Клодина уходит...

– Действительно, нет, скорей это очень милый… как бы вам сказать, простите за выражение… дом свиданий.

– Да? Я в таких домах никогда не бывала.

– И я тоже, Анни, – смеётся она. – Но мне о них рассказывали.

Это открытие заставляет меня призадуматься: «Дом свиданий…» Какая ирония судьбы, ведь я никого не жду.

– Выпейте чаю, Клодина.

– Ух, какой он крепкий! Положите хотя бы побольше сахара… Ах, вот и Тоби! Чудесный Тоби, мой чёрный ангел, квадратная лягушечка, настоящий мыслитель, сосиска на лапках, пёсик с мордочкой сентиментального убийцы, дорогой мой, сокровище моё!..

Теперь она стала прежней Клодиной, она опустилась на четвереньки на ковёр, шляпа её упала, она крепко целует Тоби, а он, готовый вонзить в любого свои крепкие зубы, околдованный ею, позволяет ей себя тискать…

– Как поживает Фаншетта?

– Хорошо, благодарю. Представьте себе, она родила ещё троих! В общей сложности в этом году это уже девять. Я напишу господину Пио… К тому же котята совершенно неинтересные, сероватые, беспородные, сыновья какого-нибудь угольщика или белильщика… Но что поделаешь, это идёт ей на пользу.

Она, как маленькая девочка, держит чашку обеими руками. Точно так одно мгновение, всего лишь одно мгновение она держала в саду Маркграфини мою послушно запрокинутую голову…

– Клодина!

– Что?

Но я уже овладела собой и предпочитаю промолчать:

– Нет, ничего…

– Что «ничего», Анни?

– Ничего… нового. Если хотите меня о чём-то спросить, спрашивайте.

Её глаза лукавой школьницы меняются, теперь на меня смотрят проницательные и суровые глаза взрослой женщины.

– Значит, я могу? Могу задать вам любой вопрос?.. Ладно? Ваш муж вернулся?

Я сижу рядом с ней и, как в исповедальне, опускаю глаза на свои чинно сложенные ладони.

– Нет.

– Он скоро вернётся?

– Через четыре дня.

– Что же вы решили?

Я тихо признаюсь:

– Ничего, ничего!

– Тогда объясните, что означает весь этот кавардак?

Она подбородком указывает на дорожный сундук, раскиданную в беспорядке одежду, коробки… Я смущаюсь.

– Так, всякие пустяки на осень.

– Вот как?

Она недоверчиво смотрит на меня… Я не выдерживаю. Пусть она осуждает меня, но пусть не думает, что я решилась на какой-то недостойный побег, на какое-то смешное похищение… И я начинаю быстро-быстро говорить, говорю ужасно бессвязно:

– Понимаете… Марта сказала мне, что Ален и Валентина Шесне…

– Ах, негодяйка!

– Так вот, я приехала в Париж, и я… почти разломала бюро Алена, я нашла письма.

– Чудесно!

Глаза Клодины сверкают, она нервно комкает платок.

Почувствовав её одобрение, я уже говорю не останавливаясь…

– …я всё оставила валяться на полу, и письма, и бумаги, всё… Он найдёт их там, он узнает, что это я… Только больше я не хочу, не хочу, понимаете, я не настолько люблю его, чтоб по-прежнему оставаться с ним, я хочу уехать, уехать…

Слёзы душат меня, я тороплюсь, поднимаю голову, чтобы набрать воздуха. Клодина нежно целует мои руки и спрашивает очень тихо:

– Значит… вы хотите развестись?

Я тупо смотрю на неё:

– Развестись… но зачем?

– Как это, зачем? Нет, она неповторима! Послушайте, ведь вы не хотите больше жить с ним?

– Конечно, нет. А разве для этого необходим развод?

– Ну а как же! Но это самый верный способ, хотя и не самый быстрый. Какой вы ещё ребёнок!

Мне не до смеха, я всё больше и больше пугаюсь.

– Поймите же, мне не хотелось бы снова его увидеть! Я же боюсь.

– Сказано очень чётко. Чего вы боитесь?

– Его… что он уведёт меня… что он станет со мной говорить, боюсь увидеть его… Он может быть очень злым…

Я вся дрожу.

– Бедная девочка! – не глядя на меня, еле слышно шепчет Клодина.

Она глубоко над чем-то задумалась.

– Что вы мне посоветуете, Клодина?

– Это не так просто. Я сама не очень хорошо разбираюсь. Надо бы спросить у Рено…

– Нет! – кричу я в ужасе. – Никому ни слова!

