Графиня тьмы

И правда, с Рождества на севере Европы настала необычно холодная зима, а во Франции из-за гражданской войны она казалась особенно лютой. Конвент едва удерживался на плаву, хотя финансы и экономика были в критическом состоянии. Наличные деньги хранились в чулках, а значит, денежный станок работал не переставая, и ассигнации с каждым днем теряли в цене. Продуктов становилось все меньше и меньше, а те, которые все же поступали на рынок, продавались по баснословным ценам: урожай в годы террора был скудным, словно земля извергала грязь и кровь, которые пропитали ее.

Народ Парижа переживал страшные дни. Термометр опустился до восемнадцати градусов ниже нуля, Сена заледенела, судоходство остановилось, лес в город больше не подвозили, и люди, добывая поленья, разоряли леса: Булонский, Венсенский и Сен-Клу. Не хватало хлеба, овощей, мяса, а еще угля, подсолнечного масла; у дверей лавок выстраивались бесконечные очереди. И в этом голодном и промерзшем городе процветала шайка спекулянтов и деляг: пользуясь дефицитом, они беззастенчиво набивали карманы.

Естественно, такое положение вещей не могло не распространиться на провинции, и Бретань, хотя и славилась более мягким климатом, страдала вместе с остальной частью страны. Но море все-таки помогало людям питаться лучше, чем в других местах. В отлив, когда позволяла погода, по берегам бродили целые толпы местных жителей с лопатами, ножами, ведрами и мелкой креветочной сетью. Ведь барометр не позволял выйти в плавание, даже на небольшое расстояние… Между тем спустя несколько дней после Сретения в город через ворота Венсана, которым вот-вот собирались вернуть статую означенного святого, въехала повозка с женщиной на козлах. Она миновала Главную улицу, свернула на улицу Поркона де ла Барбинэ и остановилась у крыльца дома Лодренов. Лаура, равнодушно наблюдавшая из окна за происходящим, немедленно узнала и упряжку, и ту, которая ею правила, а сейчас, спрыгнув на землю, направлялась к дому. Мадемуазель Луиза де Вильне собственной персоной в повозке Фужерея!

В мгновение ока Лаура оказалась внизу, громко призывая кого-нибудь отворить ворота, а сама выскочила на улицу встречать старую деву, нисколько не заботясь о том, что злой ветер уже сорвал у нее с головы муслиновый чепец и принялся трепать волосы.

— Вы приехали, да в такую погоду! — воскликнула она, обнимая гостью, как будто это была дорогая родственница, и потащила ее за собой в дом. — Должно быть, у вас новости! Не беспокойтесь о повозке с лошадью, Жуан въедет во двор и распряжет… Как вы доехали? Благополучно? Никто на вас не напал?

Радость ее была настолько бурной, что несколько превосходила значимость происходящего, она говорила не умолкая и, дотащив Луизу до камина в большом зале, стала снимать с нее толстую накидку и деревянные башмаки, надетые на обувь, чтобы поскорее усадить в гобеленовое кресло.

— Сейчас нам принесут горячего кофе, — заключила она свою тираду, опускаясь в точно такое же кресло напротив.

Несколько растерявшаяся от натиска Лауры, мадемуазель Луиза улыбнулась:

— Вы что, решили, что я везу вам хорошие новости? А может быть, я просто возвращаю экипаж, который мне не принадлежит…

— Так ведь он и мне не принадлежит! А вам бы тогда пришлось возвращаться дилижансом, что малоприятно.

— Кто в наше время ищет приятное? Вы правы, я везу вам новости, но не уверена, что они действительно хорошие…

— Вы нашли господина де ла Фужерея мертвым? — ужаснулась Лаура, и на глаза ее тотчас же навернулись слезы.

— Нет. Он не умер, но состояние его оставляет желать лучшего. Он ничего не помнит… даже как его зовут! Все это из-за большой раны на голове…

— А где вы его нашли?

— Не очень далеко от Гильдо, у старого безумного колдуна, хотя не так уж он безумен, как кажется! Живет один в полуразрушенной хибаре недалеко от развалин замка. Почти все там его боятся. Местные говорят, что он знает травы, это могло бы привлечь к нему людей, но он к тому же еще и «дружит с призраками», то есть якобы видит их и может с ними общаться. В общем, его опасаются и не докучают ему…

— Другими словами, во время поисков к нему не заходили?

