй обмерла. Во рту пересохло, а кончики пальцев онемели, Внутри творилось что-то ужасное. Слова Куна отозвались в ее голове оглушительным эхом. Ей чудилось, будто чья-то жестокая рука перемешала ее желания, вырвала с корнем сокровенные чувства и безжалостно бросила под ноги.

Кун не мог так поступить! Он обезумел от горя, это оно толкнуло его на немыслимое!

Мэй захотелось схватить Ана и броситься с ним, куда глаза глядят. Она должна спрятать его и укрыться вместе с ним, чтобы избежать рокового шага.

Но вместо этого она продолжала сидеть на месте. Потому что слишком сильно любила Куна и боялась за него. Если она исчезнет, в порыве отчаяния он может во всем сознаться князю. И тогда его ждет смерть.

На следующий день они покинули Кантон. Это было тяжелое путешествие, полное сердечных терзаний и душевных мук.

Сойдя с повозки перед воротами дворца, Мэй хранила каменное молчание. Она ощущала на своих плечах невидимый груз обмана и страха, заставлявший пригибаться к земле, и шла, спотыкаясь, понурив голову и не поднимая глаз.

Хотя они с Куном условились, что говорить Юйтану и Сарнай, Мэй не была уверена в том, что справится.

А если ее вышвырнут на улицу? Если она потеряет надежду видеться с сыном?!

Когда они вошли в ворота, Мэй испытала настоящее потрясение. По сравнению с этой роскошью дом князя Арвая казался бедной хижиной, и девушка не могла понять, каким образом воспитанный в таких условиях Кун сохранил способность мыслить и держаться, как обычный человек.

Внезапно Мэй подумала о том, что если он некогда сумел променять все это на любовь простой девушки, то она тем более обязана принести требуемую им жертву.

Такие мысли придали ей сил, и она решила, что выдержит разговор с Сарнай.

В этом доме все было внушительным: и шкафы, и сундуки, и столы. Но даже на этом фоне фигура старой женщины выглядела величественной. Казалось, ее не могут согнуть ни горькие утраты, ни безжалостное время.

Мэй низко поклонилась, а выпрямившись, не поднимала глаз.

— Ты замужем? — спросила старуха.

— Была, — тихо ответила Мэй, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Где твой муж?

— Он погиб во время тайфуна.

— А ребенок?

— Тоже.

— Это плохо. Твоя судьба притягивает несчастья.

— В тот день смерть не была разборчивой: погибли тысячи людей.

— Как ты встретилась с господином?

— Случайно. Его сын был голоден, а мои груди лопались от молока, и я предложила накормить мальчика.

— Почему ты последовала за ним?

— Господин предложил мне стать кормилицей его сына, и я не смогла отказаться, потому что успела привязаться к ребенку. Это немного смягчило мое горе.

Сарнай молчала, и Мэй наконец осмелилась посмотреть ей в лицо. Чуть вздрагивающие ноздри над жестко сложенными губами и темный блеск глаз говорили о том, что старуха презирает тех, кто позволяет себе проявлять простые человеческие чувства.

— У тебя есть родные?

— Нет, никого.

— Ты китаянка?

— Наполовину. Мой отец был маньчжуром.

— Я позволю тебе остаться разве что временно, — немного подумав, сказала Сарнай. — По твоим рукам видно, что тебе приходилось работать, а значит, ты не знатного рода, тогда как в теле моего правнука течет кровь императора.

Мэй была неподвижна, как столетнее дерево, вросшее корнями глубоко в землю. То, чего она так боялась, свершилось. Старуха решила ее прогнать.

Кровь императора! Что было бы, если б Сарнай узнала правду!

Услыхав о решении старухи, Киан взбунтовался.

— Она никогда не одобряла того, что нравилось мне! — бросил он в лицо Юйтану. — Эта девушка спасла Айсина! Взгляните, отец, мальчик здоров и спокоен, значит, ее молоко идет ему на пользу! Она станется здесь — таково мое последнее слово!

— Но Сарнай сживет ее со свету.

— Пусть только попробует! Если она задумает это сделать, значит, она хочет навредить моему сыну.

На какое-то время Мэй оставили в покое, ибо все силы княжеской семьи были брошены на устройство похорон Сугар.

Узнав о трагической гибели дочери, император отправил в Гуандун своих людей с драгоценностями и деньгами, дабы на том свете Сугар была окружена той же роскошью, в какой пребывала при жизни. В положенное время превращенный в кладовую сокровищ гроб был торжественно водружен в усыпальницу. Согласно обычаю Киан должен был носить траур по жене в течение года, после чего мог вступить в новый брак.

Живя в княжеских покоях, Мэй ощущала себя странно. Она не привыкла быть пленницей золотой клетки, не знала распорядка дома и постоянно боялась ошибиться и назвать сына не Айсином, а Аном. Ей казалось невозможным, что ребенок, чей отец плакал из-за того, что у него не было деревянной лошадки, получает подарки вроде огненного коня, вырезанного из драгоценной яшмы.

Кун уверял ее, что она ко всему приспособится и всему научится. Тайком проведя Мэй в свой кабинет, он с гордостью показал ей стол резного красного, дерева, стержни для свитков из черепахового панциря и носорожьего бивня, ряды роскошно переплетенных книг, в которых, казалось, были записаны человеческие судьбы.

Когда он первый раз пришел в ее комнату, Мэй испугалась и попыталась протестовать.

— Что поделать, если мои любимые цветы — это цветы сливы, густо облепившие ветки! — промолвил Киан, обнимая ее. — Самые ранние, самые хрупкие и вместе с тем не боящиеся морозов и снега.

— Ты же знаешь, удел мимолетной красоты — забвение.

— Но я также знаю и то, что все хорошее и прекрасное всегда повторяется.

— Надеюсь, ты не забудешь Сугар, — прошептала Мэй. — Она ни в чем не виновата и заслуживает памяти.

— Сугар нашла покой в роскошной усыпальнице, а вот сын… Мне горько думать о том, что он никогда не вырастет, что он умер, не успев узнать, что такое жизнь. Где он сейчас? На дне моря? Неужели его душе придется вечно страдать?

— Душа Айсина видит и знает, что Ан занял его место, а я — место его матери: это сулит нам большие беды! — в отчаянии прошептала Мэй.

— Неправда. Ты всегда была на своем месте, ведь мы поженились намного раньше, чем я заключил брачный союз с Сугар.

— И всё же зачем ты заставил меня пойти на такое?!

— Потому что я смогу пережить все это только рядом с тобой и с сыном.

Юн понимал, насколько ему повезло: если бы не тайфун, такая девушка, как Тао, никогда не согласилась бы стать его возлюбленной. У него осталось немного денег, и они сняли комнату. Когда Юн пытался овладеть Тао, она всегда сначала сопротивлялась, но потом непременно уступала: по-видимому, ей нравилось то, что он делает, хотя она и не желала признаваться в этом.