Ключи счастья. Том 1

И опять покорный шепот. Нежный и робкий:

Хаос взымает внезапно в потемневшей душе Мани. Она сидит недвижно, потрясенная голосами, которые звучат со дна. Из самых тайных, сокровенных глубин. Куда зовут они ее? Что они велят ей? Она их слушает, закрыв глаза…

Ах, она знает одно вполне отчетливо и ясно. Его голос — это пламенный луч, который пронзил мрак. Он, как живой, коснулся ее сердца. Это золотой путь, какой месяц зажигает в реке, от одного берега к другому. Он перебросил этот мост к ее душе. И вошел в нее.

«Маня будет моею…» — говорит кто-то там, на темном дне.

И все молчит в ответ.

И ждет.

Крышка рояля хлопнула. Штейнбах встал.

Маня открывает глаза и озирается.

Все окружили рояль. Нет! Нет! Его не пустят. Еще рано. Он только раздразнил всех.

— Безбожно поднять такую массу желаний, мечты — и не удовлетворить ее! — кричит дядюшка.

И кидается к нотам. Он думает о Лике.

Одна Соня молчит.

Но как она глядит на Штейнбаха! «Почему она так глядит?… Неужели же она?… И почему я раньше…»

Болезненная тревога охватывает Маню. Соня мгновенно становится ей неприятной.

— Что-нибудь лирическое. Это именно ваш жанр, — говорит дядюшка, роется в нотах.

— Не надо! Я пою наизусть.

Несколько сильных, отрывистых аккордов в минорном тоне:

— Ах, этот Гейне! — шепчет дядюшка Соне. — Кто бы мог от еврея ждать такой утонченности души?

А рыдающие звуки льются:

О, какой вопль отчаяния? Ревности, больной и жадной… Как будто распахнулись внезапно двери в чертоги чужой души. Чертоги, объятые пожаром. И все глядят туда, потрясенные. С невольным уважением к чужому страданию.

Мгновение тишины. «Проснулся…» — звучит чуть слышно. «И долго… И жгучие слезы я лил…»

Маня стискивает руки. Выпрямившись, она озирает большими глазами все лица. Как бы бессознательно ища помощи… Нет. Все далеки от нее. Все ей чужды. Одна… И этот пламенный луч между ними, который жжет ее душу…

«Путь к счастью, — говорит темный голос со дна. — Ты его знаешь…»

Она низко опускает голову. Короткое, сильное дыхание, как тогда, перед истерикой, вырывается из груди ее.

А Штейнбах поет. Голос его растет, звучит торжеством и страстью. Как удары молота, как слова приговора, тяжко падают аккорды:

— Ах! — глухо срывается у Мани. Она встает с безумным лицом, задыхаясь. Вдруг сильно бледнеет. И бросается из комнаты.

А вслед несутся и догоняют ее победные звуки

Она бежит в парк. Дальше и дальше. От этого голоса. От прошлого, которое охватило ее жгучим кольцом.

Но куда уйти от себя?

Хаос взмыл в душе. Взмыл темной, стихийной волной. И в нем утонула ее светлая, высокая любовь…

Она в беседке. Лицом вниз падает на скамью.

Боже! Спаси ее от того, что надвигается, как буря! Где спасенье? Где?

«Почему ты не едешь? — кричит она в темную даль. И со стоном протягивает руки. — Тебя нет со мной! А он тут…»

Она рыдает. От горя? От страха?

Или это счастье переполнило душу? Счастье, от которого дрожит сердце и трепещет каждая жилка тела? О, вздохнуть полной грудью! Хоть на минуту! Так давно не было радости… Она не может без нее жить! Она не хочет!

Она садится. Оглядывается в темноте.

Сколько времени прошло? Ночь… В парке ни звука.

Звали ее? Или нет? Уехал он? Или еще здесь?

О, возможно ли, чтоб он уехал? Сейчас? После всего, что он дал ей?

Она озирается. Слушает.

