Запретная страсть

Элиза находилась в не меньшем смущении и неуверенности.

Если бы он укорял, или упрекал ее, или посмеивался, по своему обычаю, она легко все перенесла бы, но выражение непритворного страдания и страха, проступившее в его глазах, перевесило ту неприязнь, которую вызывали его прозрачные попытки манипулировать ею. Да, ее увлекала его неискоренимая тяга к актерству. Наигранными приемами он пытался убедить ее в своей искренности и заставить остаться. Как ни странно, но из-под его актерской маски проглядывало отчаяние: ему действительно было важно, чтобы она осталась. Нет, она не должна поддаваться! Несмотря на его обаятельную и смущенную улыбку, несмотря на его красоту, нельзя было забываться! Ее положение было шатким и опасным. Надо было как можно быстрее подавить вспыхнувшие в ее душе надежды на несбыточное. Нет, она должна быть стойкой и сильной. Надо было отгородиться от него, напустить на себя холодность, собраться с духом и уйти. Он не должен заметить, как ей тяжело расставаться. Иначе он тут жe сыграет на ее слабости.

Увы, с его стороны — одно лишь притворство и одна лишь игра. Да, он ловкий соблазнитель, умело играющий на женских чувствах. Женщины для него, что-то вроде развлечения и забавы. Если она ему зачем-то понадобилась, то скорее всего для того, чтобы удовлетворить мимолетный порыв сладострастия, или, возможно, он увлекся ею просто из любопытства: как долго, она еще будет сопротивляться обольщению?

Если она уступит и останется, если она согласится подбирать после его любовниц крохи его чувств, она кончит так же плохо и печально, как и ее мать.

Что ждет ее впереди, если она согласится на его просьбу? Ничего хорошего! Даже если он не станет ее домогаться, она за время, проведенное в Брайтоне, еще крепче привяжется к нему. Каждая минута, каждое слово и каждый взгляд скрывали в себе не только радость, но и страдание. В конце концов ее сердце будет разбито. Более того, его поцелуи возбудили в ней желание, вызвав его, словно спящего джинна из бутылки. Прежней Элизы, наивной и простодушной, уже не было и в помине. Она не обольщалась и не надеялась больше, что, отдавшись ему, она сумеет пробудить в нем любовь. Как это ни странно, но теперь она явственно ощущала, что он в равной степени и хочет, и не хочет ее. Предчувствие ее не обманывало: когда она в конце концов надоест ему, он бросит ее, в этом не было никаких сомнений. Было непонятно, как жить дальше новой, изменившейся под его влиянием Элизе после того, как они расстанутся.

Может быть он не лгал, когда говорил, что не умеет любить. Возможно, составляя его гороскоп, она видела в нем то, что ей хотелось видеть. Уран в его кульминационной точке на небосклоне был великолепен, подобно сверкнувшей молнии на фоне ночного летнего неба, и так же непостоянен. Обжегшись на отце с его вечными и пустыми обещаниями, она утратила былую доверчивость.

Элиза молчала, не зная, как отказать лорду Лайтнингу. Нужные слова никак не приходили ей в голову. Если бы только она вовремя отворачивалась от его пристальных глаз и не видела тех чувств, которые светились в них! Если бы только он не сжимал ее руку… если бы она сама не хотела остаться…

Будь она поумнее, она бы без лишних слов уехала отсюда.

— Может, останешься хотя бы на один день? — умоляюще сказал Хартвуд. — Это все, о чем я прошу тебя, а потом ты вольна поступать так, как тебе заблагорассудится.

Молчание говорило о ее согласии красноречивее любых слов.

— Эдвард, — наконец вымолвила она, — мне надо немного времени, чтобы прийти в себя.

Надо было взглянуть на его опасный гороскоп и проверить, не говорится ли там что-нибудь о ее отъезде.

Хартвуд выпустил ее руку. Добившись своей цели, он опять стал прежним иронично-насмешливым лордом Лайтнингом.

