Обретенное счастье

– Дарина… – прошептал он чуть слышно.

Ничего более не было сказано, но вся глубина мучительного раскаяния этой преступной души враз открылась пред ней, и теперь ею владела только щемящая жалость. Тот подавленный стон за стеною из комнаты в остерии при упоминании Дарины – его издал Славко, вдруг узнавший о смерти своей возлюбленной от женщин, которых должен был убить в следующий миг; и рука его дрогнула. А история Чекины тоже напомнила ему судьбу Дарины, вот почему он был тогда столь бледен, так страдал. Эта поруганная, преданная любовь, отомстившая в конце концов предателю его же руками, внезапно показалась Лизе сходною с тем пламенем, кое сжигало ее сердце, не давая пощады. Что бы ни делала она, в чьи бы объятия ни бросалась, где бы ни искала забвения – все тщетно. Ей никогда не забыть Алексея, никогда не изжить мучительной страсти к нему, смертельной своей любви, а потому никто не мог понять Славко так, как она.

Она торопливо отерла лицо и хрипло промолвила:

– Я прощаю тебя. И верю, что Дарина оттуда, с небес, сейчас смотрит на нас и тоже прощает тебя.

– Благослови вас бог, сударыня, – отозвался Славко. – Теперь смерть мне не страшна. Умру счастливым, ибо скоро увижу ее…

Только теперь Лиза вспомнила, где они находятся.

– Мессир! – вскричала она. – Пощадите его! Вспомните, ведь он пожертвовал в угоду Ордену своей возлюбленной, предал ее страшным мучениям и гибели, наконец! И потом, его следует поблагодарить за то, что мы остались живы. Ведь вы сами недавно признали, что напрасно пытались погубить нас!

– Вы имеете весьма слабое представление о дисциплине и о необходимости неуклонного исполнения приказаний, ваше высочество, – перебил укоряющий голос из темноты. – В ваших же интересах как можно скорее изменить свои позиции, ибо рано или поздно они приведут вас к гибели. Что же до сего ослушника, то его время и терпение Ордена истекли!

Изумление вспыхнуло в серых глазах Славко при словах «ваше высочество», обращенных к Лизе. Тут же он улыбнулся и покачал головою, давая понять, что не выдаст ее, хотя бы этим, пожалуй, мог купить себе если не окончательное помилование, то отсрочку казни.

– Я много грешил, ваше высочество, – промолвил он с мягкою улыбкою в голосе, в ответ на которую Лиза не смогла не улыбнуться, хотя сердце ее сжималось от ужаса, – но я многое понял. Здесь, на чужбине, да и вообще перед лицом общей опасности, имеет смысл лишь одно: русские или украинцы – все мы братья по роду и богу, все мы славяне, и только вместе мы…

Он не договорил. Араторн, вынырнувший из тьмы, нанес ему ужасный удар шпагою в живот.

Славко вскочил; издавая отчаянные крики, он попытался бежать, но силы ему изменили: рухнул на пол и пополз, как затравленное животное.

Стражники кинулись вперед с обнаженными шпагами. Удары сыпались на жертву; долго никому не удавалось нанести последний, смертельный, удар.

Все вокруг, куда хватало глаз, было залито кровью. Но вот Лиза, оцепеневшая, с широко раскрытыми глазами, услышала короткий, резкий вопль; убийцы враз отошли от беспомощно простертого тела: Славко испустил дух.

Ноги у нее подогнулись, она сползла спиной по мрамору колонны и поникла на полу.

Лиза не знала, сколько времени пробыла в обмороке, но очнулась, когда чьи-то грубые руки начали бесцеремонно поднимать ее. Голова кружилась, тошнило, она попыталась высвободиться и стать самостоятельно. Для этого снова пришлось опереться на ледяной столб колонны. Это прикосновение пробрало до костей, зато вернуло некоторую бодрость и ясность мыслей.

Открыв глаза, с опаскою огляделась и увидела, что мертвого тела уже нет, почти все факелы погашены, и тьма скрыла кровавые следы. Пленницу пока не увели: она стояла неподалеку, молитвенно сложив руки; и хотя шепот ее достигал слуха Лизы, ни слова нельзя было разобрать.

– Если не послушанием, то приказанием ведут того, кто хочет идти; того, кто не хочет, тащат, говорил Гораций, – раздался спокойный голос мессира. – Это зрелище не преследовало никакой иной цели, кроме как показать вам, что шутки с нами плохи и мщение Ордена неизбежно настигает отступника. Однако вам надо приучать себя к подобным зрелищам, если вы хотите управлять Россией! Колесование, четвертование, усекновение головы, дыба, кол, кнут, отрезание языка – это ведь излюбленные развлечения ваших царственных предков в отношении тех, кто проявлял неповиновение!

