Гордость и страсть

— Не считаю нужным давать объяснения, — заносчиво вздернув подбородок, заявила она.

Что-то словно щелкнуло у него внутри. Он резко схватил ее за руку и притянул к себе. Двигаясь в глубь дома, едва не волок ее за собой, не обращая внимания на протесты. Добравшись до библиотеки, запихнул ее в ближайшее кресло и сорвал с шеи развязанный шарф.

— Вы начнете говорить сейчас же, или, даю слово… — пригрозил он, не в силах придумать, как закончить предложение. Его ум прокручивал информацию, делал выводы и ужасался от мыслей о том, как Люси решилась пойти одна по этой чертовой улице, намереваясь встретиться со своим возлюбленным в «Доме Орфея».

— Не стану, — надменно фыркнула она, демонстративно расправляя юбки. — Если вам надо что-то узнать, придется вырвать это признание, пытать, как это там принято у вас, тамплиеров.

О, а он бы не отказался! Глядя на нее сверху вниз, как загипнотизированный, с идиотским упорством уставился на ее рот. И думал о том, какой пытке хотел бы ее подвергнуть. Он начал бы с того, что освободил чудную копну рыжих волос, позволив им упасть на ее плечи. Заставив себя встряхнуться, он вновь вернулся к вопросу.

— Я мог бы воспользоваться тактикой Братьев Хранителей, — проворчал он, не уверенный в том, что Братство когда-либо применяло пытки, по крайней мере на протяжении последних двух-трех веков. — Но вам бы это не понравилось.

Так это же и есть главная цель пытки, ты просто идиот!

Он приподнял бровь. Немного подумав, потянулся к сумочке и выхватил у нее из рук. Она просто подпрыгнула от возмущения.

— Это личная вещь! Вы не можете так запросто открывать и осматривать ее, я возражаю!

— Все это относится к тактике Братства, вы же помните!

Люси пыталась вырвать сумочку из его рук, но он крепко ее держал, подталкивая девушку назад в кресло:

— Почему бы вам просто не рассказать, что вы собирались делать поздней ночью вне дома, откуда у вас монета с эмблемой Орфея? Этого для начала хватит.

— Никогда! Вам придется заставить меня сделать это!

Он расхохотался, несмотря на скверное настроение.

— Боже мой, Люси, это же не Крестовый поход, и я не собираюсь привязывать вас к дыбе.

Люси с любопытством взглянула на него:

— Мы враги.

— Если бы я и стал привязывать вас… — Он тряхнул головой и прокашлялся. И опять не смог закончить мысль, потому что знал — ей не понравится слушать о том, с каким дьявольским наслаждением он разложил бы ее на кровати и пытал, пока она не начала бы извиваться, выкрикивая его имя. — Ну так вот, — пробормотал он, стряхивая наваждение. — Вы должны дать мне объяснения, или мне придется обыскать вашу сумочку. Выбирайте.

Пожав плечами, она кивнула на расшитую бисером сумочку:

— Делайте ваше грязное дело.

«Сколько драматизма в малышке, — думал он с улыбкой, тем не менее продолжая развязывать шнуры с кистями, которые стягивали сумочку. — Сколько огня».

Ему еще больше хотелось уложить ее в кровать, яростно оседлав и заставив подчиниться. Как жарко она загорелась бы под ним, обнажив и чувства, и тело. А ее волосы разметались бы, как река пламени, по его подушке. Он притронулся бы к ним и обернул кисть шелковистыми прядями, смотря ей в лицо, когда яростно войдет в нее, заставив принять его. И в присущей ей драматичной манере она кончит прекрасно и громко. Для него!

Боже, у него просто железная выдержка. Он ожидал, что она доведет его до белого каления, а потому все мысли о том, чтобы уложить ее, отпадут сами собой. Ему стоит заняться расследованием ее действий, раскрыв, какого дьявола она собиралась делать с этой монетой. Вот только образ этого бледного тела, которое выгнется под ним, то, как она будет пытаться достигнуть оргазма, не отпускал его. Он не допустит, чтобы развязка наступила по ее желанию, будет мастерски отодвигать этот момент. Боже великий, он заставит ее ждать, подниматься и опускаться лишь для того, чтобы вновь повторить. Он заставит ее желать, плакать, будет держать на остром жале желания и болезненной нужды до тех пор, пока сам не даст ей то, к чему она стремится. Не так ли она поступает с ним?

