Иметь и хранить

Внезапно толпа всколыхнулась и загудела, возвестив о прибытии второго предмета всеобщих восторгов — его милости милорда Карнэла. Он как всегда явился с внушительной свитой, величаво-надменный, роскошно одетый, изумительно красивый. Люди любовались красотой них двоих: королевской воспитанницы и королевского фаворита, переводили взгляды с ее дорогого шелкового платья на его бархатный, отделанный горностаем камзол,

сравнивали ее утонченные придворные манеры с тем развязным высокомерием, которое, по мнению глупцов, отличает истинного избранника судьбы, — и приходили к выводу, что эта пара как нельзя лучше подходит друг другу и что желание короля есть несомненное выражение воли небес.

Я никогда не оценивал человека по внешнему виду, но сейчас вдруг, словно в зеркале, мысленно увидел самого себя — загорелого, покрытого шрамами солдата, знакомого с порядками военного лагеря, но не с обычаями двора, огрубевшего от суровой жизни, не скопившего себе земных богатств и давно распростившегося с юностью. На мгновение сердце мое наполнилось горечью. Но боль прошла, и я еще крепче стиснул спинку кресла, где сидела женщина, на которой я женился. Она моя жена, и я никому ее не отдам.

Сиятельный гость задержался перед губернатором, чтобы сказать ему несколько слов; губернатор встал и почтительно поздоровался. Потом его милость направился в нашу сторону, и толпа зрителей подалась вперед перешептываясь.

Он низко поклонился мистрис Перси и сделал вид, будто собирается пройти дальше, но вместо этого остановился перед нею, держа в руке шляпу и склонив свою красивую голову. Его яркие, обрамленные черной бородкой губы улыбались.

— Когда мы с вами в последний раз присутствовали на игре в шары, леди? — спросил он. — Мне памятен один веселый матч, когда я играл против милорда Бэкингема и на нас, улыбаясь, смотрели прекрасные дамы. Самая прекрасная рассмеялась и повязала мне на руку свою ленту.

Леди, к которой он обращался, неподвижно сидела в своем кресле, сложив руки на коленях и невозмутимо глядя ему в лицо.

— Тогда, милорд, я вас еще не знала, — ответила она тихим, нежным голосом. — Знай я вас так, как знаю теперь, я бы отрубила себе руку, прежде чем подарить свою ленту... — Тут она сделала паузу.

— Кому? — тотчас подхватил он.

— Трусу, милорд, — отчетливо проговорила она.

Рука фаворита потянулась к эфесу шпаги, как будто его собеседница была мужчиной. Она же откинулась на спинку кресла и смотрела на него, улыбаясь.

Наконец он заговорил вновь — медленно и нарочито многозначительно:

— В тот раз я победил. Я одержу победу и в этот раз, вот увидите, леди... леди Джослин Ли!

Я отпустил спинку ее кресла и шагнул вперед.

— Вы разговариваете с моей женой, милорд Карнэл, — сказал я холодно. — Извольте обратиться к ней подобающим образом. Я жду.

Ролф поднялся с земли и встал рядом со мною. Джереми Спэрроу бесцеремонно протолкался между членами Совета колонии и депутатами Палаты и тоже занял место подле меня. Губернатор настороженно выпрямился в своем золоченом кресле, а в толпе воцарилась мертвая тишина.

— Я жду, милорд, — повторил я.

Он мгновенно поменял тон и опять надел личину искренности и простодушия.

— Это была всего лишь оговорка! — воскликнул он, показывая в улыбке свои белые зубы. — Оговорка вполне естественная — ведь я столь часто обращался к этой даме именно так, когда ни она, ни я еще не имели удовольствия знать вас, капитан Перси.

Он вновь повернулся к ней и поклонился так низко, что перо на его шляпе коснулось земли.

— В тот раз я победил, — повторил он. — Я одержу победу и в этот раз — вот увидите... мистрис Перси.

И он прошествовал дальше к креслу, которое было поставлено специально для него.

Игра началась. Одну команду должен был возглавить я, другую — молодой Клемент. В последний момент он подошел ко мне и с унылым видом сказал:

— Я выхожу из игры, капитан Перси. Милорд попросил меня уступить ему мое место. Видите ли, когда вчера на охоте на меня бросился матерый олень, милорд Карнэл встал на его пути и всадил в него нож. Если бы не он, мне, наверное, пришел бы конец, так что, сами понимаете, теперь я никак не могу ему отказать. Ах, черт, какое невезенье! Дороти Гукин пришла посмотреть на матч, а я не играю!

