Искушение Марии дАвалос

В ночь на 15 октября 1578 года — эта дата навсегда врезалась в память Марии — она лежала в этой самой кровати, поджидая его.

Лаура составила ей компанию, сидя рядом, пока он не вернется. Женщины развлекали себя, обсуждая планы частичной переделки спальни. Желая отвлечься и заполнить пустоту, образовавшуюся после смерти Ферранте, Мария недавно решила родить Федериго еще одного сына. Она надеялась, что скоро снова забеременеет. Мария чувствовала, что здорова и достаточно отдохнула: Беатриче было уже полтора года. Она полагала, что если перекрасить стены, то это ознаменует новую страницу их жизни — такую же счастливую, решила она, как первая.

— Теплый, живой розовый цвет, — предложила Лаура.

— Да, комната такого размера выдержит яркие тона, — согласилась Мария. — Правда, может быть, на вкус Федериго эта краска будет слишком женственной. А как ты находишь кремовый цвет?

— Он очень хорошо будет сочетаться с позолотой.

— Или даже голубизна летнего неба — она будет гармонировать с нашими ангелами. Который час, Лаура?

Они переходили от красок к форме панелей и материалам, и Мария то и дело спрашивала у Лауры, который час. По мере того как проходили минуты, она повторяла свой вопрос все чаще. К часу ночи интерес к убранству комнаты исчерпался. Мария была так встревожена, что думала о том, чтобы разбудить весь дом. Но она сдерживала себя, поскольку, несомненно, как только она это сделает, на сцене появится Федериго. По правде говоря, она боялась поднимать тревогу из суеверия: а вдруг тогда с Федериго случится что-нибудь плохое.

— Сейчас три часа утра, госпожа, — сонным голосом произнесла Лаура.

— Открой окно, — приказала Мария, спустив ноги на пол и сунув их в зеленые бархатные домашние туфельки. Выйдя на балкон, она посмотрела на Спакканаполи, приглядываясь к длинной ленте улицы, идущей с востока на запад. Федериго нигде не было видно, и вообще на улице не было никакого движения. Ночью она была безмолвна и жутковата. Глядя вверх, на тонкий полумесяц, Мария нетерпеливо дожидалась, пока Лаура поможет ей надеть халат, и стремительно направилась через холл, даже не застегнувшись. Лаура следовала за госпожой.

Добравшись до апартаментов родителей Федериго, находившихся этажом ниже, Мария громко постучала в дверь.

— Федериго! Мама Мадделена! Папа Луиджи! Что-то с Федериго! Сейчас три часа утра, а он не вернулся, — кричала она, барабаня со всей силой.

— Поднять стражу, — закричал Луиджи своему слуге несколько минут спустя, когда они в ночных одеяниях собрались в коридоре. Мария последовала за мужчинами. Не желая оставлять ее во дворе одну в обществе слуг, Мадделена и Луиджи тоже вышли во двор.

Мария стояла во дворе с Лаурой и родителями мужа, дрожа от холода. Лаура сбегала наверх за накидкой госпожи.

— Скажи Розе, чтобы принесла и мне накидку, — крикнула ей вслед Мадделена.

Слуга Луиджи обходил двор с пылающим факелом, и лица всех высветились в темноте, когда он зажигал другие факелы, прикрепленные к стенам во дворе. Взглянув на полумесяц, Мария заметила, что его закрыла темная туча.

Через две-три минуты явились стражники: Луиджи вымуштровал их, чтобы они были готовы к непредвиденным обстоятельствам. Пока он отдавал им распоряжения, где искать Федериго, Мария подошла к Мадделене и в печали склонила ей голову на плечо, как ребенок. Свекровь, которая была выше ростом, нежно погладила ее по голове, сказав:

— Он в любой момент может появиться на пороге — то-то он от души над всеми нами посмеется!

— Да поможет Бог, чтобы это было так, — пробормотала Мария.

Одного из стражников называли Атлантом, потому что он был очень большим и сильным. Он отпер тяжелые деревянные двери, преграждавшие доступ во двор, и никак не мог открыть одну из них.

— Что-то мешает открыть дверь, — сказал он, со всей силой налегая на нее.

Другой стражник открыл вторую дверь и вышел на улицу. За ним следовали Атлант и слуга Луиджи с горящим факелом. Последовала тишина. Те, кто находился во дворе, в страхе смотрели на открытую дверь.

— О, господин! — донесся до них звучный голос Атланта.

Хотя Мария четко помнила события той ночи, последовавшие за этим минуты слились в сплошное размытое пятно. Остались лишь обрывки: вопли Мадделены, от которых кровь стыла в жилах, ее собственные крики, казавшиеся ей самой неестественными, и сдавленные возгласы Луиджи: «Скорее за ними — вы все. Поймайте их. Никакого милосердия. Оставьте одного из них в живых».

Ей никогда не забыть это зрелище: ее любимый Федериго, жестоко убитый опытной рукой. Он лежал в темной луже запекшейся крови, ноги были вывернуты, голова привалилась к двери, как будто он свалился пьяный. На его красивое лицо были злобно нанесены порезы крест-накрест. Ему вонзили нож в сердце. Должно быть, его безмолвные убийцы знали, что только он из всей семьи не брал с собой вооруженную стражу, когда выходил из дома, и то, что он всегда возвращался через боковую калитку. Очевидно, они поджидали его в темном проулке: его оглушили ударом по голове, прежде чем убить. Сделав свое дело, они снова вернулись в тень, где проходила их жизнь. Их так никогда и не нашли. Никто ничего не знал. Такой тайный заговор и мастерское убийство могло быть только возмездием народа. «Карафа за это заплатят». И Карафа заплатили жизнью Федериго — единственного Карафа, открыто осуждавшего политику семьи и сочувствовавшего горестям народа.

Мария оставалась в доме Карафа весь следующий год. Все это время она не могла избавиться от ужаса, охватившего ее при виде убитого Федериго, — он и сейчас оставался в глубине ее души и исчезнет лишь с ее смертью. Когда она увидела эту душераздирающую картину, в мозгу у нее вспыхнули две противоречивые мысли. Первая — о неизбежности: она знала, всегда знала, что с Федериго случится что-нибудь подобное. Вторая — о невозможности: это не произошло на самом деле, не могло произойти, тут какая-то ошибка; часы повернутся вспять, ночь снова начнется, и Федериго возвратится домой — точно так же, как это бывало всегда. Глубокое горе Марии тронуло даже ее родственников, вечно выстраивающих собственные планы. Они не трогали ее четырнадцать месяцев и лишь затем устроили другой выгодный брак.

В то время Мария написала стихотворение, которое с тех пор всегда хранила при себе. Она пела его тогда Беатриче и продолжала ей петь весь первый год в Мессине, когда ее не мог услышать Альфонсо. Сейчас оно ей вспомнилось целиком — за исключением, как ни странно, двух первых и двух последних строчек.