Любовь без обмана

– И в Нью-Йорке это действительно по-другому? Деньги или рождение… или красота, – добавил он, кивнув в ее сторону. – В чем тут разница?

– Комплименты, – подозрительно сказала она. – Эшмор, этот человек в поезде, он что, стукнул вас по голове?

Фин засмеялся:

– Я не слепой. Просто намекаю на то, что вам и так известно.

Его честность понравилась ей, он польстил ей таким способом, который не требует от нее лицемерной скромности. Если бы остальные овладели этим искусством, красота не была бы так утомительна. С другой стороны, она не могла вспомнить, чтобы это доставляло ей удовольствие. Красота привлекала к ней внимание и тех мужчин, чьего внимания она охотнее избежала бы. И она теряла свои преимущества перед теми, кто делал ей комплименты, потому что в ответ они ждали от нее показной скромности или показной благодарности, что трудно изобразить, не чувствуя себя слегка униженной.

– Я подумывала уже, не обрезать ли их, – сказала Минна.

Он нахмурился:

– Волосы?

– Да. Но это не помогло бы. Нью-Йорк не слишком удачное место для женщины-предпринимателя. Тут недостаточно иметь деньги, нужно иметь союзников. А джентльмены, которые задумаются, стоит ли им связываться с сумасшедшим «синим чулком», охотно берут на себя роль ментора неопытной кокетливой девушки, у которой денег больше, чем мозгов. А волосы очень волнуют, видите ли.

– Думаю, будь вы хоть лысая, вы все равно сумели бы взволновать, – сухо сказал он, – а также обвести любого мужчину вокруг пальца. Но к счастью, вы думаете по-другому. – Он протянул руку и провел пальцем по волосам от макушки к виску, слегка коснувшись подбородка, после чего опустил руку. – Мне этого будет не хватать, – мягко сказал он.

Сердце у нее забилось сильнее, в горле пересохло.

– Ну, – Минна откашлялась, – в любом случае длинные волосы остались. Ради компании.

– Ридленд упоминал о вашей компании. Значительное достижение для женщины.

Она вздохнула:

– Для любого.

– Да, – согласился он. – Но для женщины – особенно.

– Но тут мы снова возвращаемся к теме «Англия против Америки». Деньги гораздо больше уравнивают. Если этого не делает воспитание, секс этого тоже не делает. Ум – вот что важно.

– Ум, – задумался он. – О, полагаю, вы более чем умны, Минна. Создать то, что есть у вас, – тут нужна гениальность.

Это просто слова. Она попыталась сосредоточиться на их обычном смысле, не обращая внимания на то, что они заставили ее покраснеть.

– Это что? Восхищение?

– А если и так? Я считаю, вы заслуживаете хорошую порцию восхищения.

– Осторожно, – ответила она. – Вы меня совсем не знаете. Может, вы восхищаетесь дьяволом.- Минна слегка улыбнулась.

Но он не поддался на приглашение отнестись к разговору легко.

– Я знаю достаточно.

– Конечно, вы так думаете. – Они всегда так думают. «Выходи за меня, – говорил ей Генри, – и тебе не о чем будет беспокоиться». Но то, что он ошибочно принимал за беспокойство, было на самом деле причиной вставать по утрам. Но она его за это не винила. Мир воспитал мужчин так, чтобы они видели в женской работе, женской гордости и амбициях угрозу себе.

– Я знаю, вы так хотите спасти свою мать, что рисковали собственной жизнью в Уайтчепеле, лишь бы найти ее. – Он помолчал. – Я знаю, вы сидите здесь так спокойно, ожидая, когда закончится сельская свадьба, несмотря на свои опасения.

Минна заколебалась. Это не те причины, которых она ожидала, – на самом деле она не могла придумать причины для такого великодушия.

– Почему вы так разговариваете со мной?

Он усмехнулся:

– Потому что я самолюбив. Я пытаюсь разгадать, в чем ваш секрет. Мне он мог бы пригодиться.

– Вам?

– Да, мне. – Он взял соломинку и сунул в рот, сначала внимательно осмотрев – Простые удовольствия, – размышлял он. – Искусство терпения. – Он взглянул на нее. – Возможно, дар быть счастливой.

