Исповедь куртизанки

Он протянул руку к моей юбке и ответил:

– Да.

Луи, которого мое общество пьянило сильнее, чем свежий воздух и творчество Руссо, пообещал, что, когда осенью мы вернемся в Версаль, он постарается использовать свое влияние, чтобы Руссо разрешили вернуться. Но Руссо должен пообещать сохранять инкогнито и не создавать проблем своими книгами.

Вернувшись осенью в Версаль, Луи сдержал свое слово. По его распоряжению канцлер Рене заручился голосами, необходимыми для репатриации Руссо, при условии что тот будет вести себя тихо. Я отправилась к канцлеру Рене и попросила его сообщить Руссо, что его возвращение стало возможным благодаря моему вмешательству. Я надеялась получить благодарность за свою помощь, но шли недели, а весточки от писателя так и не было.

Придворные дамы, завидуя моему положению, избегали меня. Я решила, что пришло время покончить с этим мелочным противостоянием. Я не стала заниматься каждой дамой в отдельности и попыталась заключить перемирие с их предводителем Шуаселем, в надежде что, увидев его радушное ко мне отношение, они смогут свободно со мной общаться.

Премьер-министр был приглашен на обед в честь дня рождения короля. Я отвела его в сторонку и мягко сказала:

– Месье, заверяю вас, что я не питаю к вам неприязни. Я хочу мира.

Этот мерзкий тип хмыкнул, словно мои слова не заслуживали внимания. Я разозлилась.

– Месье, – сказала я, – ваши нападки и оскорбления – это глупейшая война, которую вам не выиграть. Мое настроение для короля важнее, чем все государственные дела. Ради Франции давайте будем друзьями и попытаемся начать сотрудничать.

– Если вас действительно заботят интересы страны, – презрительно бросил Шуасель, – вам стоит перебраться в Англию!

С этими словами он ушел.

Реакция Шуаселя больно задела меня, а увидев, что ко мне направляется мадам де Мирапуа, я расстроилась еще больше. Эта пожилая женщина, наперсница мадам де Помпадур, имела большой вес в клике моих противников. Я ждала новой атаки, но Мирапуа тепло мне улыбнулась, взяла под руку и расцеловала в обе щеки.

– Я очень привязана к королю и потому всегда хотела сблизиться с вами, стать вашим другом, но только сейчас смогла набраться смелости и пойти против мадам де Грамон, – сказала она.

– Вы предлагаете мне свою дружбу, мадам? – недоверчиво спросила я.

– Уверена, что мы с вами сможем найти общий язык, – ответила она.

Уроженка Версаля, Мирапуа завоевала репутацию вероломнейшей лицемерки. Но ее естественность и искренность не давали шанса устоять перед ее чарами.

– Я не доверяю придворным, – сказала я, отвечая ей откровенностью на откровенность. – Вы действительно собираетесь стать моим другом или же это некий хитрый ход?

Она криво усмехнулась:

– Жаль, что вы не считаете меня достойной доверия.

– Не думаю, что было бы мудро с моей стороны верить вам, не познакомившись поближе, – отозвалась я.

Она улыбнулась шире:

– Милая моя, здесь, при дворе, наше дело не верить, а ублажать. Придется довольствоваться видимостью. Не стоит присматриваться к людям.

– То есть в Версале нет ничего настоящего?

– Только власть и деньги, – ответила она. – С моей стороны было бы ложью утверждать обратное. В наших сердцах нет места искренней любви. Я думала, что вы понимаете это, как никто другой. Должна ли я подозревать, что сейчас, со мной, вы лицемерите, играете роль инженю?

На этот вопрос трудно было ответить честно. Погруженная в грустные раздумья о собственной неискренности, я промолчала.

– Я действительно люблю вас, – продолжала Мирапуа, – потому что король, когда увидит меня рядом с вами и услышит, как мы мило болтаем друг с другом, снова впустит меня в круг своих близких друзей.

– Но разве наши слова ничего не значат?

– Зачем придавать такое значение словам? – сказала она. – Для представителей рабочего класса привилегированное положение недостижимо; у них нет времени думать о других, поэтому они готовы верить всем на слово. Правящий класс круглосуточно занят плетением интриг. Здесь каждый сам за себя. Когда появились вы, мадам де Гемене и мадам де Грамон стали лучшими подругами. Но стоит вам исчезнуть, а королю – проявить благосклонность к одной из них, как вторая тут же возненавидит ее.

