Торжество на час

Из-под полога кровати Анна с интересом наблюдала за внезапным возбуждением мачехи. Обычно такая спокойная, Джокунда редко говорила с таким чувством.

— А кого же мне тогда благодарить, мадам? — спросила Анна, широко раскрыв глаза от удивления.

— Боюсь, что в этом случае вашу сестру Мэри, — ответила та, не поворачиваясь.

— Мэри? Невероятно! Она же моложе меня!

— Но очень красива. И это заметили при дворе.

— И Джордж об этом говорил. Как это прекрасно, мадам! Все женщины из рода Говардов красивы, не так ли? И все же мне непонятно…

— Прекрасно — да, но опасно.

Джокунда отложила в сторону простенький гребень Анны, который она от волнения теребила в руках, подошла и встала у кровати. Вид у нее был озабоченный и болезненный, как если бы она страдала от бессонницы.

— Ее заметил сам король, — добавила она.

— Король? Генрих VIII, король Англии, и Мэри Болейн, нетитулованная девушка из провинции! Подумать только! — На какой-то миг у Анны просто дух захватило. — Но, конечно же, королева Екатерина… — пыталась Анна внести ясность, путаясь в словах и недоговаривая от смятения чувств.

— Королева больна вот уже несколько месяцев, с тех пор как родила мертвого сына — наследника, — вздохнула Джокунда. — Нас, Болейнов, сейчас в Лондоне очень почитают. Ваш отец еще никогда не пользовался такой высочайшей благосклонностью. Ему оказано высокое доверие — ведение всех переговоров во Франции о предстоящей свадьбе. Для всех вас — Джорджа, тебя и друзей есть места при дворе. Но что касается меня… О, я знаю, что я всего лишь простая женщина из Норфолка, и не мое это дело давать советы. Но, Нэн, Нэн, как все это нехорошо! Король или не король, все равно это грех. И твоя сестра ведь почти обручена с сэром Уильямом Кэари.

Глаза Анны стали совсем круглыми.

— Вы хотите сказать, что моя сестра Мэри — любовница короля? — спросила она с детской прямотой.

— Нет еще, и я молюсь всем святым… Но как это предотвратить?

— Но, конечно же, мой отец…

— Что он может сделать, Нэн? — возразила Джокунда, защищая супруга. — Мы ведь всем обязаны Тюдорам — и положением, и всем остальным. Все, что мы сейчас имеем, может быть отобрано у нас.

— Вы хотите сказать, что он продаст ее?

Эта чудовищная мысль просто никак не вязалась с изысканными манерами сэра Томаса Болейна и тем усердием, с которым он, бывало, занимался их религиозным образованием.

Джокунда стояла печальная, скрестив руки на груди.

— При дворе ты узнаешь, дитя, что люди и живут, и умирают по воле короля.

— Тогда почему Мэри сама…

И все что было в Анне чистого, взлелеянного в этом доме, где о любви говорили не иначе как высоким слогом, все было враз грубо попрано.

— Но ведь она-то, она может отказать? — выкрикнула Анна.

Но не будучи искушенной в светских манерах, Джокунда хорошо знала человеческую натуру.

— Вероятно, это вскружило ей голову. Говорят, он разыскал ее и осыпал драгоценностями. Это считается большой честью, — ответила она.

— Честью? — повторила Анна с недоумением.

— Прошу тебя, не суди ее так поспешно, Нэн! Даже если она останется невинной… Ты ведь знаешь, каков король Генрих.

Конечно, Анна знала, каков был король. Это знали все. Даже такие, как она, никогда его не видевшие. Все говорили о нем, а в главном зале внизу висел его портрет, копия кисти Ван Клифа. Величественный рыжеволосый богатырь приятной наружности и роскошно одетый. Полубог, самодовольно прожигающий жизнь, бросая вызов всем и вся от борцов до музыкантов. И побеждая всех. И повелевая всеми.

— Кто осмелится отказать? — тревожно вздохнула хозяйка Хевера.

— Я смогла бы, — ответила Анна, вложив в эти слова всю гордость не подвергнутой испытаниям молодости.

Джокунда снисходительно улыбнулась и нагнулась поцеловать ее на ночь.

— Видит Бог, мне не следовало говорить с тобой об этом, ты ведь совсем еще ребенок, — упрекнула она себя. — Но при дворе ты все равно скоро все узнаешь. И на твоем месте я бы прикусила свой острый язычок, чтобы не сболтнуть чего лишнего и не прибавить переживаний вашему бедному отцу.

