Ее крестовый поход

Раздался яростный рев, и кулак с размаху опустился ей на голову. Уже почти теряя сознание от боли и омерзения, она чувствовала, как он раздвинул ей бедра и втиснул между них свою дрожавшую от нетерпения тушу. Его руки жадно блуждали по ее телу, потом ладонь, как железный засов, сомкнулась на ее горле, и она почувствовала, как он глубоко проник в нее. Одной рукой он стискивал ее грудь, локтем все еще нажимая на горло, чтобы не дать ей ускользнуть, а другая рука массировала ее ягодицы в такт яростному ритму его работавших бедер. Рот его терзал ее губы, черные глаза налились кровью, словно у борова, — Иден зажмурилась, чтобы не видеть этого лица, но не было спасения от горячей, пронзавшей ее плоти, которая двигалась между ее ног.

Наконец он сделал свое дело, и она знала, что его грязное семя осталось в ее измученной, съежившейся плоти. Все его тело было покрыто потом. Он откатился в сторону, оставив ее потрясенной и неподвижной, неспособной даже рыдать — так глубоко овладели ею ощущения унижения и отвращения, как к его мерзкому телу и к тому, что он совершил, так и к себе самой; уж лучше было ей умереть, чем выносить такой позор.

Сэр Хьюго уснул почти мгновенно, вполне удовлетворенный. Он ровно и громко храпел. Иден не сомкнула глаз почти до рассвета, не в силах найти ни объяснения, ни оправдания его жестокости. Приходила мысль о самоубийстве, но ведь Бог мог счесть это грехом более тяжким, чем совершенное над ней ужасное насилие.

Она лежала тихо, глядя в темноту, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить лежавшее рядом чудовище. Если он возьмет ее еще раз, она, без сомнения, сойдет с ума, как та девушка, которая была похищена бандой наемников незадолго до Крестового похода. Потом они привезли опозоренную девушку обратно в деревню, но это был уже лишь несчастный остов — она все время смотрела в землю и не помнила больше своего имени.

Когда птицы начали веселым щебетанием приветствовать приближавшийся рассвет, она услышала, как он наконец зашевелился. Она тут же притворилась спящей: стала дышать медленно и глубоко. Она чувствовала, как он тяжело ворочается рядом, а потом ощутила его дыхание рядом со своим лицом.

Хьюго откинул простыни. Она знала, что его блестящие черные глаза сейчас гуляют по всему ее телу, и сверхъестественным усилием воли заставляла себя лежать расслабленно и неподвижно, хотя внутри каждая ее клеточка дрожала.

Она почувствовала на лице прикосновение его влажных губ, его рука легла ей на бедро.

— У тебя великолепное тело, леди. Не припомню, когда я чувствовал такое вожделение. Что ж, спи — у нас впереди еще много долгих ночей. Я сделаю тебе ребенка за неделю, клянусь святым Томасом!

С облегчением она ощутила, как покрывало опять легло ей на плечи, и услышала его приготовления к отъезду.

Как только он ушел, она открыла глаза. Оставшись один на один с мыслями о том, что произошло сегодня ночью, она наконец дала волю слезам, и деревянная кровать долго сотрясалась от ее рыданий.

— Святая матерь Божия, — взмолилась она, — пусть я буду прощена. Я вынесу любую епитимью. Я буду нести бесконечное покаяние. Не допусти, чтобы я потеряла свою бессмертную душу!

Когда были выплаканы все слезы, она начала думать более связно. Она совершила страшный грех, но сделала это не по своей воле. Бог не накажет ее за это. Он должен простить ей. Господь всемилостив.

И наконец, после всех своих рыданий, она почувствовала страшную усталость — она совсем не спала, нужно поспать, иначе не будет сил обдумать, что же ей делать дальше. Ведь необходимо что-то сделать — она не может принять это зло, ворвавшееся в ее жизнь — она должна бороться. Измученная, она уснула.

Позже в комнату осторожно пробралась Хэвайса, няня Иден, которая после смерти болезненной матери девочки приняла на себя заботы по дому. На ее добром, морщинистом, немного грубоватом лице читалась жалость к хозяйке. Она прекрасно знала, что произошло. Так же, как и все сервы в поместье. День только загорался, когда сэр Хьюго вошел с важным видом в зал, приказал своим головорезам готовиться к охоте, потребовал мяса и эля и незамедлительного сбора всех обитателей поместья.

