Гвиневера: Королева Летних Звезд

Я не была уверена, смогла бы я поладить с таким человеком, как Утер, и иногда гадала, какие отцовские черты могли бы открыться в Артуре.

Теперь Ульфин вел нас через неохватные низины Беркшира, и когда легкий утренний дождик перешел в настоящий ливень, старый слуга Утера повернул коня и подъехал ко мне.

– Там около брода есть постоялый двор, это недалеко. Я знаком с хозяином, это хорошее место для ночлега, – сказал он, и я кивнула в знак согласия.

– Скажи-ка мне, господин Ульфин, ты был с Утером в Бретани перед высадкой?

– Да, госпожа. Я вырос в его военном лагере на бретонском берегу. Мой отец был оружейным мастером, он помогал снаряжать воинов и людей благородных для того, чтобы бороться с завоевателями… Создание армии заняло годы, и я вырос. Вырос и Мерлин, молодой друид, который присоединился к нам. Поэтому я могу сказать, что знаю всех их с юных лет.

– Какими они были? – спросила я. Ульфин задумался.

– С самого начала было ясно, что Амброзию суждено стать королем. Он был задумчив, похож на философа, долго оценивал ситуацию, прежде чем принять решение. Друид всегда был рядом с ним, а в начале войны Амброзии признался, что Мерлин был его сыном, рожденным вне брака. Они вдвоем обсуждали будущее Альбиона. – Старый воин замолчал, и древнее название Британии продолжало звучать в наступившей тишине. – Они задумали большое дело. Если бы Амброзии пожил подольше… или если бы Утер, став королем, прислушивался к советам Мерлина… но они – поссорились, и Мерлин вернулся в свою, пещеру за Кармартеном.

– Это было еще до событий в Тинтагеле? – вырвалось у меня.

Я надеялась, что не заставляю его выдавать какие-то секреты.

– Конечно. Ты должна помнить, что Утер был совсем не похож на Амброзия. Он был натянут как тетива, совершал отчаянные поступки, как будто его подгонял какой-то бог-отступник. Это делало его хорошим воином в битве, но придворные его не любили. Почему? Да потому, что воины провозгласили, его королем еще до того, как титулованные лица узнали о смерти Амброзия, и многие сторонники Амброзия не обрадовались этому. Некоторые считали, что верховным королем должен стать Мерлин, но чародея более интересовали вопросы мироздания. Утер почувствовал облегчение, избавившись от него, а я не удивился, когда Мерлин покинул нас. Они были разные, как лед и пламень, и не могли жить в мире. – Старик пожевал нижнюю губу и смущенно потряс головой. – После отъезда Мерлина я пытался смягчить Утера, потому что никто другой не нашел в себе мужества или дерзости давать советы Пендрагону. Я убеждал его устроить коронацию, чтобы унять страхи его придворных. Я просто напомнил ему, что пока он был в боевых походах и одерживал победы со своими людьми, никого не волновала его личная жизнь, но теперь он стал верховным королем и должен беречь свое доброе имя и не давать повода придворным осуждать своего короля. Я сказал Утеру, что он должен жениться, а не предаваться любовным утехам с разными женщинами. Что вышло из моих советов после того, как он увидел.

– Игрейну? – грустно добавил Ульфин. – О ее красоте, которая могла ввести в искушение даже богов, и о ее верности герцогу ходили слухи, и все мы были наслышаны об Игрейне еще до того, как она приехала ко двору. Утер насмехался над стариком, который называл ее своей женой. Делал он это не потому, что проявлял неуважение к герцогу, – добавил старый воин, пытаясь оправдать покойного, – просто Пендрагон был человеком несдержанным и говорил то, о чем другие предпочитали молчать. Он не хотел считаться с чувствами Игрейны и полагал, что не может ей не понравиться.

Мы спускались по длинному склону холма и заметили пеструю вывеску постоялого двора, сулившую нам сердечный прием.

– Должен тебе сказать, что те времена были счастливыми, – заключил Ульфин. – И я с гордостью говорю, что был одним из тех, кто уговорил Утера обратиться за помощью к Мерлину. Поэтому, в конце концов, все закончилось хорошо, хотя и не совсем так, как ожидалось. Но ведь иногда не знаешь, как пойдет дело, если в него вмешался волшебник, не правда ли, госпожа?

Мы подъехали к постоялому двору, и у Ульфина появились другие дела, поэтому я перестала проявлять любопытство к его рассказу об отце Артура, поговорила с хозяином и прошла в комнату, отведенную мне, подальше от шума и дыма распивочной.

