Скандальная связь

— О, Чарли, я так хочу, чтобы вы…

— Да, миссис Уоллес?

— Передали мне клецки. Прошу вас.

Шарлотта и Клер хихикают, причем Клер почти запихивает в рот салфетку, чтобы сдержаться. Чарли добродушно улыбается и накладывает мне в тарелку клецки.

— Миссис Уоллес, могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезен? Может быть, немного капусты?

С другого конца стола хозяйка дома, графиня Бирсфорд, смотрит на нас с легким аристократическим отвращением.

— Ай, не придавай внимания, — шепчет мне Шарлотта, делая непростительную ошибку в устойчивом выражении.

Я набиваю рот клецками и позволяю лакею унести мою тарелку. Вносят следующее блюдо.

— А это что еще такое? — интересуется Дэхолт, прервав бесконечный разговор с другим джентльменом о собаках. Перед ним возвышается шедевр кондитерского искусства шеф-повара: сливочное желе, украшенное миндалем и малиной.

— Это французское блюдо, называется «Шарлотта Руссе», — объявляет графиня Бирсфорд. — В честь моей дорогой подруги.

— Как-как ты сказала? Ох, Боже мой. — Его сиятельство смотрит на жену и ее подруг, которые, включая и меня, покатываются со смеху. — Ох уж эти французы… Шад, ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?

— Уж точно не на борту корабля. Но… — Шад как завороженный смотрит на пару бланманже нежнейшего розового цвета. На верхушке каждого красуется по спелой ягодке. — Что-то похожее я видел точно.

— Это очень модное блюдо! — говорит графиня Бирсфорд. На каждой ее щеке появляется по крохотному розовому пятнышку.

— Они же похожи на… — На Амелию шикают, и она, оборвав свою мысль, тихонько смеется в кулачок.

— Уверена, в каждой семье найдется как минимум парочка таких, — говорит Шарлотта. — Фордем, а вы как думаете?

Дэхолт принимается за «Шарлотту Руссе», и бланманже трясется самым натуралистичным образом.

Графиня Бирсфорд хмурится, глядя на гостей, разразившихся хохотом, и встает.

— Леди, — провозглашает она, — давайте оставим джентльменов наедине с их развлечениями.

Она ведет всех в гостиную. Уходя, Шарлотта шепчет что-то на ухо мужу, он кивает и, тихонько извинившись перед другими джентльменами, выходит в гостиную вместе с нами.

— Что я могу для вас сделать, миссис Уоллес?

— Сэр… — У меня срывается голос. — Простите, это все простуда, никак не оставит меня в покое. Вы не могли бы сегодня вечером отправить лакея меня проводить? Мне нужно пройтись.

— Зачем, мэм? Вы собираетесь вмешаться в дело чести двух джентльменов?

— Разумеется.

— Хорошо, мэм. Только учтите, что вам совершенно не подобает делать ему визиты.

— Не вижу причин. В конце концов, мы женаты, разве он не говорил вам?

— Говорил. — Он смотрит на меня, о чем-то размышляя. В этом человеке есть что-то от дикого зверя, и я едва удерживаюсь, чтобы не выложить ему всю правду. — Должен предупредить, что сегодня вечером, возможно, не вы одна явитесь с визитом к капитану Уоллесу.

— Сэр, вы тоже там будете?

— Нет, не я. Как секундант Бишопа, я должен с ним увидеться и посоветовать ему оставить капитана в покое. Несмотря на всю воинскую доблесть капитана, я ничуть не удивлюсь, если он втихомолку покинет город. Люди такого сорта бегут от неприятностей. Но я попрошу Бирсфорда отправить с вами лакея.

— Есть еще кое-что, сэр. Если вы согласитесь, то я смогу помочь Амелии получить настоящую роль на сцене. Я собираюсь взять под покровительство какой-нибудь театр, не тот, которым сейчас заведует мой отец, потому что у него нет лицензии на постановку спектаклей, только на пантомиму. А как патрон я буду влиять на выбор пьесы и актеров.

— Это очень великодушное предложение, мэм, но всему свое время. Амелия поступила необдуманно, и ей полезна будет остудить свой юношеский пыл в птичнике с курами. Это пойдет ей на пользу. — Он улыбается и откланивается.

