Торжество на час

Когда письмо было скреплено печатью и отправлено, Анна навестила, наконец, говорливых портных. Уже были выкроены и сметаны платья из таких красивых материй, каких ей еще никогда не доводилось носить. Парча и бархат были с соответствующей торжественностью извлечены из сундуков с приданым и скроены согласно новой моде на пышные одежды.

Анне казалось, что в этих платьях она выглядит еще выше, а талия — еще тоньше. Они придавали ее облику чопорную величественность, удачно оттеняя роскошные иссиня черные волосы, нежно очерченные высокие скулы и матовую белизну кожи. Но она знала, что стоит ей заговорить или рассмеяться, и от этой чопорности не останется и следа; красавица оживет, ее бледное овальное лицо озарится внутренним светом, а в миндалевидных глазах зажжется тот огонек, который Томас Уайетт называл колдовским.

Портнихи продолжали работать уже при свечах, а Анну, видя ее усталый вид, Симонетта услала спать. Когда горничная постелила постель и стала снимать с нее вышитую сорочку, Анна как будто первый раз увидела себя нагой и вдруг поняла, что в таком виде, с ее алебастровым телом, наполовину скрытым за черными как ночь волосами, она была прекраснее, чем в самом роскошном наряде.

Только теперь ей некуда было прятать свою левую руку. Анна невольно остановила на ней свой взгляд. На ее мизинце рос второй ноготь, даже не ноготь, а еще один палец — «подарок», которым наградила ее природа и о котором она постоянно помнила. И эта память сидела в ней как заноза, причиняя неутихающую боль и накладывая свой отпечаток на все ее чувства и поступки, делая ее порой резкой, насмешливой.

Чувство неполноценности отдаляло ее от других детей, но это же чувство подсказывало ей, как компенсировать свой физический недостаток. Она старалась быть во всем первой, превзойти всех. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь говорил о ее злополучном пальце.

Здесь, дома, все об этом знали и относились с пониманием и сочувствием. Но теперь, когда она выедет в большой свет, ей нужно обдумать, как себя вести. Она не позволит никаких насмешек своих новых знакомых. Такая способная и умная, разве может она допустить, что из-за какого-то пальца ей не найдется достойное место при дворе или в любви…

Анна помедлила перед высоким металлическим зеркалом, оценивая отражение своего нагого тела. Благодарение Всевышнему, красота ее не оставит равнодушным даже самого придирчивого ценителя. Она была рада, что ее родители в силу каких-то причуд или честолюбия не нашли ей жениха и не помолвили с ним еще в колыбели. В этом было ее преимущество перед подругами и сестрой. Анна была свободна. Свободна сама выбрать себе любимого.

Она легла в постель и натянула одеяло до самого подбородка. Рассеянно пожелала спокойной ночи розовощекой горничной и стала смотреть, как та задувает свечи. Но и в темноте, при бледном свете заглядывающей в комнату луны, не спалось. Хотелось мечтать — молодости это так свойственно!

Она думала о предстоящей поездке и о нем. Может, она встретит любимого во Франции, и все случится так неожиданно, а может, все произойдет по-другому. Просто однажды она как всегда проснется, оденется, выйдет гулять и вдруг увидит его, идущим ей навстречу, — уж его-то, свою судьбу, она сразу узнает. Конечно, он будет высоким блондином как Джордж или, может, темноволосым как Томас Уайетт? Конечно, таким же обаятельным как Джордж или милым как Уайетт никто другой быть не может, но зато он будет сильнее и уверенней в себе, чем они. Может, он будет на военной службе. Настоящий мужчина, который не будет тратить время на сочинение сонетов о красоте глаз, а просто заключит любимую в объятия и остановит все протесты поцелуем. Это обязательно случится. А что до цвета волос… Господи, как хочется знать, каким же он будет?

Дверь отворилась, и в тихую спальню вошла мачеха Анны со свечой в руках. В ее облике все было такое домашнее, уютное и привычное, что романтические мечты девушки тотчас рассеялись. И только сейчас, при виде мачехи Анна до конца осознала, что через день-другой она покинет этот дом и все, что ей дорого в нем.