Двуличие было для меня низостью, но, помня о своем низком происхождении, я не стала признаваться в симпатии к сельским добродетелям и снова промолчала.

– Я не хочу углубляться в философские рассуждения, – сказала Мирапуа. – Не стоит забираться в такие дебри. Продолжай ублажать короля, и в конце концов все придворные дамы станут твоими подругами, ведь мы не привыкли долго противостоять монаршей воле.

– Да, – кивнула я. – Я понимаю.

– Что ж, будем считать, что мы договорились и расстаемся довольные друг другом. Кстати, вы знакомы с мадам де Фларакур? Она тоже понимает, откуда ветер дует. Она хочет быть вашим другом.

Лгали эти женщины или были искренни, у меня не было иного выбора. Я милостиво приняла их обязательства, но решила быть начеку.

Мирапуа была видной персоной при дворе. Когда она стала моим другом, остальные дамы последовали ее примеру. Весной 1770 года, убедившись в моей силе, еще две женщины из клики Грамон переметнулись на мою сторону – маркиза де Монморанси и графиня де Льопиталь, пара модно одетых, свободомыслящих дамочек лет сорока. Графиня де Льопиталь была бледнокожей пышкой, энергичной и смешливой. Прежде чем сесть, она в знак расположения ко мне достала из муфты крошечного борзого щенка. На шейке милой крошки красовался дорогой золотой ошейник с сапфировой пряжкой. Увидев меня, щенок прыгнул на мою ладонь и начал с подкупающей фамильярностью лизать мне лицо. Я назвала собаку Принцесса Дорин.

Маркиза де Монморанси была худой брюнеткой с тонкими изящными чертами лица и быстрыми жесткими движениями, под которыми скрывалась любовь к праздности и плотским наслаждениям. Увидев, с каким удовольствием я играю с крошечной Дорин, маркиза сказала:

– Я бы тоже хотела сделать вам подарок в знак моей дружбы. Вы не против, если к вашим слугам прибавится резвый мальчик-подросток? Вам больше нравятся голубоглазые или кареглазые?

«И те и другие», – чуть было не ответила я, но испугалась подвоха. Не хотелось рисковать своим статусом. Вдруг эти дамы пытаются спровоцировать скандал и поссорить меня с Луи? Я поблагодарила маркизу за предложение, но отклонила его, сказав, что обожаю короля и больше мне никто не нужен.

– А вы, дамы, шокируете меня! – воскликнула я. – Как можно делить постель с лакеем!

– Со слугами не делятся, – сказала маркиза, поджав тонкие губки. – Мои слуги принадлежат мне полностью. Я могу пользоваться ими или нет – как сочту нужным.

– Это не то же самое, что заводить любовника, – подхватила графиня де Льопиталь. – Это просто игрушка. Эти мальчики столь низкого происхождения, что для нас они значат не больше, чем хорошая мебель.

– А для ваших мужей? – поинтересовалась я.

– Наши мужья слишком заняты горничными, – ответила графиня. – Мы им не мешаем. Поэтому они просто закрывают глаза, когда мы пытаемся получить удовольствие, и это справедливо.

– Не думаю, что Луи закрыл бы глаза, – сказала я.

– Вы же знаете, что Луи до сих пор посещает Pare aux Cerfs, – с лукавой улыбкой заметила маркиза.

Если она хотела испортить мне настроение, ей это удалось. Я пыталась забыть о существовании Pare aux Cerfs и жить мечтой, что его величество любит только меня. Но, несмотря на все мои старания удовлетворить Луи дома, он искал себе радости на стороне.

– Прошу вас, поймите меня правильно, – сказала мадам де Монморанси, поглаживая меня по руке. – Я упомянула о гареме Луи не для того, чтобы ранить вашу гордость, но чтобы излечить ее. Он держит этих девочек ради своего удовольствия, чтобы справиться с натиском житейских невзгод. Как же он может отказать вам в удовольствии, в утешении? Вы же его официальная фаворитка, неужели вы не считаете себя вправе пользоваться теми же прерогативами, что и он?