— Очень благоразумное решение, Элиза. Последние дни мы все время были вместе и немного прискучили друг другу. Теперь же меня ждут кое-какие неотложные дела. Ты можешь почитать что-нибудь в библиотеке или пройтись с одной из служанок по магазинам. Только, ради Бога, — Хартвуд запнулся, — перемени…

Не желая быть неделикатным, он молча указал на старое платье Элизы и слегка пожал плечами, словно удивляясь, к чему такие крайности.

Сделав поклон с гибкостью и грацией настоящего светского льва, он вышел из библиотеки, оставив Элизу наедине с ее мыслями.

Глава 11

После ухода Хартвуда дом словно вымер. Элиза поднялась наверх, в мансарду, но долго усидеть в душной комнате не смогла. Мысли в голове так путались, что даже такое испытанное успокоительное средство, как изучение гороскопа, не приносило облегчения. Тем не менее Элиза битый час таращилась в гороскоп Хартвуда, пытаясь докопаться до правды.

Она искала хотя бы какое-то указание на то, что матерью Эдварда была любовница отца, а не его законная жена. Но несмотря на все усилия, поиски оказались напрасными. В гороскопе Хартвуда не обнаруживалось никаких подтверждений, говорящих в пользу данной гипотезы. Если бы Хартвуд родился не в указанное время, то в его гороскопе не было бы Урана, а без Урана невозможно было представить тот характер, который был у лорда Лайтнинга. Впрочем, кое-какие мелочи, прежде ускользнувшие от ее внимания, косвенно подтверждали его предположение. Квадрат между Солнцем и Луной указывал, что его родители часто и сильно ссорились друг с другом. Была еще одна странность: Уран слишком близко подходил к Луне. Эго наводило на мысль, что в жизни его матери было нечто загадочное и необычное. Но в любом случае, если бы леди Хартвуд не была матерью Эдварда, то тогда гороскоп, который Элиза держала перед собой, никак не мог быть его гороскопом.

Все это смущало и сбивало с толку. Неужели она утратила чутье настоящего астролога вместе с уверенностью, что правильно расшифровала личностные особенности лорда Лайтнинга? Во всяком случае, настоящий Хартвуд, из плоти и крови, уже не так идеально соответствовал начерченным абстрактным и бездушным символам. Когда Элиза пыталась понять, каким образом изменения в дате его рождения могут повлиять на Меркурий, то ей слышался его притягательный шутливый голос, А когда она рассматривала Венеру, в ее воображении возникало красивое лицо Хартвуда. А при мысли о Марсе она чувствовала его горячее дыхание на ее коже, его возбуждение, которое передавалось ей и казалось чем-то сладостно-запретным.

Разозлившись на себя, Элиза надела одно из тех прозрачно-открытых платьев, в котором при такой жаре, к ее удивлению и радости, было приятно и легко. Она спустилась вниз, намереваясь найти служанку и прогуляться по городу, но внезапно начавшийся дождь заставил ее изменить планы.

Сожалея о том, что прогулка сорвалась, она направилась в библиотеку. Там царил полумрак, навевавший вместе с дождем меланхолическое настроение.

Все стены от пола до потолка были заставлены книжными шкафами. Ровные ряды книг на полках, тисненые новые корешки, порядок и тишина — все указывало на то, что сюда редко кто наведывается. Элиза принялась рассматривать названия книг, почти уверенная, что здесь ничего не найдет, кроме легкого чтива, которое, по ее мнению, более всего подходило вкусу светского льва. К ее удивлению, она заметила несколько изданий на древнегреческом языке.

Элиза выбрала комедию Аристофана «Лисистрата» во фламандском издании прошлого века. Ее пальцы с нежностью гладили красный сафьяновый переплет, золотое тиснение букв на обложке. Предвкушая наслаждение, она чуть раздвинула гардины, села поближе к окну и начала читать.

Легкий шутливый язык Аристофана увлекал с первой же страницы. Откровенные обсуждения плотских утех и разных деталей в отношениях между женщинами и мужчинами, то есть то, о чем из ложной стыдливости умалчивали современные авторы, вызывали живой и неподдельный интерес Элизы. Теперь она поняла, что открытость и прямота древних в описании физических подробностей, видимо, послужили причиной не поощрять девочек в английских школах изучать древних классиков.