Тайна наложницы

Но они же и не давали ему покоя, ведь слышал Гарун все: и как радуется купец, перебирая драгоценности, или как поет душа ученого, которому удалось установить доселе неведомую закономерность бытия. Слышал он, как умиляется мать первым шагам своего малыша и как ликует странник, который многое увидел и понял, сколь необыкновенен мир, что переливается и сверкает в лучах зари.

И халиф повелел выстроить новую, самую большую сокровищницу мира. Не для золота и самоцветных камней, а для чудес, диковин и разгаданных загадок мироздания. Он надеялся, что со временем она перестанет пустовать и полки ее, лари и сундуки заполнятся до отказа свитками, картинами, диковинами и запечатанными сосудами с чудесами.

И вот наступил день, когда сокровищница была выстроена, а ключи от ее замков с поклоном положены к ногам Гаруна. Теперь, казалось бы, самое время пожелать, чтобы сотни смельчаков оседлали быстроногих коней и отправились в разные страны, дабы насытить любопытство халифа.

Однако за миг до того, как визирь, верный Абу-Аллам, вошел в покои, Гарун с удивлением спросил себя, откуда у него этот дар? Почему слышит он мысли каждого, что будоражит его, великого повелителя, душу?

«Неужели ты не понял, мой прекрасный принц? – Теплый голос Ананке зазвучал в голове халифа, заглушив все другие голоса. – Твоя потеря была столь велика, что я посмела испросить у Вечности для тебя небольшой дар. Ты отказался от мира, запершись внутри своей боли. И Вечность мне позволила сделать так, чтобы мир пришел к тебе сам. Пусть пока так, в шелесте голосов, в неясных желаниях далеких странников… Быть может, позже это перестанет дарить тебе радость и ощущение жизни. Но тогда сменится и время, а вместе с ним придет пора иных желаний. Однако сейчас, думаю, низменные страстишки лишь удручают тебя…»

«Прекраснейшая… – Помимо воли Гарун едва не застонал вслух. – Твой дар более чем драгоценен. И не столько тем, что мир пришел ко мне, сколько тем, что ты, исчезнув, меня не покинула. Пусть не вижу я твоего чудесного лица, пусть не могу прикоснуться к твоему прекрасному телу, не могу насладиться твоим сладким поцелуем… Но могу радоваться тому, что душа твоя не покинула мою. Что ты осталась моим другом, быть может, единственным другом в этом мире…»

«Придет время, мой властелин, и ты обретешь друзей, обретешь мир, познаешь любовь… Придет время, когда ты превратишься из пленника дворцовых стен в повелителя и властелина. Пусть день этот сейчас кажется недостижимо далеким, но он придет. И я в этот день стану свободной. Не покинув тебя, но освободив. Как некогда ты освободил меня».

«Ты даруешь мне надежду, моя греза…»

«О нет, я просто приоткрываю тебе грядущее. Дабы сейчас ты сполна насладился тишиной покоев, полутьмой за занавесями. Чтобы время, которое нужно для заживления твоей души, ты не истратил, как мот, а употребил с пользой… Считай свое добровольное заточение переменой… перед следующими уроками, которые – увы, это непреложный закон – тебе дарует коварная наставница-судьба».

Халиф хотел сказать еще что-то, но понял, что Ананке уже покинула его, вернее, что его разум свободен от ее души.

– Ну что ж, прекрасная. Ты говоришь, следует употребить с пользой… Да будет так, я употреблю время для обретения сокровищ!

– Употребить с пользой, о великий? – Лицо визиря вытянулось от удивления.

– О да, мой друг. Сейчас я понял, что время в тиши покоев следует проводить с большей пользой, чем делал я это до сего мига. А потому…

Глаза халифа загорелись. Он легко вскочил на ноги и сделал несколько шагов в одну сторону, потом в другую. …И остановился, тяжело дыша, ибо переход от почти полного бездействия, когда бодрствует лишь разум, к полной движений жизни оказался весьма болезненным.

– Увы, повелитель, придется привыкать к жизни медленно. Делая сегодня лишь на шаг больше, чем вчера…

В глазах визиря были понимание и сочувствие.