— Как раз заходили. Жандармы — народ бесстрашный, особенно ваш капитан Кренн, наглости ему не занимать. Это он ходил к Яну, его там все называют Горнек, что значит «Рогатый», то есть дьявол, но никого так и не нашел. Старик впустил его в свое логово и разрешил произвести там обыск, а сам сидел и чистил рыбу для супа и на вопросы отвечал сквозь зубы или просто пожимал плечами, но со мной-то он заговорил…

— Так, значит, он вас хорошо знает?

— Я, видите ли, старая шуанка. А Ян тоже, бывало, шуанил, он ненавидит Синих. А про меня говорит: «Ты хорошая». Так почему бы не поболтать? Я так и думала, что он мне скажет то, что я хочу узнать, уверена была, что если кто-то и знает об исчезновении Фужерея, то только он.

— И что же?

— Вот что произошло. По крайней мере, то, что Ян мне рассказал. Ночью, которую вы провели на постоялом дворе, Рогатый — это прозвище ему очень подходит: вихры на его голове торчат, как рожки! — проснулся еще до зари. Вспомнил, что забыл на скалах свой сачок, а море прибывало. Пошел за ним и там обнаружил нашего друга с ужасной раной на голове, из которой еще сочилась кровь. Ян сообразил, что его положили на скалы, чтобы тело унес прибой. Недолго думая, он взвалил Фужерея себе на спину, и вовремя: вода уже подобралась к башмакам раненого. И потащил домой. Вернее, в тайник, а где этот тайник находится, я не знаю — он боится говорить, чтобы другие не нашли.

— А он понял, кто это такой?

— Говорю вам, он шуанил время от времени. Да и потом, Фужерей несколько раз приезжал в замок Вал, когда там еще хозяйничали Шатобрианы. Так вот, Ян оказал ему первую помощь и хорошенько спрятал, чтобы не слышно было стонов. Все это продолжалось несколько дней, и частенько ему казалось, что раненый вот-вот отдаст богу душу, но Ян все-таки вытащил его из тисков смерти. Надо сказать, если бы он захотел, то был бы лучшим врачом в Верхней Бретани, ведь он, хоть и очень давно, служил хирургом на флоте, пока его за какую-то провинность оттуда не попросили. Я так и не поняла, каким образом, но ему удалось залечить рану на голове Фужерея, и в конце концов тот стал на ноги, ну или почти встал. Сейчас у него только один недуг: потеря памяти.

— А он все еще там?

— Нет. Он у нас. Я рассказала сестре Леони все, что удалось узнать. Ну, она, конечно, сразу в крик: не может, мол, человек его положения валяться до скончания века в какой-то вонючей хибаре в компании с этим старым сумасшедшим. И заявила, что надо ехать за ним. Мы и поехали ночью к Рогатому, но не через Гильдо. Там еще есть одна дорога, через Трегон, она потом спускается практически до самых развалин. Не стоило большого труда убедить Яна отдать нам своего «пациента». Я думаю, он даже обрадовался, потому что, как только ему стало лучше, Фужерей начал беспрестанно шуметь: все время поносит каких-то врагов и… вдобавок поет!

— Он поет?

— Ну да, и порой занятные песенки. Если бы не было так грустно смотреть на то, во что он превратился, не скрою, я бы от души повеселилась, наблюдая, как моя сестрица дрожит от ужаса, ну прямо как добрая христианка, брошенная на съедение львам, когда Бран распевает свои куплеты.

— А слышите их вы одни? А соседи?

— О, соседи в курсе дела. Кроме того, не было никаких причин прятаться, ведь Фужерея все еще разыскивала жандармерия. Я сама к ним сходила на следующий день после того, как мы притащили его домой.

— А как вы объяснили, где его нашли?

— Ох, я чувствую себя виноватой перед Рогатым… Сказала, что Фужерей бродил в одиночестве в ландах, и что сначала я не узнала его: в лохмотьях, с длинной

бородой, лицо ужасное, а на голове под старой шляпой бритый череп с кустиками отрастающих волос… И я решила перевезти его к нам в дом.

— Вы думаете оставить его у себя?

— Куда, по-вашему, я могу его отправить в таком состоянии? За ним ведь нужен уход…