Колыбельная Ангела-Хранителя (СИ)

Поэтому я жила сегодняшним днём, радовалась тому, что есть, стараясь не заглядывать в будущее, потому что оно всё равно было безрадостным. У меня никогда не будет семьи и детей, потому что никакой мужчина не сможет полюбить калеку, я с этим уже смирилась, но у меня не будет и Спенсера тоже. Никогда…

Шло время. Осень пришла на смену лету, скоро станет слишком холодно, чтобы сидеть на балконе или часами гулять по саду. Я думала, что ещё немного — и я окажусь пленницей своей комнаты до следующего лета, но я ошибалась. Ежедневные изматывающие массажи и упражнения постепенно приносили свои плоды — левая нога, хоть и слегка искривлённая, всё же стала почти нормальной, я даже пробовала наступать на неё, хотя пока не очень удачно. Но главное — постепенно прекратились изнуряющие боли в правой ноге, и когда это произошло, и поездка в экипаже больше не была для меня мучением, мои горизонты заметно раздвинулись.

Спенсер стал вывозить меня на прогулки — в парк и на набережную озера Мичиган. По воскресеньям мы посещали службу в ближайшей церкви. А вечерами ездили в театр — у Спенсера была своя ложа, в которую он относил меня на руках. Первое время, когда он нёс меня по фойе, на нас все глазели, и мне было очень неловко, но удовольствие от спектакля перевесило любую неловкость. А со временем люди привыкли и уже если и смотрели на нас, то не так открыто. Кроме регулярных поездок в театр, мы дважды побывали в цирке-шапито, приезжавшем в город, при одном из них был зверинец, и я впервые увидела льва и слона живьём, а не на картинке. Слон мне понравился, а лев не очень — он был какой-то облезлый и совсем не походил на царя зверей, о котором я читала в книгах. Спенсер сказал, что он очень старый, а условия, в которых он содержится — просто бесчеловечные, поэтому не удивительно, что он так выглядит.

В общем, если не брать в расчёт мои ноги — я была счастлива. Единственное, что омрачало мои безоблачные дни — это регулярные отъезды Спенсера. Два-три раза в месяц он уезжал на несколько дней по делам своей торгово-транспортной компании. Поначалу эти отъезды очень огорчали и даже обижали меня, пока я не подслушала разговор двух горничных, из которого узнала, что раньше, до моего появления, Спенсер отсутствовал месяцами, и дома появлялся совсем ненадолго, чтобы вновь исчезнуть по делам ещё на месяц. И я поняла, что ради меня он сократил свои поездки до минимума, поэтому, хотя и тосковала по нашим совместным посиделкам вечерами, но уже не обижалась.

Но однажды Спенсер задержался дольше обычного, и я вся извелась в ожидании. Вновь вернулись мысли о том, что скоро он женится, и тогда… А что, если он потому и задержался, что встретил ту, которую полюбил? И прямо сейчас, вот прямо в эту самую минуту, он делает предложение своей любимой? А что, если он приедет уже с женой, и мне придётся уехать из этого дома прямо… да прямо сразу же? Я понимала, что накручиваю себя, что, скорее всего, причина совсем не в этом, но ничего не могла с собой поделать.

Я вновь останусь одна. Миссис Вуд не в счёт. Она — не Спенсер. И она тоже меня оставит, ведь она уже немолода, и скоро уже не сможет, как сейчас, носить меня на руках в ванную, я же никогда не изменюсь, я всю жизнь буду калекой. И Спенсер наймёт кого-то другого, он ведь такой ответственный и заботливый, потом ещё кого-то, и ещё. И, наверное, будет меня иногда навещать, может, даже, со своими детьми, которых подарит ему его жена, а у меня никогда не будет детей, потому что я калека! Калека!!! Всё, что я могу — это сидеть в этом кресле и… стареть! Больше ничего. И ничего никогда не изменится.

Не выдержав, я разрыдалась, зажимая рот подушкой, чтобы не разбудить миссис Вуд. Она спала в соседней комнате, и у меня был колокольчик, чтобы позвонить, если она понадобится. Я знала, что спит она очень крепко, но всё равно вцепилась зубами в подушку и завыла, оплакивая свою судьбу.

Сильные руки подхватили меня, прижав к крепкой груди и покачивая, родной голос зашептал:

— Тише, Айрис, тише! Успокойся, всё хорошо, я рядом, всё хорошо.