— Ваша госпожа согласна стать моей женой так скоро, как только возможно, — объявил он, нагло оскалившись при виде их ужаса. — Теперь я ваш хозяин, равно как я всегда был вашим сюзереном. Вам следует во всем мне повиноваться, — и тогда мне не придется быть с вами жестоким. Но если кто-нибудь рассердит меня — долго ему не жить.

Он поел и выпил, затем с проклятием ударил по столу и отправился со своими негодяями на дневную охоту: будучи человеком привычки, он не позволял чему-либо нарушать заведенный распорядок и мешать его ежедневной забаве. Однако около дюжины вооруженных людей было оставлено поддерживать спокойствие в его новом поместье.

Только один раз он заговорил с Хэвайсой:

— Проведай свою хозяйку, ей давно пора было проснуться. Я не люблю лежебок. Передай ей, чтобы она вставала и принималась за домашние дела. — Затем его унесло, лошади быстро проскакали по двору, разгоняя цыплят.

— Я принесла тебе травяной отвар, моя уточка, — нежно проговорила нянька, не обращая внимания на испачканные и смятые простыни. Она всплеснула руками, когда Иден подняла голову с подушки. — Что же случилось с твоим сладким ротиком, мой ягненок? Это он тебя так ударил? Уж я растравлю ему печень, вот увидишь!

Медленно, ощущая боль во всем теле, Иден села и прикрыла себя одной из шкур, лежавших на кровати. Она взяла теплое сладко пахнувшее молоко и выпила его. Руки ее, державшие чашку, дрожали.

Хэвайса покачала головой:

— Полежи-ка, пожалуй, еще и дай добрым травам сделать свое дело, — распорядилась она, нарушая недавнее приказание своего нового самозваного хозяина. — Тут есть ромашка и шалфей, да еще мак — достаточно, чтобы ты могла поспать.

Иден покраснела. Первая упомянутая трава предупреждала зачатие и обеспечивала нормальный переход к следующему женскому циклу. Хэвайса очень хорошо разбиралась в свойствах и применении всевозможных трав и знала, как врачевать большинство болезней, встречавшихся в их владениях. В тех случаях, когда она не могла ничего поделать, обращались за помощью к древней колдунье, которая обитала в землянке в ближайшем лесу, однако оставались и такие болезни, как воспаление легких, нарушение сердечных ритмов или разные формы чумы, где приходилось уповать лишь на милость Господню. Когда Хэвайса оставила ее, Иден упала обратно на подушку и, несмотря на совет няньки уснуть, попыталась разобраться в случившемся, чтобы понять, как ей теперь жить дальше. Но все ее существо было заполнено только одним чувством — ненавистью. Она должна убить Хьюго де Малфорса. Ей нужно взять нож, принести его в эту комнату и спрятать в эту самую кровать. И в следующий раз, когда он снова станет навязывать ей свою мерзкую близость...

И какова же будет ее участь, если она убьет своего сюзерена, который, как говорят, пользуется расположением короля Ричарда? Ответ возможен только один.

"Но я пока еще не готова умереть", — решила она.

В таком случае смерть сэра Хьюго может быть отложена. Но должен же быть какой-то способ добиться возмездия, существовала же справедливость на свете, а сэр Хьюго бросил вызов справедливости. Он грубо нарушил священный договор между лордом и его вассалами. И если она обратится в суд, наверное, ему не избежать наказания? Она встала и начала одеваться, поглощенная мыслью о том, что она может и должна обрести утешение.

Но потом, когда она подвязывала свои золотистые волосы так, чтобы они ниспадали по плечам вдоль серых складок шерстяного платья, она вновь вспомнила, что задумал сделать с ней сэр Хьюго. Он добьется расторжения брака и заставит выйти за него, и это будет считаться удачной долей для нее, никто и не подумает жалеть ее, никто не станет интересоваться ее судьбой. А что до изнасилования — так это происходит слишком часто, чтобы привлечь чье-либо внимание. Жена крестоносца была отличным объектом для такой забавы. Если она хотела сохранить свою добродетель, то должна была позаботиться о неприступности своего жилища и себя самой. И если это не было сделано, то оставалось винить только себя; к тому же мужчина был ее сюзереном.