Оберег волхвов

После некоторых метаний Дмитрий все-таки уснул и даже видел сон. Ему снился водоворот стремительной реки, который затягивал его куда-то то ли в глубину, то ли к страшному водопаду, но в последнюю минуту он чудом выбирался на берег. Потом Дмитрий видел себя на корабле посреди бушующего моря. Все вокруг было окутано тьмой, тьма и буря закрывали ту спасительную гавань, которую тщетно искал капитан. Волны бились о борт все яростнее, захлестывали палубу, матросы кричали от ужаса, и Дмитрий с каждой секундой терял надежду на спасение. И вдруг, подняв глаза к небу, он увидел в кромешной тьме две яркие звезды, в лучах которых мелькнула полоса далекого берега. Он направил к этому берегу корабль и уже не сомневался, что найдет заветную гавань. Путеводные звезды вели его сквозь бурю, и он смотрел на них, не отрываясь. И тут он понял, что это не звезды, а бирюзовые глаза Анны, сияющие где-то в недостижимой высоте. Лицо ее было скрыто мглой, словно темным платком, но глаза, эти единственные в мире глаза, лучились так ясно, что их невозможно было спутать ни с какими другими…

Странный, беспокойный, мучительный сон, казалось, вытягивал из Дмитрия душу, заставлял его снова и снова возвращаться мыслями туда, откуда он изо всех сил старался убежать. Наконец, под утро пришло умиротворяющее видение: широкая, спокойная русская равнина, покрытая красочным ковром разнотравья, а по этой равнине медленно идет девушка с букетом полевых цветов. Ее пышные волосы, перехваченные венком, сияют на солнце подобно золотому облаку… Он подумал, что эта девушка, как сама Русь, — доверчивая, простодушная, не знающая своей силы и красоты, но вместе с тем гордая и свободолюбивая.

Проснувшись окончательно, он уже не сомневался, что воспоминание о несостоявшейся невесте будет долго терзать ему душу. А скоро, может быть, — и тело. Пока усталость и пережитые волнения подавляли муки плотских желаний, но что будет потом? Он знал, что воображение снова и снова станет рисовать ему образ полуобнаженной красавицы на берегу той уже далекой реки возле Билгорода. Знал, что его руки будут чувствовать тепло ее маленьких нежных рук, а губы будут мечтать прикоснуться к ее нецелованным устам…

«Куда я бегу, зачем?..» — с тоской думал Дмитрий. А ладьи, между тем, уже подошли к Ессупи — первому из опасных порогов. Здесь их надлежало разгрузить от людей и товаров и тащить волоком. Здесь располагались знакомые Дмитрию поселки волочан. Клинец вместе с друзьями помогал купцам разгружать ладьи, устанавливать их на катки и волокуши. Но все это он делал как во сне. Друзья с тревогой отмечали застывший взгляд и замедленные движения своего предводителя. Его состояние не предвещало им ничего хорошего. Наконец, Шумило первым не выдержал и, стукнув Дмитрия по плечу, бодрым голосом сказал:

— Очнись, Ратибор, неужели ты из-за девки можешь впасть в такое уныние? Пора уже и забыть ее. Мало ли их у тебя было и еще будет? Вот приедем в Корсунь…

— Молчи! — воскликнул Дмитрий с раздражением и сверкнул на друга яростным огнем черных глаз. — Я не впадаю в уныние. А говорить с вами о ней стану только тогда, когда сам захочу, понятно? И еще. В Корсуни, а тем более в Царьграде, не называй меня Ратибором, а себя Шумилой. У нас есть христианские имена, мы, слава Богу, не язычники.

Удивленный и обиженный суровой отповедью друга, Шумило отошел с Никифором в сторону, и они тихо переговорились между собой.

— Скорей бы в Корсунь приехать, там у него не одна утешительница найдется, — сказал Никифор.

— До Корсуни далековато, но попробуем развеселить его в Олешье, — предложил Шумило. — Помнишь там девку в корчме у Роговича? Как она прошлым летом нашего Клинца обхаживала! Надо обязательно к ней заглянуть.

Дмитрий и не подозревал, какие планы строили друзья, чтобы вывести его из оцепенения. Он не замечал их переговоров, косых взглядов и тревоги.

