Принцесса Востока

Она медленно вошла в палатку и снова легла, стараясь уснуть.

Глава 24

Только обоюдное страстное чувство может скрасить трудности жизни. Оно сглаживает неприятности, облегчает горе, заставляет забыть о долгих часах скуки.

Сфорцо и Каро делили все маленькие печали их необычной совместной жизни, стойко переносили все трудности, встречавшиеся им на каждом шагу. Палатка Роберта служила ему лишь временным привалом, и, кроме обильных запасов еды, в ней ничего не было, даже вилки, или ножа, или зеркальца. У Каро остался маленький гребешок. Она предложила Сфорцо пользоваться им. Золотые ножницы, сохранившиеся у нее, он употреблял вместо бритвы. При помощи горячей воды, небольшого количества мыла и тонкой блестящей жестянки он умудрялся бриться.

Когда он расчесывал маленькой гребенкой свои густые, темные волосы, Каро думала с невольной горечью: «Если бы он любил меня, я причесывала бы его прекрасные, мягкие волосы, я старалась бы понравиться ему».

Она причесывала свои волосы, заплетая их в длинную косу, которая ниспадала на спину, придавая ей еще более юный, девичий вид.

За несколько недель Сфорцо сильно похудел. Его манеры стали резкими, движения отрывистыми. Под маской холодного равнодушия он старался скрыть свои истинные чувства. Он мечтал о просторе, о быстром движении, в котором он мог бы забыться, но никуда не уходил из палатки, боясь потерять ее из виду, словно предчувствие и страх перед опасностью приковывали его к ней, чтобы быть вблизи Каро. Он не думал ни о чем, боялся заглянуть в будущее, забыл обо всем, что лежало позади. Все его мысли были посвящены Каро, их глубокому одиночеству, их постоянной близости.

Сначала он был оглушен всеми событиями, обрушившимися на них. Затем, когда зажила его рана на руке и он немного оправился от всех потрясений, сознание всего происшедшего нахлынуло на него с новой силой. Прошлое с его душевными страданиями, с гнетущей тоской по Каро казалось ему теперь бледным и бесцветным. Тогда он мечтал о невыполнимом, тогда он не видел Каро, она не была с ним рядом, они были чужими друг другу.

А теперь…

Теперь она была возле него, каждый час, каждое мгновение. При ярком свете дня, в темноте звездной ночи он чувствовал ее присутствие, видел ее стройную фигуру, ее нежное лицо, прозрачную глубину ее зеленоватых, глубоких глаз, слышал звук ее голоса. Ее образ преследовал его даже в те минуты, когда он не видел Каро.

В алые часы заката, в долгие темные ночи, когда мерцание звезд слабо озаряло бездонное небо и пустынную даль песков, Сфорцо думал о Каро, и какое-то успокоение наполняло его душу. Когда они разговаривали или молча сидели в легкой мгле наступающих сумерек, он забывал обо всем, о Гамиде эль-Алиме, тень которого разделяла их, все еще возбуждая в нем дикую ревность к прошлому. Но такое успокоение продолжалось недолго. Какое-нибудь движение Каро, какое-нибудь слово, произнесенное ею, – и все менялось, словно гладкая поверхность воды под порывом ветра. Страстное желание, дикая ревность снова просыпались в нем с удвоенной силой.

Иногда ей казалось, что в его отношении к ней вкрадывалось какое-то новое чувство, но никогда она не могла бы подумать, что Сфорцо любит ее. Может быть, прежде он не был равнодушен к ней, но не теперь.

Не только его мучили воспоминания о ночи, проведенной в палатке Гамида, – и она страдала при мысли об этом. Она была так же несчастна, как он.

Иногда Каро сравнивала свою прежнюю жизнь с теперешней и поражалась перемене, происшедшей с ней за это время. Она не жалела о цивилизованном мире, от которого они были отрезаны. Ее любовь к Сфорцо, окружавшему ее своим вниманием и заботливостью, помогала ей переносить все лишения и трудности.

Иногда наступали короткие часы безоблачного счастья, точно лазурь голубого неба, просвечивающая сквозь обрывки серых грозовых туч.

