Запретная страсть

Увы, к сожалению, ничего интересного она не нашла, да вряд ли и могла найти. Задолго до того как лорд Хартвуд затащил ее к себе в карету, она рассчитала, что этим летом планета Сатурн займет точно такое же положение, которое она занимала в момент ее рождения. Это не сулило ничего хорошего. Такое случалось раз в двадцать девять лет, и, по мнению астрологов, это способствовало проявлению самых пагубных и мрачных наклонностей Сатурна. Одиночество, бедность, страх и замкнутость — вот какими воспитывающими качествами обладал Сатурн. Хотя не все было так безнадежно. Сатурн дарил также способность стойко переносить все испытания и трудности. Впрочем, тут были свои тонкости. Могло быть и более благоприятное стечение обстоятельств, и тогда возвращение Сатурна предвещало лишь небольшие затруднения.

Альманах выпал из рук Элизы. Ей не нужно было объяснять, насколько опасен или вреден был для нее Сатурн. Все астрологи почему-то любили хвастаться тем, что их гороскопы подвержены более сильному влиянию планет, чем гороскопы их сверстников, как будто планеты по какой-то странной прихоти сильнее влияли на тех, кто увлекался астрологией. Однако все астрологи, друзья тетушки, замирали на своих местах, когда тетя Селестина объясняла, насколько опасен Сатурн для Элизы. Эта планета занимала место в злом и очень неблагоприятном Доме Самоуничтожения, причем она закрывала собой положительное влияние ее Стрельца. Подобное зловещее и гибельное положение, как говорила тетя, наблюдалось и в том году, когда отец Элизы бросил ее и ушел. В гороскопах помимо всего прочего Сатурн означал и Отца.

Элизе было любопытно, насколько опасным и вредным будет для нее возвращение Сатурна. Сумеет ли она без особых потерь все пережить? Происходило нечто такое, чего она не предвидела. Сатурн — суровый учитель, — видимо, не удовлетворился тем, что отец обобрал ее до нитки, так он еще подсунул ей другого человека, еще более ненадежного, чем ее неудачливый отец вместе со всеми его патетическими обещаниями. Сатурн, верный своему зловредному расположению в Доме Самоуничтожения, пробудил в ней любовь к Хартвуду.

Однако Элиза не опустила в отчаянии руки. Она будет сопротивляться столько, сколько у нее хватит сил. Но чтобы выстоять, надо было взглянуть правде в глаза. Она должна была признаться, что увлеклась, не стоило себя обманывать. Значит, она должна поскорее уехать и забыть о лорде Лайтнинге.

Приняв решение, Элиза уложила свои вещи в сумку и опять легла в постель. Надо было отдохнуть, ведь неизвестно, где она окажется завтра. Элизой постепенно овладел необычный сон, в котором сновидения казались сладкими, почти нереальными. Ей снился Хартвуд, который ждал ее: по его глазам было видно, что она для него самая желанная женщина на свете. Он был сама нежность, и от вида его золотистой кожи кружилась голова и замирало сердце. Она лежала в его объятиях. Когда Элиза проснулась, ее лицо было мокрым от слез.

— Сегодня ты мне не понадобишься, — сдержанно и небрежно сказал Хартвуд, когда они встретились утром в столовой. Таким небрежно-повелительным тоном хозяин обычно разговаривает со слугами. Эдвард гордился выбранным им тоном. Он полночи непрерывно думал о ней, но сумел перебороть в себе желание радостно поприветствовать и даже поцеловать ее.

Он сумел взять себя в руки. Она должна знать свое место. Он не намеревался быть слишком суровым и надменным, ему не хотелось обижать ее понапрасну, но их отношения надо было прояснить до конца, какой бы очаровательной она ни казалась ему, как забавно она ни морщила веснушчатый нос, Хартвуд не мог позволить ей держаться с ним на равных. Она его любовница, и только. Пусть помнит об этом, но, что еще интереснее, с горечью подумал Эдвард, он тоже должен был помнить и не забываться, в противном случае он опять мог сорваться, как прошлой ночью. Хартвуд поежился, вспомнив в каком отчаянии он бросился к ней. Он едва не потерял голову, впредь надо быть сдержаннее, чтобы подобные, сцены не повторялись.