Тем временем ладьи благополучно миновали Неясыть — самый тяжелый из порогов Днепра. На остальных порогах можно было не разгружать ладьи полностью и не тянуть их волоком, а проводить на шестах и веслах вдоль берега. Приближалось самое опасное место, зажатое в высоких скалистых берегах Днепра — Крарийская переправа. Здесь часто подстерегали киевские караваны стаи кочевников. Раньше это были печенеги, теперь — половцы.

Но купец Ефрем не волновался, он знал, что на это лето князю удалось договориться с приднепровскими степняками не нападать на торговые караваны. Да и спутники Ефрема — купцы, дружинники — были опытными воинами.

Дмитрий с тоской оглянулся назад, мысленно ругая себя за глупость, но не имея сил стать решительным и твердым. Впервые в жизни он не знал, чего хочет и что ему надо.

Свист стрелы, пролетевшей у самого уха, вывел Дмитрия из оцепенения. Первая стрела не попала в цель, зато другие, ударив смертоносным дождем, стали поражать не ожидавших нападения купцов. Послышались испуганные крики, стоны раненых. Те, у кого были щиты, спешили заслониться, остальные же укрывались за бортами ладей.

Вслед за стрелами налетели и сами половцы, оглашая степь гиканьем и свистом. За несколько мгновений русичи тоже успели приготовиться к бою, и теперь началась смертельная схватка небольшого отряда купцов с превосходящими их почти вдвое противниками. Напрасно Ефрем увещевал половцев, кричал им о договоре. Один из самых свирепых всадников набросился на него со словами: «С вами Тюпрак договаривался, а я Узур!» И в следующий миг окровавленная половецкая сабля обрушилась на голову Ефрема. Купец успел крикнуть: «Мономах вас накажет за вероломство!..» — и упал замертво.

Дмитрий кинулся на злобного убийцу, но путь ему заслонили другие половцы. Видимо, Узур был у них главным.

В одной руке Дмитрий держал отцовскую саблю, в другой — щит, взятый у убитого дружинника. Нападая и одновременно защищаясь, он упорно пробивался к свирепому предводителю разбойников. Краем глаза Дмитрий видел, что рядом так же храбро и ожесточенно сражаются его друзья. Ненависть к грабителям, не признававшим договоров, законов и мирного труда на своей земле, переполняла их сердца.

Но силы были слишком неравны, и скоро рядом с тремя лжемонахами не осталось почти никого из каравана Ефрема. Узур, предводитель половцев, теперь не боялся за свою безопасность и, спрятав саблю в ножны, с интересом наблюдал со стороны за храбрецами, отчаянно дерущимися с толпой врагов. Своим людям он дал указ не убивать эту троицу. Причмокивая языком, он говорил помощнику: «Славные воины! За них в Суроже высокую цену дадут». Остальные купцы и дружинники из купеческого каравана уже или полегли в бою, или были взяты в полон, крепко связаны.

Вскоре половцам удалось выбить оружие у Никифора и Шумилы. Оглушенные, схваченные кучей разбойников, друзья уже не могли сопротивляться. Дмитрий остался один. Половцы даже расступились, образовав небольшой круг, внутри которого Дмитрий стоял с саблей в руке и, тяжело дыша, отирая пот со лба, переводил взгляд с плененных друзей на злорадное лицо половецкого главаря.

— Что ж, ты храбрый воин, — сказал Узур, прищурив свои и без того узкие глаза. — Я ценю храбрость. Пожалуй, я даже отпущу тебя за выкуп.

— Отпусти также и моих друзей. Я хороший выкуп дам.

— Ну, если твой выкуп будет больше, чем цена на невольничьем рынке, то… — Узур повертел пальцами у лица, как бы раздумывая.

— Ты даешь слово перед своими воинами?

— Даю. Отпущу, когда доставишь выкуп.

— Ну, тогда прямо сейчас. И помни, ты слово дал. — Клинец быстро вытащил из-за пояса кошель с деньгами и бросил его к ногам Узура. — Здесь 20 гривен серебром. Это высокая цена. На такие деньги сможешь купить десять лошадей.

Узур поднял кошель и, усмехаясь, взвесил его в руке.

— Да, деньги немалые, — сказал он, высыпая в руку несколько серебряных слитков. — Ты, должно быть, из богатой семьи? Твоя родня тебя любит?

— У меня вообще нет семьи, и у моих друзей тоже. Мы бедные монахи. Эти деньги не наши, а нашего монастыря. Мы ехали на гору Святой Афон, чтоб там купить молитвенные книги.