Отложим это, напомнил он себе. И неохотно оторвал взгляд от ее лица, а мысли от фантазий о занятиях любовью. Он непременно будет обладать Люси Эштон, иначе и быть не может.

Растянув шнуры, он открыл сумочку. В ней лежали деньги, несколько монет, ключ, вероятно от дома отца, подсказавший совершенно глупый вопрос:

— Ваш отец знает о том, чем вы занимаетесь этой ночью?

— О, разумеется, — с издевкой откликнулась она. — Я растолкала его и сообщила, что отправляюсь пройтись в потемках по Мейфэру ради встречи с мужчиной, который лишил меня невинности.

Он дернулся, словно от удара молнии. Зная о том, что было в ее прошлом, он не собирался об этом вспоминать. Но сейчас, услышав все из ее уст, почувствовал опустошение в душе. Такое ли это несносное ханжество и прагматизм — желать оказаться первым? Эта мечта жила в нем очень долго, сплетаясь с фантазиями о том, как все это произойдет между ними. Он был бы невероятно нежен с нею. Сделал эти мгновения прекрасными и медленными, не торопя ее, позволяя ощутить каждый оттенок наслаждения.

Яростно выругавшись, он пошарил в сумочке и нащупал сложенный листок бумаги. Глаза Люси расширились, и это только подхлестнуло его. Он осмелился заглянуть в частное послание, в нем не оказалось ничего, что могло бы смягчить его ярость и угнетенное — в том числе и в сексуальном плане — настроение.

— Это может служить наглядным доказательством, согласитесь.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Скоро поймете!

Он стал читать записку, видя все в каком-то красном цвете, словно каждый сосуд в его голове начал кровоточить. Казалось, кровь отлила от мозга, переполнив капилляры глаз и застлав все кругом кроваво-красным туманом.

— Что за проклятье! — прорычал он. — Кой черт толкнул вас бросаться на этот зов? В одиночку? Глухой ночью? Мой бог, при одной мысли о том, что могло с вами случиться… Вы безрассудны настолько, что опасны для самой себя. — Он быстро терял самообладание. — Вас просто следует связать для вашего же блага и безопасности и передать в руки мужчины, который сделает целью своей жизни держать вас подальше от подобных неприятностей, — подытожил он, потянувшись за шарфом, который лежал на столе.

— Что это вы собираетесь делать? — выпалила она, как только он начал связывать ей руки.

— А вы-то сами как думаете?

— Развяжите меня немедленно. О-о-о, — хорошенько придавив его ступню к полу, выдохнула она. Но ступня — это сущие пустяки по сравнению с тем, как болело у него в паху. — Вы не станете этого делать!

— Уверяю тебя, моя любовь, стану. А сейчас я сделаю то, что необходимо.

Он, проведя ладонью по запястью, проверил, не слишком ли туго стянуты ее руки. Сняв с нее накидку, взглянул на обнаженные руки, бледную кожу, манящую настолько, что он не устоял, проведя по руке от самой кисти.

— Уберите от меня руки! — разъярилась она, вырываясь из пут и извиваясь в кресле. — Не смейте трогать меня.

Вот как. Он стоял перед креслом, наклонившись на уровне ее лица и упираясь руками в изогнутые подлокотники.

— А разве я вас трогал? — поинтересовался он, заглядевшись в ярко-зеленые глаза, напоминающие своим восхитительным цветом свежую весеннюю траву.

— Да.

— Неправда. Поверьте на слово, вы бы сразу почувствовали разницу, если бы побывали в моих руках.

— О, в самом деле? — заносчиво протянула она. — И в чем разница, позвольте узнать? Хмм? Чем бы это отличалось от того, что происходит сейчас?

Его рот находился в опасной близости от ее губ. Его член затвердел, а все прочее горело от поднимающейся из самой глубины жажды обладания. Он больше не мог терпеть. Ее губы слишком близки, рот так дерзко-соблазнителен…

— Сами увидите, поскольку я все сделаю как следует. Вы еще будете молить, чтобы я снова прикоснулся к вам.

Она нахмурилась, сморщив носик, словно пораженная неприятным запахом, а затем расширила глаза.