С этими словами она аккуратно задернула полог, расшитый геральдическими соколами, над головой своей падчерицы.

— Выспись как следует перед отъездом, Нэн, — сказала она напоследок, взяла свечу и вышла.

Но еще долго после того, как шаги затихли в галерее, Анна лежала без сна, в темноте думая о своей сестре Мэри.

Мэри, которая, бывало, любила украшать себя на лугу венком из маргариток, но так и не научилась спрягать латинские глаголы. Мэри, похожая на склоненного в молитве золотоволосого ангела со стеклянного витража. И пыталась представить ее в постели Тюдора.

Глава 2

К тому времени, когда осень покрыла лужайки ковром из желтых березовых листьев, Анна была уже далеко от Хевера. Далеко не столько по расстоянию, сколько по приобретенному новому опыту и образу мыслей. Она научилась придворному этикету и усвоила взгляды на жизнь, отличные от мнений Джокунды. Смиренно и вдумчиво выполняла Анна свои обязанности при дворе, принимая участие в пышных ритуалах высшего света. Уже несколько неуютных недель прожила она на половине Екатерины Арагонской. И еще она видела короля.

Королева была добра, но, может быть, потому, что никто не осмеливался говорить ей правду? Немного скучна. Она умела блестяще вести светскую беседу, манеры ее были безупречны, но со всеми, кроме своих близких, она вела себя сдержанно и сухо. И когда у собеседника постепенно проходил страх перед ее холодной испанской гордостью, он видел перед собой просто усталую и больную женщину. И, если Екатерина когда-то и выглядела привлекательной, то вся ее красота была растрачена на тщетные многократные попытки родить Тюдорам сына-наследника, оканчивавшиеся очередным выкидышем. Оживлялась королева только тогда, когда общалась со своей маленькой дочерью Мэри.

Но у Анны хватало здравого смысла рассматривать эти скучные и трудные недели в Вестминстере, когда еще так остра тоска по дому, как полезное начало. Награда пришла, когда ей объявили о предстоящем отъезде во Францию в качестве фрейлины младшей сестры короля Мэри Тюдор, веселой хохотушки, известной всему христианскому миру.

Сам сэр Томас показал Анне список избранных. Правда, ее имя стояло четвертым и последним. Но ведь она и была всего-навсего дочерью посла, тогда как сестры Анна и Элизабет Грей были кузинами самого короля, а девица Дейкре — дочерью потомственного лорда. Анна думала, что ей помогло отличное знание французского языка. Так или иначе, но это было просто чудо — молодая Нэн Болейн из Хевера, о котором дальше Кента никто ничего не слыхал, — и вдруг фрейлина принцессы! Болейны одержали еще одну бесспорную победу. Проницательный сэр Томас обрадовался этому даже несколько больше обычного.

— Я всегда считал, что если Мэри и пошла красотой в Говардов, то ты унаследовала мой ум, — говорил он с радостной улыбкой. — Чего еще мы можем желать?

— В самом деле, чего еще? — соглашалась с ним Анна: посол, постельничий [2] королевской опочивальни и фрейлина — все из одной семьи!

И еще Мэри…

Анна порадовалась вместе с отцом, и мысли ее возвратились назад, к любимому Хеверу, к Джокунде, единственной из них, кто не жаждал успехов при дворе. Конечно, Анна всегда будет благодарна своему отцу и гувернантке, но где-то в глубине души она признавала, что ее мачеха дала ей нечто более ценное — чистые моральные устои, руководствуясь которыми она, как и Джокунда, не могла понять и принять теперешнюю роль при дворе ее сестры Мэри. В ответ на те многозначительные ухмылки, с которыми люди говорили о ее сестре, у Анны росло стихийное чувство протеста, активной самостоятельности, желание достичь чего-то в жизни без посторонней помощи.

Быть молодым и честолюбивым — это все равно, что получить в наследство весь мир и выбирать из него все самое лучшее, не связывая себя никакими обязательствами. Анна особенно и не задумывалась, какой ценой достигались порой их семейные успехи. Они просто служили блестящим фоном, на котором отражались ее собственные радости. И горечь переживаний королевы, покинутой из-за ее сестры, тоже только прекрасно оттеняла ее собственные маленькие победы, будь то безобидный флирт с партнером по танцу или удачно сшитое платье. Даже в дипломатической сделке — свадьбе принцессы — она почти не видела ничего предосудительного, а смотрела на это как на шаг или пусть даже шажок к своему собственному успеху.