– Вы очень безрассудны, детка. Послушайте… Вы хотя бы взяли письма этой дамы? – спрашивает она неожиданно.

– Нет, – признаюсь я, совершенно сбитая с толку. – Но зачем? Они же не мне принадлежат!

– Тоже мне довод! – И Клодина с презрением пожимает плечами. – Ах, чёрт, я ничего не могу придумать. А у вас есть деньги?

– Да… Около восьми тысяч франков. Ален оставил мне много денег.

– Я не об этом вас спрашиваю. У вас есть свои деньги, ваши личные средства?

– Постойте, триста тысяч франков приданого, и потом, три года назад я получила в наследство после смерти моей бабушки Лажарис пятьдесят тысяч франков наличными.

– Ну и ладно, с голоду вы не умрёте. Вас не слишком волнует, если позднее, при разводе, вам придётся взять вину на себя?

В ответ я высокомерно качаю головой: «нет».

– И меня тоже, – как-то странно говорит Клодина. – Тогда, дорогая моя девочка… уезжайте.

Я молчу, не шевелясь.

– Моя консультация, мой врачебный совет не вызывают у вас, Анни, прилива восторга? Оно и понятно. Но я ничего другого не могу найти, мне больше ничего не приходит в голову.

Я поднимаю на неё полные слёз глаза и молча указываю на свой дорожный сундук, грубошёрстный костюм, высокие ботинки, плащ – ребяческое снаряжение великой путешественницы, приобретённое за эти последние дни. Она улыбается, но её чудесные глаза затуманиваются:

– Вижу, вижу. Я поняла это сразу. Куда уезжает моя дорогая Анни, с которой я расстаюсь навсегда?

– Не знаю.

– Это действительно так?

– Клянусь вам.

– Прощайте, Анни.

– Прощайте… Клодина…

Прильнув к ней, я умоляю:

– …скажите мне ещё…

– Что, дорогая?

– Что Ален не причинит мне зла, если догонит…

– Он не догонит вас. Во всяком случае, в ближайшее время. Прежде чем вы встретитесь с ним, вам придётся повидать весьма неприятных господ со множеством всяких бумаг, а затем будет развод, всеобщее порицание и свобода…

– Свобода… (Я говорю очень тихо, как и она.) А что свобода… Это очень тяжёлое бремя, Клодина? С ней трудно справиться? Или же это огромная радость, распахнутые дверцы клетки и весь мир будет принадлежать мне?

Тряхнув кудрявой головой, она очень тихо отвечает:

– Нет, Анни, всё это произойдёт не так скоро… А может, и никогда… У вас долго ещё останутся следы от цепей… А может быть, вы из породы тех женщин, которым суждено подчиняться? Но, есть нечто худшее. Я боюсь…

– Чего же?

Она смотрит мне прямо в глаза. Я вижу прекрасные глаза Клодины и слёзы, маленькие слезинки, застывшие на ресницах её золотистых глаз, не пожелавших озарить меня своим светом…

– Я боюсь Встречи. Ведь вы должны встретить того человека, который пока ещё не встретился вам на вашем пути. Да, да, – продолжает она, увидев мой возмущённый жест, – он где-то ждёт вас. Это и справедливо, и неизбежно. Только, Анни, дорогая моя Анни, сумейте распознать его, не ошибитесь, ведь на свете у него есть двойники, есть похожие на него призраки, и даже карикатурно на него похожие, между вами и им стоит немало таких, через которых надо переступить или которых надо просто отстранить…

– Клодина, а вдруг я состарюсь, так и не встретив его?

Она высоко поднимает красивую руку:

– Не теряйте надежды. Значит, он ждёт вас по ту сторону жизни.

Я молчу, я преклоняюсь перед её безграничной верой в единственную большую любовь, а также горжусь, что я одна из немногих знаю настоящую Клодину, восторженную и непокорную, словно юная жрица.

Как и в Байрете, я готова во всём, не задумываясь, хорошо это или плохо, повиноваться ей. Она смотрит на меня, и я ищу в её глазах тот хищный блеск, который ослепил меня в саду Маркграфини…

– Да, ждите, Анни. Может на свете и нет человека, который был бы достоин… этого.

Она ласково слегка касается моих плеч, и я прижимаюсь к ней, она читает по моему лицу, что я готова отдать ей всю себя, что я бесконечно одинока, читает готовые сорваться с моих уст слова… Она быстро зажимает мне рот тёплой ладонью, затем подносит её к своим губам и целует её.