Возьми мое сердце

— Я все устрою, — поспешила добавить Констанция. — Положись на меня.

Пораженная тем, что сейчас ей, по сути, предстоит совершить преступление, Энн не слушала Констанцию. Прижимая к груди младенца, она тихо выскользнула из комнаты и быстро пошла по коридору. Дойдя до портрета бабушки Летти Чарити и ее сестры-близнеца Фейт, она внезапно почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. С трудом овладев собой, Энн проникла в темноте в свою комнату, надела плащ и тихо, больше всего боясь случайно наткнуться на какого-нибудь разбуженного громом слугу, вышла из дома.

Гроза продолжала бушевать. Ветер и дождь безжалостно били в лицо Энн, но она упрямо шла вперед, сознательно отбрасывая все мысли, кроме одной — как можно скорее добраться до берега.

Река, к которой шла Энн, один из притоков Джеймса, протекала в трех четвертях мили от усадьбы. К речной пристани вели несколько обсаженных деревьями аллей. Обычно гулять по ним было приятно, но сейчас путь по грязной дорожке, освещаемой жуткими вспышками молнии, показался Энн мучительным. Мысль о том, что ей предстоит сделать, когда она дойдет до реки, причиняла служанке неимоверные страдания.

Ребенок начал успокаиваться: крики, доносившиеся из-под одеяла, становились все тише. Энн старалась не думать о теплом комочке, который держала в руках, однако, несмотря на все усилия, она еще плотнее прижимала малыша к себе.

Наконец послышался шум реки. Энн замедлила шаг. Как можно решиться на такое даже ради Констанции, которую она едва не боготворит? Но что же ей делать? Энн ни минуты не сомневалась, что, принеси она малыша обратно, Констанция приведет свои угрозы в исполнение. Хорошо изучив характер своей госпожи, она знала, что произойдет, если она откажется выполнить ее приказание. Энн печально вздохнула, обреченно качая головой.

Дойдя до берега, Энн поднялась на небольшой утес. Молния вновь осветила небо, и служанка, взглянув вниз, увидела темную бурную воду реки. Распахнув плащ, она достала ребенка и, сделав над собой усилие, подняла его, чтобы бросить в реку, но внезапно застыла на месте, не в силах сделать последнего, решающего движения. Взглянув на малыша еще раз, Энн почувствовала комок в горле. Как поступить? Конечно, она не может убить невинного младенца, но и не может вернуться к Констанции, не выполнив приказания…

Внезапно Энн заметила среди деревьев неяркий огонек, медленно приближавшийся к ней. Очевидно, это какой-то человек, освещающий себе путь лампой. Но кто вышел из дома в такую непогоду? От волнения у Энн перехватило дух, и она еще крепче прижала к себе ребенка. Ей непременно нужно остаться незамеченной!

Энн в отчаянии всматривалась в темноту: человек с лампой подходил все ближе. Охватившее Энн волнение было настолько сильным, что ей уже казалось, будто буря утихает, ветер успокаивается, дождь ослабевает, а гром и молния не такие страшные, как всего несколько минут назад.

Еще не видя незнакомца, Энн услышала его голос. Прохожий тихо пел какую-то песню, и это поразило Энн. Выходить из дома в такую грозу, да притом еще и петь? Очень странно!

В этот момент ребенок громко закричал, и Энн с ужасом услышала, как незнакомец прервал песню.

— Эй! Кто там? — раздался за деревьями его голос.

Окончательно потеряв голову от страха, Энн сделала первое, что пришло ей на ум. Осторожно положив младенца на землю рядом с утесом, она, стараясь не обращать внимания на его крики, скрылась в небольшой рощице и стремглав бросилась обратно к усадьбе. «Прошу тебя, Господи, — молилась она, продираясь сквозь чащу, — не допусти, чтобы ребенок погиб!» Пусть человек, который сейчас идет к реке и поет какую-то песню, найдет его и унесет с собой — все равно куда, лишь бы подальше от Уокер-Ридж, в безопасное место.

Ребенок продолжал кричать. На некоторое время его голос заглушили раскаты грома, и Энн испугалась, что ее молитва не услышана. Действительно, Морли Уокер, шедший по аллее, лишь пожал широкими плечами и, вспомнив, сколько эля выпил в тот вечер, подумал, что ему скорее всего почудился плач ребенка. Нетвердым шагом он двинулся дальше, направляясь в Уокер-Ридж, к домику надсмотрщика за рабами.

