Свет твоих глаз

– Тимми, хочешь попробовать печенье? Оно с изюмом и сушеными яблоками, как ты любишь. – Эмеральда держала перед мальчиком тарелку с печеньями, разложив их поаппетитнее.

– Нет, Эм. – Мальчик отвернулся к стене.

– Но, Тимми, ты должен поесть. Скоро ты вообще ничего не будешь весить.

– Не хочу печенье. Отдай его Сьюзи.

– Но…

– Я не могу есть, Эмери.

– Ну что же…

Подавив навернувшиеся слезы, Эмеральда поправила легкое покрывало у ног мальчика.

Тимми не становилось лучше. Эмеральда убеждалась в этом день ото дня. Его лицо стало бледным до прозрачности, а нога покраснела и опухла. Как и велел им Бен, Эмери и Маргарет каждый день промывали рану и смазывали ее успокаивающей мазью, но это не помогало: она не заживала и не затягивалась. Наоборот, появился даже запах.

Однако Эмери решила не делиться своими опасениями с Маргарет, поскольку та не теряла надежды, что в конце концов рана затянется сама по себе.

– Может быть, и не так, чтобы мальчик мог ходить, но хотя бы чтобы он не испытывал боли. Я ведь не прошу Бога о многом, не так ли?

«Да, непроходящая боль – вот что хуже всего», – думала Эмери. Несмотря на деревянные планки, которые фиксировали ногу, и крепкую перевязку, каждый толчок повозки отзывался страшной болью: кости смещались, травмируя рану. Тимми сжимал руку Эмери так, что она боялась, что в конце концов он сломает ей кисть. Труднее всего было вынести то, что мальчик не плакал. Если бы он кричал, плакал, они бы чувствовали себя сопричастными к борьбе за жизнь, но он предпочитал оставаться с болью один на один, добровольно окутав себя леденящим, смертельным коконом молчания.

Бен продолжал давать ему лауданиум, понемногу урезая дозу.

– Мы должны быть бережнее с этим средством, – сказал он Эмеральде, – у меня его, увы, не много.

– Но мальчик страдает, – возразила Эмери.

Бен посмотрел на нее с участием, и вдруг под маской холодного равнодушия она увидела другого Бена, глубоко и сильно чувствующего человека, омраченного тяжелым горем.

– Я стараюсь приберечь свои запасы до момента, когда они действительно станут необходимыми, а он не за горами. Мы ведь не в Сент-Луисе и не в Нью-Орлеане, где можно забежать в любую лавку и купить все, что нужно. Мы предоставлены сами себе.

– О… – Только сейчас Эмери осознала, насколько они изолированы от всего мира. И если с ними что-то произойдет, они должны будут обходиться тем, что есть под рукой.

Прошло несколько дней с тех пор, как они миновали форт Ларами. Дорога вдоль реки оборвалась, и им пришлось углубиться в горный массив, угрюмый и мрачный. Его название – Черные Холмы – вполне соответствовало ему.

Они видели ручьи, перегороженные бобровыми плотинами, оленьи тропы, сброшенные рога. Видели они и волчьи следы, слышали по ночам леденящий душу вой. Индейцы, если верить Мэйсу, считали эти горы священными, но Эмери они казались унылыми, внушающими страх.

Сейчас она быстро шла мимо остановившихся повозок, не обращая внимания на горы, на окружающий пейзаж: голые вершины и сосны. Только бы Тимми стало лучше!

Проходя мимо повозки Вандербушей, она увидела спящих в тени Труди и Кэтти.

За последние дни из чувств, что питала Эмери к Труди, осталась только злость. Она слышала, как Марта Ригни рассказывала о том, что едва не случилось с Труди в форте Ларами, но Эмери не считала то, что могло произойти, катастрофой. Труди сама искала встреч с этими мужчинами, как и встреч с Мэйсом.

Она бросила презрительный взгляд на спящую Труди. Девушка лежала, задрав юбку выше колен. Грудь ее благодаря тесноватому лифу казалась еще пышнее. Даже во сне Труди выглядела распутной.

– Эмеральда. – Бен Колт подошел к ней с ведром воды, набранной из протекавшего мимо ручья. – Как Тимми?

– К сожалению, ему не лучше.

Она подождала, пока он донес воду до своей повозки, и они вместе направились к повозке Уайлсов.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросила Эмери. – Нет сил смотреть на его страдания.

– Ничего, – хрипло ответил Бен, – за исключением ампутации.

– О! – Эмеральда отпрянула от него. – Вы считаете, что все идет к этому?

– Да.

– Но вы знаете, что Маргарет на это не пойдет. Она против, и Оррин тоже.

– Маргарет согласится, – уверенно сказал он, – но будет уже поздно. – Рот Бена скривился в горькой усмешке. – Тогда она приставит к моей голове ружье и прикажет мне оперировать.

– Но… Ведь должен же быть другой выход!

– Какой? Молитва? – Эмеральда испугалась, взглянув на перекошенное лицо Бена. – Большинство врачей постоянно прибегают к этому способу, и я не исключение. Мне известно, что доктор Персон в форте Ларами часто делает ампутацию. Этот метод считается самым радикальным. Но каким остается человек? Каким?

– Если врачевание так… так раздражает вас, зачем вы стали врачом? – спросила она наконец.

Он довольно долго молчал.

– Мечты, – пожал плечами Бен. – Мне было четырнадцать лет, когда моего отца атаковал бык и он умер. Мать считала, что, будь рядом врач, он остался бы жить. Я… я тоже хотел в это верить. Когда я вырос, то стал ассистентом врача, даже какое-то время учился в Женевском медицинском коллеже, затем вернулся в Батавию и занялся практикой.

– И сколько вы практиковали? – спросила она.

– Восемь лет. Затем я женился, и моя жена не… – Он вдруг замолчал.

– Простите, – прошептала Эмери.

Но он продолжал, будто и не слышал ее, тихо и монотонно:

– Агнесса не хотела, чтобы я практиковал. Она говорила, что неудачи слишком глубоко потрясают меня, разрушают мой организм, как злокачественная опухоль. В конце концов она настояла на отъезде. У нее были родственники в Нью-Орлеане, в зеленом районе. Она хотела пожить в городе, да и для меня там открывалось больше возможностей. И вот мы решились, но… – он проглотил комок в горле, – вместо счастья мы столкнулись с желтой лихорадкой. В тот год многие в городе болели ею, люди умирали сотнями, умерли и Агнесса с дочкой.

Несколько шагов они прошли в молчании.

– Простите, – снова проговорила Эмери.

– Не тратьте на меня жалость, Эмеральда Реган, я не нуждаюсь в слезливых сантиментах, ни в ваших, ни в чьих-либо еще. Впрочем, довольно об этом. Разговор кажется мне бессмысленным. Я должен осмотреть мальчика.