Этим же вечером, позже, я покидаю престижный район города. Меня сопровождает лакей Бирсфорда. Мы пробираемся по кривым узким улочкам, куда из-за нависающих сверху домов вообще не попадает свет луны и звезд. Мы прокладываем наш путь осторожно, чтобы не угодить в сточную канаву — посередине каждой улицы стекает зловонный поток жидких помоев. Лакей вооружен большой дубинкой, и фигуры, которые то и дело выступают из теней, тут же исчезают, завидев его грозное оружие.

— Мэм, одной вам туда нельзя, — говорит лакей, когда мы доходим до «Черного пса». — Приказ его сиятельства.

— Будьте любезны, подождите меня. — Я протягиваю ему шестипенсовик, и он широко улыбается, предвкушая выпивку в этом заведении. Так как Шад наверняка тоже ему заплатил, то неизвестно, в каком состоянии он будет провожать меня обратно.

Я спрашиваю у мрачного громилы в баре, где найти капитана Уоллеса, и меня провожают наверх. Несомненно, капитан распорядился, чтобы любую хорошенькую женщину к нему пускали без вопросов, а может, он ждал, что я приду и стану умолять его сохранить моему любовнику жизнь. Я поднимаюсь по узкой скрипучей лестнице.

— Сюда, мэм, — говорит мальчик, который провожал меня, и протягивает руку ладошкой вверх. Я даю ему пенни, и он, грохоча пятками по ступенькам, убегает прочь.

Я стучу в дверь и слышу приветственное ворчание.

Руперт Уоллес восседает за столом с остатками ужина и бокалом вина в руке. Подозреваю, Шад был недалек от истины, предполагая, что капитан замыслил бегство: на полу у кровати стоит чемодан с открытой крышкой, наполовину полный.

— Ах, моя дорогая Софи, неужели ты пришла, чтобы снова познать радости брачного ложа? Какая прелесть.

Он встает, кланяется и подвигает мне стул.

— Ты всегда был оптимистом, Руперт. — Я сажусь и принимаю из его рук бокал вина. Как ни странно, вино недурное. Я не удивляюсь тому, что он держит в комнате второй бокал: наверняка продолжает жульничать в карты и все такое.

— Значит, ты здесь, чтобы спасти жизнь своему любовнику? Кто он, клерк?

— Ага, клерк, который расквасил тебе нос. Он к дуэли готов, тогда как ты, я вижу, собрался уезжать.

— Всего-навсего, переезжаю на другую квартиру, дорогая. При твоем содействии я смогу позволить себе жилье получше. Мне даже стыдно принимать тебя в такой убогой обстановке.

Я улыбаюсь и смотрю на него поверх бокала.

— А ты неплохо устроилась, Софи, а?

— Да, мне долгое время везло. А ты где пропадал, Руперт?

— Да так, за границей. Вышел в отставку, какое-то время жил в Дублине… Ты же знаешь, у меня семья в Ирландии.

Честно говоря, впервые слышу. О себе он рассказывал очень мало, и у меня нет никакого желания верить тому, что он говорит сейчас. Насколько я могу судить, он успел какое-то время пожить в Лондоне, отирался там вместе с другими прохиндеями и бродягами, шпионил за мной, собирал сведения, выбирал нужный момент.

Он целует мне руку.

— Я так скучал по тебе, Софи. Не буду говорить, что жил монахом, это неправда, но и ты… ну что тут говорить. Но ведь мы неплохо ладили когда-то, правда же?

— Хотелось бы верить. Но тогда я была очень молода. Теперь я другая.

— Что верно, то верно. Ты расцвела, стала уверенной в себе. Не девочка — женщина.

Красивые слова. Если бы он не таращился на мою грудь с таким неподдельным интересом, мое сердце, может быть, и дрогнуло бы, потому что когда-то я действительно беззаветно его любила.

— Я была такой наивной. А потом ты уехал, и все, что я от тебя получила, — это несколько писем.

Я достаю из сумки пачку писем, перевязанную розовой ленточкой.

— Но черт возьми, я все время тебе писал, Софи. Клянусь! — восклицает он. — В твоих глазах я, наверное, последний мерзавец!

Возникает долгая пауза. Разумеется, он последний мерзавец, и мы оба это знаем, как оба знаем и то, что он не написал мне и строчки. И кажется, он тоже это вспоминает, потому что с преувеличенной сосредоточенностью достает сигару, обкусывает ее и зажигает от свечи на столе.

В конце концов он выпускает ароматное облачко дыма.

— Чего ты хочешь от меня, Софи?