Минна пренебрежительно надула губы и ничего не ответила. Но наступившее молчание казалось хрупким и тяжелым в одно и то же время. Минна неловко поерзала на сене. Она не была уверена, хочется ли ей делиться с ним чем-нибудь таким полным, как это молчание. Вот и все. И никакого сомнения – показная игривость положила бы конец его восхищению. Секс и восхищение не долго идут рука об руку, судя по ее опыту.

Она снова переключила внимание на жениха и невесту, которые теперь ходили в толпе.

– Я скажу вам секрет счастья для женщины, – сказала она. – Никогда не рискуй без надобности.

Он проследил за ее взглядом.

– Вы имеете в виду женитьбу?

– В том числе.

– Значит, никогда?

Она пожала плечами. Если бы она когда-нибудь и отважилась на такой риск, как ей казалось, она пошла бы на него в те первые дни в Нью-Йорке. Она получала немало предложений, и это решило бы все их финансовые проблемы. Но такая перспектива вызывала у нее чувство клаустрофобии, беспомощности, как будто она все еще заперта в той комнате, слушая мамины причитания. Минна сказала себе: она никогда не повторит ошибку своей матери – никогда не будет рассчитывать на мужчину как на спасителя. Поступить так равносильно тому, чтобы запереть себя в другой комнате, делая ставку на великодушие своего тюремщика.

– Не думаю, – сказала она.

– Коллинз – выродок, – тихо произнес он. – Он нетипичен.

Минна улыбнулась:

– Нет, нетипичен. – Но слабые тени от него присутствуют повсюду. А вы? Полагаю, вам придется жениться, чтобы было кому передать титул.

Фин отрывисто засмеялся, и она закатила глаза, поспешно сказав:

– Конечно, женитесь. Глупый вопрос.

– Нет, – возразил он, – я просто подумал, что, следуя вашей философии, мне не следует жениться. – Впервые она заметила ужасный красный шрам, который начинался у основания большого пальца, тянулся через запястье и прятался под рукавом. – От горячей плиты и игры в кричи «дядя» [14], – сказал он. – У моего отца было странное чувство юмора, когда он напивался.

У Минны перехватило дыхание. Судя по его улыбке, ему не нужно сочувствие, он выглядел грустным и как бы оправдывался.

– Это другое, – с трудом произнесла она.

– Разве? – Он пожал плечами. – Было в нем что-то от Коллинза. Но без сомнения, он не был таким злобным. Но мою маму он разочаровал не меньше, чем Коллинз – вашу. Алкоголь пробуждал в нем какого-то демона. Должен признаться, временами я ощущал это и в себе.

– Нет, – возразила она. – Вы никогда бы так не поступили. И конечно, это другое. Вы же были ребенком!

– Как и вы, когда она вышла за Коллинза, – сказал он. – У нее дурной вкус. У вас – нет. – Он поправил манжету. Минна наблюдала за ловкими движениями его загорелых пальцев, и ей хотелось коснуться его руки.

Подняв голову, Фин снова улыбнулся, казалось, удивленный тем, что она наблюдает за ним.

– Все хорошо, – сказал он и поднял бровь. – Кстати, никогда не кричал «дядя».

«Как и я», – подумала Минна. Но этого она не скажет. Она спрятала руку в складки юбки, сердце внезапно учащенно забилось, и стало ясно: если она сейчас коснется его, их тела узнают друг друга. Самая дикая мысль: эти шрамы, ее и его, заговорят друг с другом, создавая такую близость, которую невозможно будет не разделить.

Ее пальцы зарылись в колючее сено. Минне очень хотелось прикоснуться к нему: он так небрежно говорил о своих страданиях и так небрежно отбросил их, вернувшись к своему элю, как будто вообще ничего не говорил. Он не позволил шраму помешать ему. Да и зачем? Шрам зажил, стал доказательством его победы. Она пыталась чувствовать так же, но Генри никогда этого не понимал. «Твоя прекрасная кожа», – шептал он, отдергивая пальцы, как будто не мог даже прикоснуться к ним, к этим нескольким маленьким отметинам. Она говорила себе, что если он так чувствителен, то она может быть уверена: такой человек, которого расстраивают шрамы, не нанесет ей новую рану.

Теперь она внезапно подумала, не ошибалась ли она. Человек без шрамов всегда будет недооценивать их цену. Он не увидит в них признаков мужества. Где уверенность, что он не ошибется, приняв их за заслуженное наказание?