Морли был дальним родственником Сэма, у них был общий прадед. Среди трудолюбивых и положительных Уокеров непременно появлялся вот такой Морли, не лишенный обаяния бездельник, немедленно проматывавший до последнего гроша все деньги, если они у него заводились. Нет, привлекательный и любезный Морли не являлся негодяем — просто предпочитал упорному труду застолья, азартные игры и общение с легкомысленными девицами. В двенадцать лет он лишился родителей, которых убили индейцы. Уокеры взяли мальчика к себе на воспитание, а Джон и Сэм стали управлять оставшейся от его отца табачной плантацией, которую он должен был получить по достижении совершеннолетия.

Увы, Морли не был создан для того, чтобы заниматься делами. Окунувшись с головой в разгульную жизнь, он через два года потерял почти все, что имел, и к двадцати трем годам успел порядочно затезть в долги. Плантацию удалось сохранить только благодаря помощи Сэма. Хотя Морли еще и говорил, что он собственник девяти тысяч акров превосходной земли и очаровательного домика, на деле он не мог ими распоряжаться — на плантации управлял Сэм.

Впрочем, передача плантации Сэму всегда считалась временной мерой. Морли говорили, что, стоит только ему взяться за ум, он сразу получит свои земли назад. Но за полгода после своеобразного ультиматума Морли ничуть не изменился и продолжал вести ту же жизнь. Ясно, что, если бы Сэм не выделил ему домик надсмотрщика в Уокер-Ридж и не дал немного денег — которые, впрочем, Морли быстро промотал, — молодой человек скоро остался бы на улице без средств к существованию.

Пожалуй, за исключением Сэма, Уокеры считали Морли паршивой овцой, позорящей честь семьи. Встречая у окружающих лишь осуждение, Морли и не пытался перемениться. Продолжал жить в домике надсмотрщика и каждый день ходил за две мили в маленький поселок, где в таверне его ждали вино и женщины. Именно там он и провел этот вечер и сейчас возвращался домой.

Когда раздался крик ребенка, Морли решил, что ему скорее всего послышалось. Пожав плечами, он продолжил путь, но через несколько мгновений крик раздался снова. На этот раз сомнений не было — совсем рядом с рекой плакал ребенок.

По телу Морли пробежали мурашки. Попытавшись стряхнуть с себя хмель, он принялся лихорадочно соображать. Крики не утихали, и Морли, спотыкаясь и с трудом сохраняя равновесие, пошел туда, откуда они доносились. Когда он вышел из леса, берег озарился светом сверкнувшей молнии. Морли с ужасом увидел, что на краю утеса лежит какой-то сверток.

Пока все вокруг вновь не погрузилось во тьму, Морли успел заметить, что поблизости никого нет. Ребенка бросили! Он быстро пошел вперед и, дойдя до утеса, с преувеличенной осторожностью, свойственной пьяным, поставил на землю лампу и взял ребенка на руки.

В первую минуту Морли еще надеялся, что все, что с ним происходит, — не более чем плод его воображения, однако плач младенца развеял эти мысли. Морли беспомощно оглянулся по сторонам, ожидая увидеть родителей ребенка. Никого! Время шло, а Морли стоял на утесе один, с плачущим сердитым ребенком на руках. Вокруг бушевала невиданная буря.

Хмель слетел с него, и, взглянув на черные бурные воды реки, Морли стал напряженно размышлять, пытаясь понять, что же произошло здесь до его появления. Одно из двух, заключил он, наконец, — или мать ребенка, решив покончить с собой, бросилась в реку и положила малыша на утес, или младенца просто оставили на произвол судьбы. Впрочем, Морли пришла на ум и другая, более страшная мысль — кто-то хотел избавиться от ребенка и бросить его в реку.

Дрожа от страха, Морли еще крепче прижал к себе ребенка, поднял с земли лампу и, сойдя с утеса, поспешил к дому.

Крики ребенка постепенно стихли, и он лишь жалобно всхлипывал. Морли внезапно поймал себя на том, что пытается тихо петь что-то вроде колыбельной, чтобы успокоить малыша. Мало-помалу ребенок перестал плакать, и, когда через несколько минут Морли наконец добрался до своего домика, он уже спал.