Любовь без обмана

– Мне хочется начать с хороших новостей, дорогая.

– Ладно… – Минна обдумала ответ, потому что, с точки зрения мамы, дело не только во внешности. Ее наряд был самым дорогим. Жемчуг у нее на шее стоил пяти ожерелий мисс Морган. Джентльмены не давали ей пропустить ни одного танца. – Полагаю, что так.

Мать кивнула:

– Значит, мисс Киннерсли не было?

Минна не могла скрыть своего удивления. Киннерсли недавно перевели из Рангуна, где их дочь была первой красавицей.

– Почему ты об этом спрашиваешь? Ты же не считаешь ее более хорошенькой, чем я? – Минна наклонилась вперед, с шутливой озабоченностью вглядываясь в лицо матери. Морщинки в углах глаз матери за последнее время стали резче. Ей не помогут никакие кремы и притирания, пока Коллинз регулярно доводит ее до слез. – Такая молодая, а уже нуждаешься в очках!

Мать засмеялась:

– Не глупи.

– Ничего не могу поделать. Я очень глупая девочка.

– Она сегодня здесь?

– Да, она здесь.

– Какой на ней туалет? С кем танцевала?

Минна пожала плечами:

– Разве это важно? Мы с ней конкурентки?

– Это всегда конкуренция. – Мать взяла Минну за подбородок и повернула лицом к себе. – У женщины есть только три вещи, которые она может продать. Красота, происхождение и везение.

– Состояние, да, я знаю. – Минна освободилась из рук матери. Ее взгляд упал на разбитые часы. Стекло сверкало в слабом свете лампы, красивое, как бриллиант. Неудивительно, что люди часто принимают подделки за истинные ценности. – Ты мне это говорила уже тысячу раз.

– Хорошо. – Мать пожала плечами. – В третьей части ты вне конкуренции, не забывай об этом. Это все, что я хотела сказать.

Если бы ей давали пенни всякий раз, как мама напоминала ей об этом, она стала бы уже такой состоятельной, что могла бы поступать как ей нравится, а не выставлять себя как приз на аукционе.

– Жаль, что мистер Бонем так не считает. Мать вздохнула:

– Знаю, он тебе никогда не нравился, но он очень милый и увлечен тобой.

«Не мной, а моим лицом и фигурой», – хотела сказать Минна, но промолчала. Мать не потерпит возражений. Она считает американских девушек весьма продвинутыми. Юная леди не действует так, как считает нужным. Она не могла бы понять, какие права предоставило нью-йоркское общество своим дочерям. В Англии девушка не общается с джентльменом наедине. Кажется, в Англии матери принимают все решения, а решения, которые они принимают, направлены на то, чтобы лишить жизнь всякой радости. «Если бы я выросла в Англии, то пила бы лимонад, а не шампанское. Англия – это скука, и девушки там, должно быть, тоскливые, как воскресная проповедь».

Короткая пауза позволили матери вспомнить о своих неприятностях. Она поджала губы и порылась в подоле в поисках носового платка.

– Он бросил в тебя часами? – тихо спросила Минна.

Мать прижала платок к глазам и вздохнула:

– Разумеется, нет.

– Я в этом не сомневаюсь.

Никакого ответа. Впрочем, не всели равно? Если сегодня вечером он сорвал с нее одежду, где гарантия, что завтра не попадет в цель?

Плечи у матери задрожали. Всхлипнув, она приложила к носу платок.

– Я боюсь за тебя, – сказала Минна.

– Ах! – Мать отшвырнула платок и бросилась в объятия дочери, содрогаясь от горя. Сквозь топкую рубашку пальцы Минны чувствовали каждый позвонок на спине матери. Они были одного роста и могли меняться платьями, но Минна всегда чувствовала себя выше, крепче по сравнению с матерью. Мама была такой хрупкой.

Минна крепче обняла ее. Они сидели в неудобном положении на диване. От слез, пропитавших ее корсаж, платье казалось влажным и липким, ей было в нем неудобно. Мать умела пролить больше слез, чем мраморный ангел в саду Рокфеллера, тот, что с фонтаном, спрятанным у него внутри.

Минне стало стыдно за свое собственное нетерпение. Она немного поерзала, пытаясь найти более удобное положение. Но, набравшись духу, принялась, как обычно, успокаивать мать: он этого не хотел; он тебя не оставит, он тебя никогда не оставит.