Халиф кивнул и заговорил в полный голос. О, перед Абу-Алламом уже был не прячущийся от мира юноша, а подлинный властелин.

– О да, Абу-Аллам, ты стократно прав. Однако мир, от которого мы решили бежать, вновь возвращается к нам. И потому мы повелеваем, чтобы завтра в полдень глашатаи объявили по всему городу, что мы даруем дюжину кошелей золота тому, кто найдет семь чудес света, посетив каждое из них и принеся нам доказательство того, что он, этот смельчак, там был и чудо это и в самом деле существует.

– Повинуюсь, о свет великого града!

Визирь заторопился выполнять приказание. А халиф сделал еще несколько шагов между окнами. Шагал он медленно, прислушиваясь к собственному дыханию. Теперь следовало ждать появления первого странника и убедиться в том, что доказательства, которые он представит, не будут поддельными.

Свиток двадцать шестой

С рассвета до полудня глашатаи, срывая голос, объявляли новую волю халифа. Первый советник дивана вместе с первым попечителем казны, не доверяя никому столь великое поручение, доставили в Большой тронный зал дюжину кошелей золота. Про себя, впрочем, они подивились новому капризу халифа, ибо оба считали, что могли бы употребить эти без малого шесть тысяч золотых динаров с куда большей пользой. На благо, к примеру, собственного немалого кармана. Однако мудрости у обоих советников хватило на то, чтобы промолчать.

Халиф же легко расслышал их мысли. Он, в который уж раз, от всей души безмолвно поблагодарил прекрасную одалиску за этот дар, пусть временами и коварный. Поблагодарил и припомнил, что многих из тех, кого следовало бы сместить в самый день воцарения, он оставил на своих местах, решив, что вернется к этим заботам позже. Но «позже» все не наступало, и сейчас слова «без малого шесть тысяч золотых динаров» неприятно резанули по ушам. До кого-то руки дошли, но лишь до весьма малой части…

Однако и сейчас халиф лишь подумал об этом. Должно быть, время для серьезных перемен в устройстве страны еще не наступило. Но, памятуя, что сделать это надо было уже давно, Гарун повелел визирю, верному Абу-Алламу:

– Запиши, мудрейший. На исходе года мы захотим устроить смотр всему нашему войску, дабы после вооружить героев подобающим образом. А до этого мы повелеваем устроить другой смотр, на сей раз всем нашим мудрецам, наместникам и советникам. Дабы понять, стоит ли содержать две армии и кормить две армии…

– Повинуюсь, о солнце нашей страны!

Визирь поклонился и зашуршал пером. «Давно пора», – Гарун преотлично услышал мысль Абу-Аллама и где-то в глубине души укорил себя за подобную нерадивость и нерасторопность.

Перевалило за полдень, потом солнце стало клониться к закату, однако ни одного смельчака не появилось у стен дворца халифа. Вот уже солнце скрылось в облаках, знаменуя скорый приход ночи. Но площадь перед дворцом все так же пустовала.

– Отчего так тихо, мудрый мой визирь? Отчего не осаждают дворец толпы жаждущих золота? Отчего не слышу я ни одного имени смельчака, который горел бы желанием отправиться на подвиги?

– О великий… Не осаждают дворец толпы смельчаков, ибо таковых нет. Нет того, пусть даже одного, который по своей воле бросился бы очертя голову на поиски неведомого, даже зная, что в конце пути его ждут полновесные кошели золота. Ибо в средине пути или там же, в конце оного, может его поджидать и смерть, и рабство на пиратской галере. А может, и коварное чудовище, притаившееся у развалин загадочного святилища… Одним словом, смельчаков мало, чтобы не сказать их нет вовсе. А вот тех, кто может придумать себе оправдание, более чем достаточно.

– Так выходит, нет среди наших подданных ни одного достойного подобной награды? – Привычная боль в душе Гаруна усилилась.

– Должно быть, достойные есть. Но нет смельчака, да и нет желания что-то менять в своей жизни.

– Да будет так, – халиф тяжело вздохнул. – Если завтра к нам придет жаждущий странствовать, мы вдвое увеличим награду, а если до завтрашнего заката в дворцовые врата не войдет ни один храбрец, мы отправим на поиски чудес, кого сами посчитаем нужным…