Прикосновение Купидона

Джулия притихла на секунду, потом сказала:

– Я бы покрыла пол дорогими толстыми турецкими коврами, чтобы он не был холодным, а прелестный малиновый бархат был бы самой подходящей тканью для таких окон.

Диана не стала оспаривать вкусы своей сестры, тем более что в этот момент та неожиданно вцепилась ей в локоть.

– Смотри, как тетя Феб улыбается папе! – воскликнула она. – Можно подумать, что она влюблена в него, так она держит его под руку и смотрит ему в лицо.

– Я думаю, что так и есть, – ответила Диана тихо. Она уже несколько дней знала о любви Феб к ее отцу, и это смущение в его взгляде, когда он смотрел на ее тетю, вселяло надежду, что, возможно, и он уже признался себе в своем чувстве.

– Что? – воскликнула Джулия. – Ты шутишь. Но она же наша тетя, мамина сестра. Это неприлично.

– Почему? Это же не кровное родство. Они были связаны только маминым браком.

– Просто мне все это кажется очень странным, потому что я всегда воспринимала Феб как папину сестру. И мне не нравится эта пара. Папе нужна совсем не такая женщина, не скучная старая дева, которая занимается своими розами и вышиванием и терпеть не может светское общество. Он же погибнет с ней от тоски.

Лорд Кингзбридж отвел Феб подальше от остальных гостей, собравшихся в зале и ожидающих, когда их проводят в отведенные им комнаты.

– Вы не можете говорить это серьезно, Феб. Я не позволю это! Что значит, после свадьбы вы хотите ехать в Париж? Что это за чушь? Вы что, собираетесь ехать одна, как какая-нибудь эксцентричная старуха? Нет, вы не можете. Во-первых, потому, что вы не старуха; и потом, на вас наверняка нападет банда разбойников, не успеете вы отъехать и десяти миль от Кале.

– Вы можете сопровождать меня верхом, если пожелаете, Роберт! – ответила она, глядя ему в глаза и тепло улыбаясь. – Я хотела бы увидеть вас скачущим рядом с моим экипажем, одетого в шляпу, украшенную страусовым пером, и длинный развевающийся черный плащ. Пожалуй, нужны еще высокие сапоги. Да, решено. Очень лихо!

Спиной она почти опиралась о полированную деревянную дверь, которая вела в красиво обставленную гостиную, а лорд Кингзбридж стоял перед ней, заслоняя ее от остальных. Она сообщила ему о поездке в Париж, потому что испугалась, что всего через две недели она вернется в свой дом возле Бафа, а он поедет на юг в свое поместье в Девоншире, и каждый из них вернется к своей привычной жизни, как будто и не было их встречи.

За последнее время она пришла к убеждению, что хотя он едва ли помнил, что целовал ее в Лондоне, поскольку был тогда сильно пьян, но он воспринимал ее теперь в ином свете. Она много раз ловила на себе его изменившийся задумчивый взгляд и надеялась, что он впервые в жизни перестал думать о ней как о сестре Гвендолин. Но она знала, что если он уедет без нее в Девоншир, так и не успев объясниться с нею, и вернется к своим привычным занятиям, то вскоре приспособится снова к своему одинокому существованию, и тогда ничего уже нельзя будет изменить. Но как заставить его открыть свое сердце, она не знала.

Что же касается поездки в Париж, она несколько лет откладывала часть своих ежеквартальных доходов в надежде в один прекрасный день отправиться на континент и поездить не только по Франции, но также по Бельгии, Австрии и Италии. Поэтому когда она коснулась этой темы, то легко смогла убедить его в своем искреннем интересе к этой поездке, перечислив музеи, памятники, театры и соборы, которые стоило посетить во время этого путешествия. Он был ошеломлен, а она явно довольна.

– Вздор! – заявил он в ответ. – Если я и поеду с вами, то уж не как верховой сопровождающий!

– А как же тогда? – невинно поинтересовалась Феб. Она смотрела на странный блеск в его глазах и чувствовала, что, если бы не толпа, собравшаяся в зале, он обнял бы ее и склонился к ее губам.

Вместо этого, однако, он опомнился, отступил на шаг от нее и грубоватым голосом ответил:

– Пожалуй, с моей стороны будет в высшей степени неприлично путешествовать вместе с вами. О, Лоуренс! Отличный парень! Не представляю, как я буду обходиться потом без него.