И тут он заметил на ней старый и страшный, мышиного цвета наряд. «Зачем она так вырядилась?» — удивился он. Хмыкнув, он повторил:

— Поскольку сегодня ты мне не нужна, можешь вместе с горничной пройтись по магазинам. Только сперва переоденься, это платье ужасно. Вот, — он бросил на стол золотой соверен, — возьми и купи себе то, что тебе понравится.

Он повернулся, намереваясь как можно быстрее выйти из столовой, чтобы не вступать в лишний разговор. Ему не терпелось встретиться со старыми приятелями и расспросить их, где можно было найти очаровательных птичек для развлечений. Морской воздух творил что-то невероятное, возбуждая в нем сильное влечение к женскому полу.

Но не успел он подойти к двери, как она, окликнув, догнала его и протянула ему золотую монету:

— Я не могу принять от вас эти деньги. После вчерашней беседы я много размышляла и пришла к выводу, что нам не стоит продолжать наши отношения. Я хочу просить вас отпустить меня.

Хартвуд в изумлении обернулся. Он не верил собственным ушам. Неужели она собирается его покинуть? Так вот почему на ней это отвратительное платье квакерши. От былой решимости Хартвуда не осталось и следа.

— Итак, все кончено, не так ли? Ты тоже решила оставить меня? Только из-за того, что я немного слукавил? Но ведь это была даже не ложь, Элиза.

Она опустила глаза, не в силах взглянуть ему в лицо. То, что он рассердился, ясно показало, что она правильно поступает, разрывая всякие отношения между ними. Элиза кивнула и пробормотала что-то утвердительное. Ложь, которую она услышала от него, сыграла свою роль, но все равно его вранье не шло ни в какое сравнение с теми неискренними и фальшивыми словами, которые она сейчас говорила ему.

Но разве у нее был иной выход? Продолжать дальше унижаться? Признаться, что, несмотря на все его предупреждения, она влюбилась в него? Видеть презрительную мину на его красивом лице, когда он поймет, какая она глупая? Итак, выбора не было. Но к своему стыду, Элиза вынуждена была признаться самой себе, что она тоже лжет. Смотреть ему в лицо было выше ее сил, поэтому она уставилась в окно, притворившись, что любуется прекрасным солнечным утром.

Хартвуд тоже молчал. Он прошелся взад и вперед по столовой. Размеренный стук его шагов звучал за спиной Элизы. Тишина становилась все более гнетущей.

Больше молчать было нельзя. Элиза обернулась и взглянула на него. Лицо Хартвуда было страшно злым. Его вид ввел Элизу в заблуждение, и она торопливо проговорила:

— Я верну вам деньги, ваша милость. Но прошу вас об одном одолжении. Позвольте оставить у себя хоть два фунта, пока я не найду себе средства к существованию. Долг я верну, можете не сомневаться. В качестве залога могу оставить самое ценное, что у меня есть, «Четверокнижие».

— В этом нет необходимости, — быстро ответил он. — Я верю тебе, Элиза. Хотя не понимаю, почему ты больше не доверяешь мне. Почему так резко изменилось твое мнение обо мне? Не ты ли уверяла меня всего несколько дней тому назад, что я добр и сострадателен? Разве не ты разглядела во мне много хорошего и не обращала внимания на насмешки по этому поводу? Но всего несколько часов, проведенных вместе со мной, несколько пустых опрометчивых слов, в чем я признался перед тобой, и ты уже презираешь меня и думаешь только о том, как побыстрее уехать отсюда. Я считал тебя более решительной. Ну что ж, как хочешь. В конце концов, я такой какой есть.

Хартвуд держался все так же холодно и отчужденно, когда вошел в уборную Вайолет, а та насмехалась над тем, как обрисовала его характер Элиза. Теперь Элиза была еще сильнее, чем раньше, убеждена в собственной правоте. Твердость и суровость в его голосе происходили вовсе не от холодного безразличия.

Она обманывала его, но это была ложь во спасение. Она уже говорила ему, что он ей противен. Надо было твердо следовать ее плану и думать только об отъезде. Несмотря на его холодность, в его глазах, когда она на миг уловила их выражение, проглядывала растерянность ребенка, которого оставляют одного. С запоздалым сожалением она поняла, как сильно он переживает из-за того, что она думает о нем. Она разглядела в нем хорошие качества, когда никто не видел ничего подобного. Как жестоко она поступила, сказав, что переменила о нем свое мнение, которое, как оказалось, было для него таким значимым!