Однажды Сфорцо пытался устроить маленький бассейн и начал рыть землю при помощи деревянной доски, найденной в палатке. Он поранил себе руки. Песчаная почва оказалась слишком рыхлой для этой затеи. Когда он убедился в бесплодности ее, он пошел к Каро, которая следила за его работой, приготовляя кофе. Она принесла ему полотенце и горячую воду, а когда он помылся – подала ему кофе. Сидя на матраце, он смотрел на нее с искрой юмора в печальных глазах.

Ей хотелось обнять его голову, прижать к своей груди, чтобы лаской и шуткой развеселить и утешить его. Вместо этого она сказала:

– Вы так работали, что, наверно, устали. Я приготовила к ужину нечто вроде пирога. Посмотрите!

Сфорцо посмотрел, и искра юмора в его глазах разгорелась. Каро не умела готовить, но кофе был прекрасным.

– Пирог, наверно, чудесный, – сказал он серьезно, разглядывая серую лепешку, в которой неровными рядами торчали сушеные финики.

– Я видела, как вы работали, и тоже хотела сделать что-нибудь полезное, – продолжала Каро.

Сфорцо низко опустил голову на грудь, разглядывая неудачный пирог. Внезапно он быстро обернулся к Каро, и их взоры встретились. Она выглядела совсем девочкой, чистой и нетронутой.

Он быстро поднялся, вспомнив Гамида, и вышел из палатки, не оглядываясь.

Было еще жарко. Солнце клонилось к западу. Сфорцо бросился на песок около высокой дюны. Его глаза болели от усталости и бессонных ночей. Вначале он спал прекрасно, теперь он совершенно лишился сна. Он закрыл глаза израненными руками, чтобы не видеть пылавшего зноя.

Чем все это кончится? Он опустил руки и поднял взор к ярко-синему небу, на котором все еще светило жаркое солнце, заливая все вокруг ярким золотом своих огненных красок. Бывали моменты – и они часто теперь повторялись, – что жизнь казалась ему бессмысленной, невыносимой и пустой, как это бездонное пустое небо над ним. Все его чувства, мысли, переживания принадлежали Каро, снова и снова возвращались к ней. Он мечтал о любви Каро, все остальное для него не имело значения.

Но разве могла она полюбить его? Он старался овладеть собой, забыть терзающие его мысли. Он сел, обхватив колени руками. Он говорил себе, что одиночество пустыни, однообразие проходящих дней являлись виной его слабости, его страданий. При условиях нормальной жизни он сумел бы найти средство, чтобы забыться, создать себе новые интересы, пересилить себя и вырвать с корнем свою любовь, чего бы это ему ни стоило.

Но такой выход был невозможен. Для него не было спасения. Любить и подозревать одновременно, жалеть и презирать любимую женщину было несказанным мучением, в котором сгорала его душа. Они были одни, затеряны в одиночестве, таком огромном и безмерном, как его любовь к ней, заполнившая всю его жизнь.

Стоя у дверей палатки, Каро позвала его. В широком просторе песков ее голос прозвучал звонко и нежно. Сфорцо направился к ней.

Он шел очень быстро, почти неслышно. За короткие недели он сильно загорел, и его темные, глубокие глаза ярко блестели на бронзовом лице. На пламенном фоне вечернего неба ясно выделялась его стройная, высокая фигура, направляющаяся к Каро.

Когда они сели за вечернюю трапезу, настали сумерки. В воздухе носился запах горевшего хвороста и аромат крепкого кофе… Пальмы, растущие в маленьком оазисе, бросали легкую тень на палатку и окружающие ее песчаные дюны.

Оба молчали. Сфорцо устал после целого дня работы, и его настроение невольно отражалось на Каро. Печаль, и усталость, и какое-то неясное, непонятное беспокойство овладели ими.

Сфорцо произнес отрывисто:

– Я устал, и пора отдохнуть, я думаю.

Он протянул руку, чтобы помочь Каро встать.

Когда их руки встретились, ему показалось, что ее рука дрогнула от его пожатия. Почти невольно он на мгновение сжал руку Каро. Она стояла от него так близко, что при самом легком движении он мог бы прикоснуться к ее губам.

В его душе снова прозвучали слова, которые он произнес тогда, в первую ночь: «Моя, она моя теперь».

Каро слегка отодвинулась.

Если бы Сфорцо мог подозревать, как ее волновало его прикосновение, он не отпустил бы ее. Но ему показалось, что она хотела высвободить руку, и он тотчас же отошел от нее.