В его словах звучало плохо скрытое презрение. Впрочем, мессир тотчас смягчился:

– Я не стану усугублять вашей подавленности зрелищем еще одной казни, хотя особа, кою вы видите здесь, тоже принадлежит к числу ваших приближенных и приговорена к смерти за ту же нерадивость и неисполнительность, которые сгубили нашего малороссийского приятеля…

Он не договорил. Пленница истошно закричала из-под своего мешка, и голос ее был так пронзителен, что каждое слово стало отчетливо слышно:

– Мессир! Во имя господа! Выслушайте меня!

– Как вы понимаете, – продолжал мессир, словно эти предсмертные вопли были не более чем жужжание мухи, – не в ваших интересах вести с нами двойную игру, ваше высочество!

– Мессир! – вновь закричала пленница. – Выслушайте меня! Агнец божий, искупающий прегрешения мира, даруй им вечный покой!

Очевидно, эти латинские слова были чем-то вроде всевластного пароля, ибо они нашли путь к сердцу мессира, и он соизволил обратиться к пленнице:

– Слушаю тебя. Говори, но не надейся, что слезами удастся купить себе жизнь.

– Умоляю, откройте мне глаза! – воззвала женщина. – Вы в опасности, мессир! Вас обманули! Это не она!

Ну вот. Рано или поздно это должно было случиться!

Лизу бросило в жар, потом ею вдруг овладело странное, леденящее спокойствие, как всегда в первую минуту опасности. Она едва расслышала приказание мессира и тяжелые шаги Араторна. Словно сквозь мутную воду, видела, как он снял с головы пленницы мешок. И уже не удивилась, узнав Чекину…

Ее красивое лицо было избито так, что впору вновь обращаться к рисовальщику женщин. Сверкая безумными глазами, она метнулась к Лизе, вцепилась связанными руками в капюшон черного плаща, в тени которого Лиза до сей поры скрывала голову и лицо, и сорвала его с новым криком:

– Это не она! Это всего лишь служанка русской принцессы!

– Будь ты проклята! – Лиза оттолкнула Чекину с такой яростью, что та отлетела на несколько шагов, не удержалась на ногах, упала и осталась лежать недвижимо.

Наступило невыносимо длинное, тягучее мгновение общего замешательства; потом из темноты послышались тяжелые шаги. И вот в круг света вступила большая мрачная фигура, облаченная в великолепную черную с белым рясу.

Незнакомец подходил все ближе к Лизе, неподвижно глядя на нее своими тусклыми, безучастными глазами из-под низко надвинутого капюшона. Этот мертвенный облик в точности совпадал с холодным, властным голосом, которым беседовала с Лизою тьма; и она поняла, что наконец-то видит перед собою мессира.

– У меня мелькнуло подозрение… – молвил он так же спокойно, размеренно, как говорил прежде, и у Лизы появилась отчаянная надежда, что все сойдет ей с рук. – Уж слишком прямолинейны вы были, без намека на какую-либо дипломатичность…

Мессир умолк, словно перехватило горло.

Он подошел к Лизе почти вплотную и некоторое время стоял, пожирая ее взглядом. Да, от этого старика, от этих глаз, от этого выгоревшего сердца нельзя было ждать ни любви, ни прощения, ни пощады, ни жалости. Лиза видела сейчас свою смерть. Ей даже почудилось, что появление мессира сопровождается сильным запахом дыма, словно это существо было воистину исчадием ада.

– Быдло! Грязная тварь! Мужичка! – прошипел он, обдав Лизу волной зловонного старческого дыхания. – Решилась подшутить надо мною?! Да как ты осмелилась?..

О, до чего же ей хотелось ответить ему добрым ударом кинжала или шпаги! Будь у нее хоть какое-то оружие!.. Она хотела броситься на него, но два стражника выросли обочь, карауля каждое движение. Она вцепилась в полы своего плаща, комкая и сминая их, как сминала бы горло этого гнусного старика, будь хоть малая возможность вцепиться в него. Наконец ее бессильная ярость нашла выход: Лиза обрушила на мессира самые грязные и изощренные ругательства, которые ей только приходилось слышать в жизни, неважно, по-русски или по-калмыцки, по-татарски или по-турецки.