В жилах мачехи Анны — Джокунды Болейн — не текла голубая кровь, в этом ей было далеко до покойной матери Анны. Дочь простого сельского дворянина, на которой женился сэр Томас, как и подобало вдовцу с детьми, Джокунда никогда не бывала при дворе, не вращалась в кругах высшей знати и на фоне остальных членов семьи выглядела простушкой, но именно она и только она, Джокунда Болейн, превратила замок Хевер в уютное гнездышко, в теплый отчий дом, который не забудешь.

Она поставила свечу, подошла и села на край постели. Анна бросилась ей на шею.

— Спасите меня! Боже, мне совсем не хочется уезжать! Я и не подумала о том, что вы не поедете со мной! — причитала она, запинаясь из-за неожиданных слез.

— Ну же, глупышка! Ты просто устала после такого суматошного дня.

С этими словами Джокунда прижала молодое девичье тело к своей так никогда и не вскормившей своего собственного ребенка груди.

— Зачем так терзаться? Да ты просто создана для чего-то особенного! Подумать только, ты будешь служить самой королеве!

Хозяйка Хевера тщетно пыталась найти какое-нибудь оправдание ожидавшему ее одиночеству.

— Она богобоязненная женщина, наша королева. — Анна села в постели, все еще потерянно всхлипывая. — Всем понравится твое пение, и отец подыщет тебе блестящую партию, — успокаивала ее Джокунда. — Только я никак не могу отказаться от мечты, что…

— Вы хотите, чтобы я вышла замуж за Томаса Уайетта, не так ли, мое доброе сердце?

Анна улыбнулась, растирая слезы по лицу сразу двумя руками; только перед этой женщиной, с детства заменившей ей мать и нежно любящей ее, она не стеснялась своей левой руки.

— Да во всем мире не сыскать юноши лучше, — уверяла Джокунда.

— Я знаю.

— Вы поселились бы в Эллингтоне, всего в нескольких милях отсюда, и нам не пришлось бы расставаться.

— Но я не люблю Томаса, — возразила Анна. — Один Господь Бог знает, как мне будет его недоставать, но замуж за него я не хочу.

— Ты в этом уверена, Нэн?

— Совершенно.

Джокунда в задумчивости смотрела на нее. Почему-то из-за отъезда этой девочки у нее в душе было больше беспокойства, чем относительно двух других детей.

— В браке с этим человеком тебе было бы так спокойно, ты бы не знала ни сомнений, ни тревог.

— Если я в чем и уверена, так это в том, что меня как раз и не прельщает скучная жизнь без сомнений и тревог, — отрезала Анна решительно, как только она одна умела. — Стихи и любезные речи хороши как оправа к драгоценному камню, но это не сам камень. Иногда я просто устаю, когда со мной обращаются, как с хрупкой бесценной статуэткой. Мне хочется чего-то другого, захватывающего. Каких-то преград, трудностей, может, даже и чуточку опасностей.

Молодая горячая кровь ударила ей в лицо, оживив его еще больше. В мерцающем свете свечи ее глаза выглядели почти зелеными, и она засмеялась, сверкнув ими из-под полуприкрытых век, обрамленных густыми ресницами. Ее мачеха никогда не одобряла этого очаровательно-дерзкого взгляда.

— Когда я полюблю, дорогая вы моя, то полюблю до последнего вздоха и буду готова разделить с ним и горе, и грех, и опасность.

— Нэн!

Вторая леди Болейн часто смущалась, слушая детей своей предшественницы. Но Анна в ответ только упрямо тряхнула головой. Сейчас она, а не мачеха со своими сомнениями, казалась старшей из них двоих.

— Вот увидите, мадам, сейчас, когда пришло мое время, я встречу своего суженого — здесь или во Франции. И это будет брак по любви, но жених, конечно, будет богат и властен, чтобы я могла наслаждаться музыкой и носить красивые платья и драгоценности. И за все это мне надо благодарить моего любимого отца!

Джокунда встала и беспокойно заходила по комнате.

— Я в этом не уверена, — ответила она, расправляя в руках ворох лент и булавок. Затем с горечью добавила, как будто пытаясь облегчить душу: — Я бы все время благодарила Бога, если б это было так.