Все кругом дышит прошлым. Эта беседка. Эта скамья. Колдует ночь, запах травы и кустов. Эти липы слышали ее клятвы, его поцелуи… Некуда уйти… Спасенья нет…

На черном фоне неба горят огненные слова:

Она смотрит на них. И смеется радостно.

За плетнем фыркает и глухо топочет лошадь.

Его лошадь? Значит, он простился и уехал?

И вернулся опять…

Как тогда… Вчера? Давно? Ах, не все ли равно? Он тут. Он не мог покинуть ее. Она ждет его… Как тогда… Как вчера?

Все ушло. Приснилось… Все кануло в вечность… Ее слезы… Страдания… Сейчас он войдет… Войдет Радость. Он обнимет… Кто? О! Все равно! Лишь бы упасть в бездну экстаза! В эту черную бездну, откуда звучат ей голоса, которых ослушаться нельзя.

— Наконец!!

Крикнула она это? Или только подумала?

Она дает себя обнять. Лицо ее горит под его поцелуями. Кто? Все равно! Могучими волнами врывается в душу божественная радость. Она пьянит, как вино. Она гасит сознание. Она любит того, кто несет ей эту долгожданную радость.

Она плачет на его груди. И смеется, как в истерике. И гладит его лицо.

— Это ты, Марк! Ты? Наконец… Я ждала тебя… О, как я ждала! Как мне холодно без любви и ласки! Я застыла… Умирала без счастья… Целуй меня горячей! Скажи, что любишь… Дай мне радость! Унеси меня в волшебный мир!

Ночь молчит, притаившись, как загадочный зверь. Недвижны липы, стражи тайн. В смятенной душе вдруг наступает такая странная, светлая тишина…

Ее поймет пилигрим, который шел дни и ночи каменистой пустыней, ища своего бога. И упал, наконец, у желанной цели. Умирающий, но умиротворенный…

— Это любовь, Маня.

— Любовь…

— Все было сном.

— Сном…

— Нас разлучит только смерть!

— Смерть…

Маня сидит на постели в своей светелке. Призрачное лицо зари прильнуло к окнам. И будто спрашивает: «А завтра? Что будет завтра?»

— Не знаю, — вслух говорит Маня. — Не знаю. Через дверь доносятся рыдания.

Кто там за дверью? Плачет кто-то… Ах, Соня… Маня входит и молча садится в ногах. Платье ее отсырело. Коса растрепана. Она медленно плетет ее и смотрит на бледный рассвет. Лицо у нее немое. Непонятное.

Соня разглядывает ее с болью. Отворачивается к стене и рыдает еще сильнее.

Час назад, испуганная отсутствием Мани, она пошла искать ее. В беседке она услыхала шепот, ее невнятный лепет, ее блаженный смех, это т ы между ними… Как раненая, она бежала к себе.

Маня молчит. У нее опять лицо и жесты лунатика. Что-то жуткое в этом бесстрастном молчании.

Соня садится на постели, с распухшим лицом, со спутавшимися волосами. Она цепко берет руку Мани, как будто хочет сделать ей больно.

— Ну, объясни ты мне теперь! Ради Бога, объясни! Кого же ты любишь, наконец? Ведь если ты играешь со Штейнбахом?… Это безбожно так лгать!

— Лгать? Разве я лгу?

— Ну, тогда что же? Так целоваться… можно только любя… любя… Понимаешь? Ты, значит, Штейнбаха любишь?

— Я его любила, — звучит загадочный тихий ответ.

— Когда любила?

— Сейчас…

— А теперь? — вскрикивает Соня.

Маня молчит. Она глядит в бездонный колодец своей души. Там темно. Ничье лицо не смотрит на нее из бездны. Тишина и мрак. Надо лечь и заснуть. Наконец тишина!

— Ну, что же ты молчишь?

— Не знаю… Оставь!

— А Нелидова ты любишь?

Маня с усилием вслушивается в эти далекие, ненужные вопросы.

— Я тебя спрашиваю: Нелидова ты разлюбила?

— За что? — звучит странный, неожиданный ответ.

— Я почему знаю, за что? Тебе лучше знать…