Серебряный лебедь

Шум за спиной заставил девочку обернуться.

У входа стоял ее дядя Джозеф, придерживая рукой драпировку, прикрывающую галерею. Он был ослепителен: в черном бархатном сюртуке и брюках, богато украшенных золотом; жилет сверкал драгоценными камнями, на ногах были черные лаковые туфли, а на пряжках туфель мерцали бриллианты. Голову венчал огромный парик. И, несмотря на так и распиравшее его высокомерие при полном отсутствии мыслей, он, ни на минуту не забывая о своей внешности, сузил глаза, глядя поверх головы Мелиор Мэри туда, где его сестра танцевала с мистером Поупом.

— Он что, карлик? — спросила его племянница.

— Нет.

— Тогда почему он такой? Что с ним?

Джозеф отпустил занавес, вошел на галерею и стал рядом с Мелиор Мэри, сверху глядя на Большую Залу, построенную придворным Генри VIII, сэром Ричардом Уэстоном.

— Наверное, чем-то переболел в детстве, — сказал он каким-то далеким голосом. — Но вместо физических достоинств природа наделила его талантом. Ты веришь в это, Мелиор Мэри? Ты веришь, что в мире существует закон компенсации?

— Вы имеете в виду Бога, дядя?

Он, наконец, посмотрел на нее:

— Не знаю, но в любом случае мистер Поуп рожден для величия.

— Мне кажется, я бы лучше согласилась быть не очень умной, но правильно сложенной.

— О, и он тоже! Даже не сомневаюсь, что он пожертвовал бы любым своим стихотворением, чтобы быть таким же стройным и высоким, как твой отец. Особенно сейчас.

Он еще раз взглянул на танцующих, а Мелиор Мэри с любопытством посмотрела на маленького поэта.

— А почему именно сейчас?

Глаза Джозефа еще больше позеленели, а взгляд сделался вкрадчивым, как у кошки.

— Потому что кое-что зашевелилось в его сердце — то, что волнует любого человека, и неважно, высок он или низок, красив или уродлив.

После рождественского бала мистер Поуп стал посещать Саттон довольно часто. Сначала он приезжал со своей сводной сестрой и ее мужем или с Инглфилдами, но потом стал приходить один, гулял с Елизаветой в саду или расхаживал по Длинной Галерее. Чтобы никто не подвергался опасности, Джон закрыл проход, ведущий в разрушенное крыло дома — Гейт-Хаус, но Поуп и Мелиор Мэри рука об руку пробрались через заграждение, чтобы исследовать то место, где после визита королевы Елизаветы к Генри Уэстону произошел пожар.

— Что здесь было раньше? — поинтересовался Поуп.

— Кажется, винтовая лестница, ведущая в Гейт-Хаус из галереи, считавшейся самой длинной в Англии. Слуги говорят, что здесь есть привидение.

Глубокие голубые глаза Поупа загорелись почти на одном уровне с ее глазами:

— Расскажи мне о нем. Ты его видела?

Мелиор Мэри покачала головой.

— Нет. По слухам, это тень шута сэра Ричарда Уэстона.

— А кто он?

— Мой предок, который построил замок Саттон.

— Так это его инициалы украшают наружные стены?

— Да. Высокого был мнения о себе, правда?

Подавив улыбку, Александр кивнул головой. Вечером, когда Мелиор Мэри ушла спать, он сидел в зале на втором этаже и пересказывал эту историю Елизавете:

— Она настолько одержима всякими взрослыми мыслями, что над ней невозможно не смеяться.

Елизавета улыбнулась, а Джон холодно посмотрел на него и спросил:

— Почему?

— Потому что она похожа на точную копию взрослого, только уменьшенную, и это довольно забавно.

Только произнеся эти слова, Поуп понял, что то же самое можно сказать и о нем, и униженно замолчал. В комнате воцарилась неловкая тишина. Джон ногой подталкивал чурбан ближе к огню, Елизавета еще более сосредоточенно склонилась над вышиванием, а Александр залпом допил свой стакан портвейна. В конце концов Джон произнес:

— Мне все равно, что вы сказали о моей дочери, сэр.

Он поднялся и вышел из комнаты. Поуп испуганно последовал за ним.

— Он подумал, что я хочу уподобить ее своей уродливой внешности, — прошептал он и прежде, чем Елизавета успела остановить его, выбежал из комнаты, довольно сильно прихрамывая от расстройства.

