Старые письма

– Врача сюда. Сейчас же, – отрезал ледяной голос с порога. Это была мадам Маркова.

В этих случаях они всегда пользовались услугами одного и того же доктора. Он был известен как большой специалист по переломам конечностей и всегда помогал им, оправдывая свою отличную репутацию. Но то, что увидела мадам Маркова, войдя в спальню к Анне, чуть не разбило ей сердце. Потому что все было кончено – за какую-то ничтожную долю секунды, из-за едва заметного сучка в полу.

Не прошло и часа, как в балетную школу явился доктор, подтвердивший самые худшие опасения. У Анны оказался очень сложный перелом лодыжки, и ее следовало немедленно доставить в больницу. Нужна срочная операция, чтобы вообще спасти ей ногу. Никто не смел возражать или спорить. Дюжина сильных рук подхватила Анну и понесла к выходу. По дороге все старались попрощаться с ней и с трудом удерживались от слез. Но хуже всех было самой Анне. Такое несчастье случалось в их школе не впервые. И она с первой минуты поняла, что это означает. Из двадцати двух лет своей жизни пятнадцать она посвятила каторжному труду в этих суровых стенах, а теперь все кончено.

Ее тут же прооперировали, и всю ногу заковали в толстый слой гипса. Операция прошла успешно – для любого обычного человека. Нога останется прямой, и скорее всего она не охромеет – разве что самую малость. Только для Анны этого было недостаточно. Покалеченной лодыжке уже ничем не помочь, и даже если и будет нормально служить при ходьбе, все равно не выдержит той нагрузки, которую получала во время танцев. Под тяжестью ее тела увечные кости не вынесут ни одного балетного па. И нет никакого способа срастить их так, чтобы полностью восстановить былую прочность. Анна была безутешна в своем горе. Ее карьера рухнула из-за ничтожной, дурацкой небрежности. В единый миг разлетелась на куски не только ее лодыжка, но и вся ее жизнь.

Всю ночь она молча проплакала на больничной койке, убиваясь почти так же, как в тот день, когда потеряла их с Николаем ребенка. Ведь сегодня она потеряла свою собственную жизнь! Это была смерть всем ее мечтам, трагический конец, особенно жестокий в сравнении с блестящим началом ее жизни на сцене. И на сей раз мадам Маркова не отходила от нее ни на шаг, и не выпускала ее руки, и плакала вместе с ней. Анна пожертвовала всем, она служила балету не за страх, а за совесть, но судьба нанесла слишком предательский удар. Ее жизнь в балете, та жизнь, что стала смыслом ее существования на протяжении пятнадцати лет, с сегодняшнего дня осталась в прошлом.

На следующий день ее отвезли обратно в балетную школу и уложили на прежнюю кровать в общей спальне. До вечера у нее побывала вся школа – кто поодиночке, кто по двое заходили к Анне с цветами, со словами утешения, с добротой и с сочувствием, – и выглядело это так, будто здесь оплакивают покойника. Анне стало казаться, будто умерла она сама, – ив каком-то смысле так оно и было. Та жизнь, что была ей известна и частью которой она привыкла себя считать, отныне канула для нее в Лету. Ей и сейчас уже было неловко занимать место в этой школе. Теперь это был лишь вопрос времени – когда она оправится настолько, что соберет вещи и уедет навсегда. Ей не удастся даже стать преподавателем в этих классах – она слишком неопытна в таких вещах, да и не к этому лежала ее душа. Она родилась не для того, чтобы учить. А то, ради чего она появилась на свет, просто-напросто умерло. Умерло вместе с мечтами.

Только через два дня она набралась сил, чтобы написать обо всем Николаю, и он примчался тотчас же, как получил ужасное письмо, не желая верить в то, что случилось, хотя ему не раз и не два в подробностях описали, как это произошло. Все в школе давно знали и любили этого молодого доктора. И теперь товарищи Анны по труппе с искренним сочувствием описывали ему все, что видели сами.