Хозяин прислал мне поднос с едой, и я не торопясь ела вкусное рагу, пытаясь не думать о больной Игрейне, которую ожидала смерть. Потом я надела ночную сорочку и какое-то время сидела у жаровни, разглядывая горящие угли и раздумывая о том, что же на самом деле произошло в Тинтагеле. Артур не знал, Мерлин ничего бы не рассказал, а Игрейна стояла на пороге смерти, и правда могла уйти в могилу вместе с ней. Было уже поздно, когда в дверь постучал Ульфин, пришедший узнать перед сном, не нужно ли мне чего-нибудь. Увидев мое лицо, он закрыл за собой дверь и усадил меня у очага.

– Не нужно грустить, госпожа. Тебе приснятся дурные сны, и они украдут у тебя силы, которые ты можешь подарить королеве-матери. Кроме того, – добавил он, садясь напротив меня, – не думай, что жизнь ее светлости состояла только из обязанностей. Когда они с Утером начинали управлять королевством, она много смеялась и весело пела. Не при всех, конечно. Со своими подданными она держалась по-королевски сдержанно, но в кругу семьи вела себя совсем свободно. – Ласковая улыбка смягчила лицо Ульфина, и он снял с шеи висевший на веревке маленький кожаный мешочек.

– Утер мог подчинить своей воле любую женщину. Но Игрейна была женщиной, которую невозможно было запугать. Много раз я видел, как она разоблачала его обман и со смехом обрывала его. Они были совсем не похожи, но для Британии и ее короля было неплохо, что она стала верховной королевой. Я всегда буду гордиться, что приложил к этому руку. После их свадьбы она дала мне вот это… – Старик осторожно вынул из мешочка золотое кольцо и положил его на мою ладонь. – Я подумал, что ее светлость будет похоронена на христианском кладбище, не рядом со своим мужем, и может захотеть, чтобы с ней в могилу ушла какая-нибудь вещь, принадлежавшая ему.

Я разглядывала золотое колечко с ярким цветным узором по краю. Оно было намного тяжелее того тонкого кольца с эмалью, которое принадлежало моей матери и которое сейчас носила я, но мое кольцо было похоже на ее.

– А теперь ложись, госпожа, – посоветовал Ульфин, – я разбужу тебя рано утром… и мне не хочется, чтобы твои глаза были красными от слез.

Я поблагодарила его за заботу, и Ульфин ушел, а я продолжала сидеть, рассматривая кольцо и думая о его словах. Наконец, вздохнув, я погасила масляный светильник и забралась под меховые одеяла.

Может быть, совместная жизнь Утера и Игрейны не стала для меня более понятной, но той ночью я засыпала, думая о своей свекрови как о прекрасной юной королеве, красота и сила духа которой изменили всю историю Британии.

ГЛАВА 2

РАССКАЗ ИГРЕЙНЫ

– Ей так хотелось увидеть тебя. Бог услышал наши молитвы и помог Игрейне – она уже давно пришла в себя и знает, что ты здесь, – шептала аббатиса, торопливо ведя меня по тихому коридору к келье Игрейны.

Несколько безмолвных монахинь коленопреклоненно молились перед входом в келью. Юная Эттарда, компаньонка королевы-матери, была среди них, она умоляюще посмотрела на меня, как будто я могла повелевать судьбой.

В тесной келье пахло свечным воском и святостью. Пожилая монахиня, похожая на целительницу, поднялась со скамейки рядом с кроватью Игрейны. Почтительно поклонившись, она встала рядом со мной и жестом показала, что конец может наступить в любую минуту. Я поблагодарила ее и медленно придвинулась к изножью кровати, а монахиня, тихо ступая, вышла из комнаты.

Глаза Игрейны были закрыты, она спала, и дыхание ее было неглубоким. Узкое убогое ложе покрывали полотняные простыни, а когда-то золотистые волосы больной, о которых рассказывали, как о чуде, серебряными прядями рассыпались по подушке. Изможденное тело едва проступало под грубыми одеялами. Игрейна больше походила на ребенка, нежели на всевластную королеву. Бледное, искаженное страданием лицо ее сохранило остатки редкостной красоты. Под глазами Игрейны были черные круги, на вид у нее был спокойный и умиротворенный. Если вспомнить волнения, которые она пережила за всю свою жизнь, эта безмятежность перед лицом смерти казалась еще более трогательной.