Он нашел Джона в Большой Зале, уставившегося в огонь; его большие квадратные плечи сгорбились от гнева на свою судьбу. Окажись на месте Поупа кто-нибудь другой, он бы на какое-то мгновение почувствовал жалость к этому всеми покинутому человеку, но Александр просто тихо пробормотал: «Тиран», а вслух сказал:

— Мистер Уэстон, не уделите ли вы мне одну минуту?

Джон обернулся и подчеркнуто наклонил голову, глядя на молодого человека с голубыми глазами и задранным подбородком, стоящего перед ним подобно пришельцу из рая.

— Да, сэр.

— Я прошу прощения, если вы неверно истолковали мои слова, относящиеся к Мелиор Мэри. Я не хотел никого обидеть.

Джон стиснул зубы.

— Приберегите свои милые разговоры для моей жены, сэр. Изящные фразы и сладкие речи на меня не действуют.

Поуп немного побледнел, но не отступал.

— Вы принимаете мои извинения?

— Нет, не принимаю, мистер Поуп. Мне кажется, вы злоупотребляете моим гостеприимством.

Александр искоса посмотрел на него и произнес:

— Но, мистер Уэстон… Я только выражаю свое восхищение вами и вашей семьей.

— Мне кажется, это относится только к моей жене.

— Помилуйте, что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, мистер Поуп, ваше жалкое извинение — извинение мужчины, которым вы могли бы быть, но, очевидно, налет разврата все же затронул вашу убогую душонку.

Мягкий голос Александра задрожал, но он выговорил эти слова:

— Я бы хотел стоять на одном уровне с вами, чтобы иметь удовольствие ударить вас по лицу.

В ответ Джон три раза дернул за шнурок звонка.

— Уходите немедленно, сэр. И если я услышу что-нибудь об этом деле от вашей замечательной сестры или ее друзей, то не побоюсь сказать им всю правду.

— Какую правду? Что Елизавета мечет перед вами бисер, как перед свиньей? Что вы знаете о ее внутреннем мире столько же, сколько дикарь об изящных манерах? Скажите им вашу правду, мистер Уэстон, но будьте уверены, я обязательно скажу свою!

— Я не слышу твоего писка, жалкая мышь.

— А я — твоего карканья.

Ситуация выглядела бы очень трогательно, если не была бы столь нелепой: крошечный щеголь и лишенный всякого воображения сквайр ссорятся из-за любви к женщине, чья страсть беспробудно спит.

Но их несчастливые тайные встречи начались случайно, у входа в книжный магазин в Гилфорде. Елизавета уже вышла из кареты и хотела войти внутрь, когда перед ней вдруг появился поэт, как будто ждал там целый день. Он бросил на нее такой страстный взгляд, что она отпрянула.

— Боже мой, мистер Поуп! — воскликнула она, закрываясь мантильей с меховой опушкой от февральского ветра и колючего снега. — Куда же вы пропали?

Теперь была его очередь удивиться:

— Пропал?

— Да. Вы не были в Саттоне уже две недели.

— А вы разве не знаете, что ваш муж выгнал меня?

— Джон? Выгнал? За что?

— За то, что я осмелился покуситься на его собственность.

Закружились снежные хлопья, а она стояла и смотрела на него, и ее голубые глаза-цветы были исполнены чувств, которые она пыталась скрыть. Поупу показалось, что она впервые по-настоящему смотрит на него. Он погрузился в свои мысли. При всей красоте лица и мелодичности голоса он не мог привлечь женщину внешностью. Он мог очаровать умом и словами, но это не поможет ему сейчас, холодным зимним утром, на безжалостном белом свету.

Наконец Елизавета неожиданно задала ему вопрос:

— За что вы любите меня?

— За то, что вы — солнце, Джон Уэстон — вечная тьма, а я — обезьяна, ведомая красотой к совершенству…

Голос поэта замер. Он очень старался блистать умом, но его ясные глаза вызывали жалость.

— Не смотрите на меня так. Я понимаю, что я — всего лишь жалкий карлик, глупый и многословный.

Елизавету охватило желание любви и поклонения, и в этот момент она полюбила человека, обожавшего ее, и маска безупречного модного гения слетела с лица Александра.

Густо падал снег, ложась на капюшон ее мантильи. Она спросила: