Святые сердца

– Меня волнует не столько ее пение, сколько внезапная перемена к лучшему в ее поведении.

– Хмм. То она слишком плоха, то чересчур хороша. Наша сестранаставница вообще не доверяет мотивам, которые заставили ее петь. Она считает, что таким образом девушка лишь зарабатывает привилегии, а внутри так же сопротивляется любви Господа, как и прежде. Мне уже давно хотелось знать, что ты об этом думаешь.

Вино имеет слабый металлический привкус. Зуана не знает, приятно это или нет. Как много можно ощутить в одномединственном глотке жидкости. Как мало успевает испытать человек за свою краткую жизнь.

– Я думаю… Я думаю, что, будь дело только в этом, она запела бы раньше. И избавила бы себя от многих неприятностей.

– Так почему же она сделала это именно тогда?

Зуана молчит. В последние недели она и сама немало думает об этом, словно изучает болезнь, причины которой она никак не может понять.

– Позволь мне спросить тебя иначе. Как ты думаешь, твое наставничество могло помочь?

– Я просто учила ее, как делать леденцы и мази, – качает головой Зуана.

– Ах, Зуана, прежде чем безрассудно пенять на сучок гордыни в глазу своей аббатисы, поискала бы лучше бревно ложной скромности у себя в глазу. – И они улыбаются впервые с начала встречи.

Сидя рядом с аббатисой, Зуана отмечает, как натянулась и пожелтела кожа у нее под глазами, обозначились морщины на лбу. Да, победы даются ей не без тревог.

– Ясно, что между вами возникла какаято связь. Я даже подумала о том, что, может быть, она начала находить чтото общее между ее вхождением в монастырь и твоим.

– Моим! О нет… Я ведь никогда не была столь… образованной. Или столь желанной.

– Нет, но гнева и сопротивления в тебе было не меньше, чем в ней.

– Так вы поэтому ее ко мне послали? – срывается с уст Зуаны вопрос.

– Думаю, ты знаешь почему, – столь же быстро и почти отрывисто отвечает аббатиса. Она нетерпеливо встряхивает головой, словно отрицая намек на доверительность меж ними, заключенный в этом комментарии. – Хорошая монахиня учится не меньше, чем учит.

Зуана опускает глаза и смотрит на свои руки, смиренно лежащие на коленях: правильная поза для монахини хора в присутствии аббатисы. Поведение. Порядок. Иерархия. Сила послушания и смирения. Сколько же раз придется ей усваивать один и тот же урок?

– Я делала все, чтобы показать ей, что жить можно и здесь, что сопротивление… – начинает Зуана, подыскивая слово: «бесполезно» вертится у нее на языке, но оно не подходит, – сопротивление… бесплодно. Но я не ожидала… Я хочу сказать, что в тот день на службе я была так же поражена, как и все остальные. Только… – Она умолкает.

– Только что?

– Ничего. Это тема, которая не подлежит обсуждению.

– А! Мы говорим о сестре Магдалене?

Зуана кивает. Хотя она ничего не понимает, однако мысленно снова и снова возвращается к произошедшему: выражение трепета на лице девушки, когда та наблюдает возвышенную радость старой монахини; то, как похожие на когти пальцы смыкаются поверх нежной руки, впиваясь в плоть. И ее слова: «Он говорил мне, что ты придешь». Точно Он уже отметил послушницу какимто знаком.

– Она говорила с тобой об этом?

– Мы ведь больше не работаем вместе.

– Нет, но вы встречались.

– Один раз. – Один, если не считать взглядов, брошенных в трапезной через стол или мимоходом в галерее.

– Сестра Зуана, если тебе известно чтото, произошедшее в келье сестры Магдалены в тот день, ты должна рассказать мне. Несмотря на свою новообретенную… скромность, девушка попрежнему крайне напряжена, и хотя я не устаю благодарить Господа за… ту энергию, с которой она включилась в нашу жизнь, однако карнавал приближается, и меньше всего в это время нам нужны беспорядки.

– Она и впрямь говорила со мной о сестре Магдалене, когда мы встретились.

– Что она сказала?

– Спросила меня, кто она такая и почему о ней нельзя говорить за пределами ее кельи. Ее волновало то, что если это был настоящий экстаз, то люди должны узнать о нем. Я ответила ей, что тем, кому нужно об этом знать – то есть Богу и вам, – все уже известно. И что наш долг – повиноваться вашим приказам.

– Хорошо сказано, – улыбается аббатиса, наклоняется вперед и снова наполняет бокал Зуаны.

Глава восемнадцатая

Хотя Зуана ответила на вопрос честно, как предписывает долг послушания, однако в глубине души она знает, что сказала не все. Дело в том, что встреча между ней и Серафиной была нелегкой, хотя насколько то была вина девушки, а насколько ее собственная, Зуана не вполне понимает.

Внешне это был просто еще один час работы в аптеке, где они заканчивали леденцы для епископа. Однако, учитывая, что это было на следующий день после драмы у сестры Магдалены и в церкви и мадонна Чиара уже наверняка обсудила с сестройнаставницей и сестрой Бенедиктой будущее послушницы, обе хорошо понимали, что это их последняя встреча, по крайней мере, на ближайшее время.

Все утро община пребывала в возбуждении от голоса послушницы. На обеих утренних службах девушка пела восхитительно, ее глаза сверкали, рот широко открывался, преображение было столь полным, что казалось чудесным. Но когда Зуана, обернувшись, увидела ее в дверях аптеки, девушка приветствовала ее сдержанно, почти застенчиво, не зная, как себя вести, она вошла, опустив глаза долу, тихо приблизилась к рабочей скамье и заняла свое место.

На столе все было готово для финальной стадии изготовления леденцов, и обе женщины, ни словом не упоминая о происшедшем, стали нарезать холодную патоку и руками придавать ей форму небольших конфеток, которые затем обваливали в сахарной пудре с мукой, чтобы те стали приятнее на вкус и не слипались в простой деревянной коробке, куда их предстояло уложить.

Обе работали быстро и ловко, но молчание, которое в другое время подействовало бы на них успокаивающе, теперь словно кишело невысказанными словами. Зуана не была уверена в том, кому они принадлежат, поскольку, хотя девушка явно нервничала – она казалась раздраженной и пугливой, как будто ее сердце билось слишком быстро, – она сама тоже испытывала напряжение. По мере того как кусочки патоки превращались в горку гладких сахарных шариков, их взгляды раз или другой встретились, и это помогло растопить лед. Первой заговорила Зуана.

– Итак, твой голос наконец вернулся к тебе.

Девушка коротко и торопливо улыбнулась в ответ.

– Ммм. Я… Да, – выдавила она.

– Наш ночной соловей, наверное, будет мучиться ревностью сегодня.

– О, ночной соловей! – нервно хихикнула девушка. – Тот, что поет, приближая зарю, да? – Она снова нагнулась над патокой. – Ты права. Я хочу сказать… Я благодарна тебе за то, что ты… велела мне петь. Мне сразу стало легче… Я как будто нашла здесь успокоение.

Хотя в том, как она это сказала, смятения было больше, чем покоя.

– Ко мне это отношения не имеет. Это Господь проявился в тебе. Мы должны благодарить Его любовь и Его милосердие.

– Да… да, конечно, – прошептала Серафина, беспокойно вертя в пальцах шарики из патоки.

Впервые Зуана почувствовала себя в присутствии девушки неловко. И это ощущение встревожило ее куда больше, чем она была готова признать. Почему ее бешеную ярость и протест, боль и слезы переносить было проще, чем эту новообретенную гармонию? Если, конечно, то, что она чувствует, можно так назвать.

Зуана как раз выдумывала вопрос, который был бы достаточно глубоким и в то же время не бестактным, когда девушка заговорила сама.

– Я… Мне надо коечто у тебя спросить.

Меньше двадцати четырех часов прошло с тех пор, как она впервые произнесла эти слова, перенесшие их в царство мифических животных и поэзии непослушания. Теперь казалось, что это случилось целую жизнь тому назад.

– Та старая женщина в келье. Кто она?

Но к этому Зуана была готова.

– Просто смиренная монахиня, настойчиво стремящаяся к Господу.