Милорд и я выступили вперед, держа в руке по самшитовому шару, и посмотрели на губернатора.

— Первым бросает милорд Карнэл, как подобает его высокому званию, — рассудил губернатор.

Карнэл наклонился и бросил шар. Тот быстро покатился по траве и остановился в двух-трех дюймах от шарика-мишени. Затем свой шар бросил я.

— Оба шара равно близки к мишени, — крикнул мастер Мэкок, объявляя мнение судей.

В толпе раздался приглушенный шум. Карнэл едва слышно выругался. Каждый из нас отошел к своей команде, и на наши места встали Ролф и Уэст. Пока они и другие игроки кидали шары, зрители, хотя и наблюдали за игрой со вниманием, продолжали переговариваться, смеяться и делать ставки на фаворитов; но когда вперед вновь выступили мы с милордом, гомон разом смолк и все взгляды устремились на нас. Карнэл бросил, и его шар коснулся мишени. Он выпрямился и улыбнулся. Джереми Спэрроу, стоявший у меня за спиной, тихо застонал; однако мой шар тоже задел мишень. Толпа разразилась восторженным смехом; милорд побагровел и нахмурился. У нас с ним оставался всего лишь один заход. Пока мы ждали, я видел, как его черные глаза пристально изучают каждый дюйм лужайки до блестящего белого шарика.

Думаю, в те минуты он отдал бы даже королевскую милость, только бы попасть в него! Все люди молятся, но не одному и тому же богу. Когда подошла наша очередь бросать и он, держа в руке шар, прицелился, я понял, что сейчас он молится своему духу-покровителю, судьбе, счастливой звезде или чему-то еще в этом же роде, во что он всегда верил и чему поклонялся. Он бросил, я тоже, и толпа затаила дыхание. Мастер Мэкок встал со своего места.

— Ничья, джентльмены! — объявил он.

Возбужденная толпа, галдя, рванулась вперед.

— Молчать! — рявкнул губернатор.

— Пусть играют до победы! — раздалось из толпы.

Милорд сделал еще один бросок, и его шар остановился почти у самой мишени.

— О господи! — тихо взмолился у меня за спиной преподобный Спэрроу, как видно, забыв, что еще утром обрушивался с амвона на «суетные мирские забавы». Я отвел руку назад и бросил изо всей силы. Толпа взорвалась криками, его милость в неистовстве топнул ногой. Мой шар сбил шарик-мишень, и они оба покатились по лужайке, пока не упали на красные и желтые листья, заполнявшие канаву.

Я обернулся и поклонился своему противнику.

— Вы хорошо играете, милорд, — сказал я. — Если бы нам довелось натренировать руку и глаз, охотясь в здешних лесах, исход нашей игры мог бы быть иным.

Он смерил меня высокомерным взглядом.

— Вы очень любезны, сэр, — процедил он сквозь зубы. — Ну что ж, сегодня ты, а завтра я. Можете упиваться своей ничтожной победой.

С этими словами фаворит повернулся ко мне спиной и обратил взор в ту сторону, где река впадала в океан. Я разговаривал с Ролфом и еще несколькими игроками своей команды (далеко не все они решились вступить со мною в беседу), когда он вдруг резко обернулся.

— Ваша честь, — крикнул он губернатору, стоявшему возле кресла мистрис Перси, — у «Счастливого возвращения» высокая кормовая надстройка, не так ли? И на мачте у него, кажется, синий вымпел?

— Верно, — ответил губернатор, подняв голову от белой ручки, которую он только что поцеловал с тяжеловесной галантностью. — А в чем дело, милорд?

— Дело в том, что завтра уже наступило, мой любезнейший капитан, — молвил милорд, обращаясь ко мне. — Госпожа Венера и ее слепой сын Амур выпросили для меня попутный ветер. Смотрите — «Счастливое возвращение» снова здесь!

Закончившийся матч был вмиг забыт. Ни одна из команд так и не вспомнила про приз — обвитую яркими вьюнками бочку эля; что до бочонка канарского, то слуги просто уронили его на землю и вместе со всеми в остолбенении уставились на реку. По широкому, покрытому рябью потоку плыл корабль «Счастливое возвращение». Приливная волна быстро гнала его вперед, свежий ветер с моря наполнял паруса, золоченая русалка на носу слегка подымалась над вспененной водой. «Счастливое возвращение» неслось к Джеймстауну, как спешит птица к своему гнезду. А между тем никто не чаял увидеть его раньше, чем через десять дней.