«Не тебе полагается плакать в моих объятиях, – думала Минна. – Ты моя мать. Это мне полагается плакать в твоих объятиях».

Она проверила себя.

– Все в порядке, – пробормотала Минна. Да, она снова сможет это сделать. – Ш-ш-ш. Все хорошо. – Она опустила подбородок на материну макушку и выглянула в окно. Белые лепестки слетали с деревьев камелии, кружились как снежинки в лунном свете. У подножия горы, вдоль тропы, где дул теплый ветер, огни в заливе гасли, по мере того как засыпал Гонконг. Паруса слегка покачивались. – Не плачь, – шепнула Минна. – Все будет хорошо.

– Нет. Это была… ужасная драка. Он так зол на меня! Иногда я думаю… он меня ненавидит.

– Не глупи. – Минна умолкла. Она не могла сказать: «Он любит тебя». Это было выше сил. – Он скоро скажет, что сожалеет о случившемся.

– Ни за что не скажет.

Минна закрыла глаза. Как часто мать терзала ее подобными разговорами! Она будет лежать без сна, опасаясь за их безопасность, представляя себе все ужасы, которые увидит утром: подбитый глаз мамы, ее сломанную руку, слуг Коллинза, ждущих, чтобы выбросить их на улицу. «Если бы только у нас были деньги, нам не пришлось бы беспокоиться». Как ужасно быть беспомощной! В такие ночи Джейн пыталась успокоить ее, но это не помогало, потому что у Джейн есть семья в Нью-Йорке, которая о ней позаботится, и рекомендации, и профессия, а они с мамой бесполезны, как эти дурацкие чашки эпохи Мин, которые коллекционирует мама. Выбрось их из китайского кабинета, и они раскатятся, никому не нужные.

– Он извинится, – сказала Минна. Наверняка извинится. Сейчас все выглядит очень мрачно, но опыт говорит ей другое. Завтра она спустится к завтраку и увидит маму и Коллинза, которые улыбаются друг другу. А потом, в коридоре, мама отведет ее в сторону и шепнет: «Он извинился, дорогая, сказал, что очень плохо себя вел. Мы просто забудем об этом». Извинения ничего не стоят, так что Коллинзу было очень легко их приносить.

Возможно, его в этом винить не стоит. Если женщина может простить то, что Коллинз себе позволил, возможно, он прав, считая, что с ней можно обходиться как угодно. Она заслуживает этого. – Я даже не знаю, что я сделала.

– Ты ничего не сделала. – Коллинз критиковал ее за очень странные вещи. «Твое унылое лицо портит мне настроение». Или: «Господи, неужели ты не можешь поддержать умную беседу?» Всегда все начиналось с чего-нибудь очень простого. Но очень скоро его гнев разгорался. А ее мать, которая, оставшись молодой вдовой, водила за нос целую толпу поклонников в самых шикарных бальных залах Нью-Йорка, не могла ничего поделать, только бормотала извинения: «Прости, я не имела это в виду, я не думала, что я такая, я не собиралась…»

– Если только, – мать прерывисто вздохнула, – если только это не связано с мистером Монро? Но это не моя вина. Как это могло случиться?

– Мистером Монро? – Минна отклонилась, чтобы отвести влажную прядь волос с глаз матери. – Его болезнь, хочешь ты сказать? Этого не может быть.

Мать покачала головой:

– Нет, Джерард встретился сегодня с кем-то в клубе, с каким-то американцем, только что прибывшим из Чикаго, который заявил, будто не знает мистера Монро. Я сказала только, что он, возможно, много путешествует. Я всего лишь пыталась сгладить неловкую ситуацию. Но полагаю, сделала это неудачно. Могло показаться, будто я возражаю джентльмену. Я не собиралась раздражать его. Я никогда не была такой неловкой.

– Не кори себя.

– Я не могу ему угодить.

– Тогда оставь его.

Мать замерла.

Минна не собиралась предлагать это прямо сейчас. Но само по себе намерение показалось ей правильным. Минна с трудом сдержалась, чтобы не сказать: «Оставь эту скотину».

– В Коннектикуте тебе дадут развод по причине жестокого обращения.

– Не… – мать отодвинулась на другой край дивана, – не будь глупой. Мы умрем с голоду на улице.

– Мы можем попросить помощи у дяди Эдварда.