И он отошел, якобы побеседовать с Лоуренсом, а Феб осталась стоять, чувствуя, как нежное тепло согревает ее душу. Она любила Кингзбриджа и теперь знала, что скоро он поцелует ее снова – только на этот раз без содействия бренди, отуманившего тогда его мозг.

ДНЕВНИК

«Сегодня второй день, как мы находимся в Диттишэм-Корт. Я дважды обошла все тропинки, порвав мои лучшие полуботинки, и однажды пятнадцать минут проплутала в леске возле дома, пока мистер Бифорд не пришел любезно мне на помощь. Я чувствовала себя довольно глупо, потому что потерянная мною тропинка находилась в двадцати шагах, позади большого дуба.

Я совершенно не удивилась тому, что пользуясь случаем, когда мы были одни, он открыл мне свое сердце. Бережно, чтобы не обидеть его, я сказала, что союз между нами невозможен. Он не выглядел удивленным – хотя гораздо больше разочарованным, чем я хотела бы, – но выразил надежду, что, как только капитан Эверард будет женат, мои чувства могут измениться или, по крайней мере, появится надежда на это.

Я быстро взглянула на него, испытывая неловкость от его слов, и, встретив его взгляд, была шокирована. Его выражение лица было сочувствующим и понимающим. Я ужасно покраснела, после чего он принес мне свои извинения за то, что огорчил меня. Он понимал меня, и мне невыносимо думать, что кто-то не только знает о моих чувствах, но и дает понять мне. Я была унижена.

Мы вернулись в Корт по дорожке, усаженной ивами. Мистер Бифорд – надо отдать ему должное – начал беседовать о разнообразных незначащих предметах, обо всем, что приходило ему на ум, и таким образом мое душевное спокойствие было восстановлено и доброжелательность вновь возобладала в нашей дружбе.

Когда мы вошли в вестибюль, он случайно поймал взгляд Эверарда, и, видимо, какой-то черт обуял его, потому что он взял мою руку и, прежде чем я поняла, в чем дело, запечатлел на ней пылкий поцелуй. Мои щеки опять вспыхнули, а мистер Бифорд просто поклонился Эверарду и удалился с удовлетворенной и самодовольной улыбкой на лице.

Эверард ничего не сказал мне, но поклонился и равнодушно прошел мимо.

Все изменилось, и очень сильно к худшему, с того времени, как он поцеловал меня в лабиринте и узнал о моем обмане на маскараде. Однако, я думаю, что это ужасно несправедливо, что он так зол на меня. В конце концов, я ведь собиралась на следующее утро открыть ему правду и только потому не стала ничего говорить, что чувствовала, что теперь уже Джулия должна сказать ему об этом. А она поддержала обман. Сожалеет ли она или нет о своем поступке, я не знаю. Я хочу только поговорить с Эверардом и принести мои глубочайшие извинения, а также объяснить, чем был вызван мой обман.

Я ведь не сказала ему о самом главном – о том, что я люблю его. Я не знаю, будет ли это важно после наших с ним поцелуев, которые, по-моему, ясно говорят о том, что чувствует мое сердце. И все же есть нечто могущественное в произнесенных словах в отличие от телесных объятий. Удовольствие так легко принять за любовь. Возможно, и Эверард лишь получал удовольствие в моих объятиях… о, но я мучаю себя такими мыслями! Я должна быть терпелива. Я буду терпеливой.

Он, кажется, собирается игнорировать меня. Его обращение отличается ледяной холодностью. Когда он улыбается, маленькие льдинки сверкают в его голубых глазах вместо привычной теплоты и нежности. Когда он говорит со мной, от его слов веет холодом. Когда он танцует со мной контрданс, его беседа так холодно-вежлива, что за ней чувствуется неприязнь. Мы отдаляемся все дальше друг от друга, и боюсь, что еще чуть-чуть, и нам не преодолеть это расстояние.

Я бы чувствовала себя ужасно подавленной, если бы не была так обеспокоена. Каждую минуту, каждый час, каждый день он оставляет мне все меньше шансов порвать его помолвку с Джулией. Что касается моей сестры, я думаю, что нечто неожиданное должно было случиться в Беркшире, потому что начиная с ее приезда в Корт она изменилась – и притом разительно.