Осознав, что лежу на коленях Спенсера, в его объятиях, я вцепилась в его рубашку и слегка успокоилась — ведь Спенсер вернулся. Мои страхи были беспочвенны. Или нет?

— Ты… один в-вернулся? — сквозь всхлипы спросила я.

— Конечно, — в его голосе звучало удивление. — А с кем я должен был приехать?

— А п-почему так долго? — решив не отвечать на его вопрос, задала свой.

— Обвал. Железнодорожные пути завалило, пришлось ждать, пока расчистят.

— Ты не пострадал? — тут же вскинулась я.

— Нет. Наш поезд был далеко от того места, когда произошёл обвал. Но там только одна линия, без ответвлений, объехать было нельзя, пришлось ждать. Извини.

Какое-то время мы сидели молча, Спенсер покачивал меня, я понемногу успокаивалась. А потом он спросил:

— Почему ты плакала?

И всё навалилось снова.

— Потому что я — кале-е-ека, — разрыдалась я. — Я не человек, я получеловек! Меня никто никогда не полюбит! У меня не будет семьи, не будет детей. Ты ж-женишься, у тебя будут дети, а я…

— Нет, — резко прервал меня Спенсер.

— Что — «нет»? — я даже всхлипывать перестала, поражённая его тоном — такое короткое слово, и столько горечи.

— У меня не будет детей. Никогда. Я бесплоден, Айрис.

Я замерла, глядя на его лицо, едва различимое в свете уличных фонарей. Я знала, что есть бесплодные женщины, но не знала, что мужчины тоже такими бывают. Я мало что знала о рождении детей, но про бездетные семьи слышала. Но ведь виновата всегда женщина, так говорили. Но если Спенсер сказал, что не может иметь детей… Наверное, поэтому он так и не женился? Как же я его понимаю! Я снова завсхлипывала, теперь не только из жалости к себе, но и к нему.

— И я тоже. У меня тоже никогда детишек не будет, никогда!

— Айрис, это не так. Да, твоя нога покалечена, но это никак не влияет на возможность деторождения.

— Не влияет? Спенсер, я не очень много про это знаю, слышала только, что для того, чтобы родился ребёнок, муж и жена должны спать вместе. Ты можешь представить себе мужчину, который захочет уснуть рядом с такой, как я? Они же от меня шарахаются! Ты не видел, как они на меня смотрят, и в театре, и в парке, везде. Жалость и презрение — вот, что я вижу в их глазах, когда мужчины на меня смотрят. Именно так смотрят на калек. На них не женятся, их бросают. Реджинальд меня бросил, а говорил, что любит… так что у меня никогда не будет детей. Никогда…

Я снова заплакала, на этот раз тихонько, и Спенсер просто сидел, покачивая меня и гладя по голове, давая выплакаться. Наконец, когда я уже успокоилась, и лишь изредка тихонько всхлипывала, он негромко заговорил.

— Видит бог, я старался. Я хотел дать тебе нормальную жизнь, так хотел! Но даже я не всесилен. Айрис, — он приподнял моё лицо и серьёзно посмотрел в глаза. — Есть один способ вернуть тебе возможность ходить. Твои ноги станут такими же, как прежде, но… За всё нужно платить, и тебе придётся заплатить очень дорогую цену.

— Какую? — Я была готова заплатить любую цену, любую, кроме разлуки со Спенсером.

— Ты не сможешь иметь детей.

— Я и сейчас не могу!

— Нет, как я сказал, пока — можешь. Но потом это станет невозможным. Никогда. И назад дороги уже не будет. Понимаешь?

— Да, — ответила я. — Я согласна.

— Не решай прямо сейчас. Я всё объясню тебе, а ты подумай. Хорошенько подумай, взвесь все «за» и «против». И ещё, Айрис. Поклянись, что независимо от того, что ты решишь, ты никогда, ни единой живой душе, не расскажешь то, что сейчас услышишь.

— Клянусь! — ответила я.

— Хорошо. — Спенсер ещё какое-то время помолчал, а потом, вздохнув, начал говорить. — Я вампир, Айрис.

Я мысленно ахнула, но промолчала, боясь пропустить хоть слово.

— Я живу на этом свете уже более двухсот лет. Я бессмертен. Я быстр, силён, мгновенно исцеляюсь от ран и никогда не болею. Но есть и минусы такой жизни — я одинок, я не могу иметь детей. И, кроме того — я могу питаться только кровью.