Все сомнения отпали, стоило ему увидеть Анну, лежащую совершенно неподвижно, с уродливой гипсовой повязкой на ноге и смертельной тоской во взоре. Но в тот же миг для Николая, как бы жестоко и несправедливо это ни казалось по отношению к Анне, мелькнул проблеск надежды. Вот он, ее единственный шанс начать новую жизнь. Если бы не это несчастье, она так и не решилась бы бросить балет. Но Николай понимал, что сейчас не имеет права обмолвиться об этом ни словом. Она слишком глубоко переживает крах своей карьеры.

И когда он опять предложил забрать Анну с собой в Царское Село, мадам Маркова больше не пыталась противиться. Она понимала, что для Анны будет легче хотя бы на время уехать отсюда, чтобы не слышать привычного гула в классах и звонков на репетицию. Анне больше нет места в этом мире. Может быть, со временем для нее и найдется какой-нибудь способ вернуться в балет, а пока милосерднее всего удалить ее из этих стен. Ради собственного душевного здоровья Анне следует похоронить свое прошлое на дне души, и чем быстрее, тем лучше. А ведь это не так-то просто – отказаться от двух третей прожитой жизни, посвященных ее единственной настоящей страсти – после Николая. Однако ее жизнь в балете закончилась раз и навсегда.

Глава 9

Очутиться снова в знакомом гостевом домике было для Анны большим облегчением, и императрица была рада снова ее увидеть. Но выздоровление на сей раз оказалось длительным и довольно болезненным. Примерно через месяц с ноги сняли гипсовую повязку. Лодыжка, покрытая сморщенной кожей, выглядела очень слабой. Анна едва могла на нее опираться и расплакалась от боли, не успев сделать несколько шагов. Ей показалось, что болит не только сломанная нога, но и все тело. Легкая птичка, которой она когда-то была, окончательно утратила крылья.

– Анна, со временем нога выправится, я обещаю, – пытался утешить ее Николай. – Верь мне. Но это будет долгий и тяжелый труд.

Он уже успел измерить ее ноги и убедился, что они по-прежнему одинаковой длины. Значит, Анна хромает только от слабости. Пусть ей не дано больше танцевать, но ходить она будет нормально. И никто не проявит к ней большей заботы и участия, чем императрица и ее дети.

Прошла не одна неделя, прежде чем Анне удалось без трости пересечь всю комнату, и она все еще заметно хромала, когда в конце февраля пришло письмо с известием, что мадам Маркова больна. Она слегла с воспалением легких. Врачи оценивали ее состояние как не очень тяжелое, однако мадам болела пневмонией не в первый раз, и Анна знала, что для нее это довольно опасно. Она настояла на том, чтобы самой отправиться к мадам Марковой, несмотря на собственную слабость. Ей все еще приходилось пользоваться тростью, она не могла подолгу ходить пешком, но считала своим долгом вернуться в балетную школу и ухаживать за мадам Марковой хотя бы до тех пор, пока она не оправится от пневмонии. Анна знала, что ее наставница вовсе не такая стойкая, как кажется на вид, и очень переживала из-за ее болезни.

– По крайней мере ухаживать за ней я уже смогу, – повторяла она Николаю, однако тот все равно не желал ее отпускать. К февралю волнения охватили не только Москву, но и Санкт-Петербург, и доктор боялся отправлять Анну одну. Алексею снова стало хуже, и он не мог сопровождать ее сам. – Ну что за глупости, ничего со мной не случится! – возмущалась Анна.

Так они спорили целый день, пока наконец Николай не уступил.

– Вот увидишь, я вернусь через неделю, самое большее, через две, – уверяла она, – едва мне станет ясно, что она поправляется. Подумай, сколько она для меня сделала!

Николай прекрасно понимал, как сильны узы, связывавшие этих двух женщин, и как будет терзаться Анна, не имея возможности прийти на помощь свой наставнице.

На следующий день он усадил ее на поезд, в последний раз попросил быть осторожной и не слишком переутомляться, подал тросточку, поцеловал на прощание и крепко обнял. Ему все еще не хотелось ее отпускать, и он взял с Анны обещание нанять извозчика от самого вокзала до балетной школы. Николай без конца сетовал на то, что не может ее проводить. Это казалось ему вдвойне неправильным после нескольких недель, прожитых вместе. Но Анна пообещала, что с ней ничего не случится, если она поедет одна.