Путь эйнхерия (СИ)

- Где принцесса и Феодора? – раздался тот же хриплый голос. Помимо воли Александр усмехнулся – кто-то оказался более решителен, чем его братец. Но вот действует этот кто-то слишком прямолинейно. То-то с ним, кесарем, обошлись так ласково – даже ни разу не ударили.

- Принцесса опозорила отца, сбежала со своим любовником, - стараясь в тон свой подпустить побольше презрения, ответил кесарь. - С племянником Андроника Дуки.

- Ложь! - рыкнул второй голос. Это не ромей, успел подумать Александр - прежде, чем страшный удар в лицо согнал улыбку и заставил жалобно застонать. Никто и никогда еще не бил его, никто не был так безжалостен – к нему, к брату императора!

Александр не уловил ничего из шепота напавших – его отвязали и, не церемонясь, швырнули животом на какую-то поверхность. Раздался треск туники, и Александр ощутил прохладу обнажившейся спиной.

- Соли! – скомандовал второй голос, более жесткий и свирепый. Едва кесарь успел подумать о том, зачем негодяям вдруг понадобилась соль, как резка боль ожгла его спину – от плеча наискосок, к позвоночнику пролег разрез.

- Орел украсит твою спину, - прорычал все тот же голос. Следом Александр почувствовал невыносимое жжение в свежей ране и не сдержал отчаянного крика. О Боже! Так вот зачем им соль…

- Не мучьте государя! – раздался рыдающий голос Марина. – Не мучьте, молю! Лучше меня, меня вместо него!

- Тогда ты скажи! Куда увезли августу?

- Я не знаю! Не знаю! И государь не знает! Только старуха…

- Милита Гузуниат? – спросил хриплый голос. Второй разрез протянулся по спине кесаря, заставив того придушенно завыть.

- Она продала!.. Продала девчонок работорговцам! – не в силах больше терпеть, заскулил Александр.

- Кому? – свирепый голос раздался над самым ухом, его дернули за волосы, и холодное железо прижалось к щеке. – Имя! Кому?!

- Я не знаю, клянусь спасением души! – Александр, уже представивший, как разрез ляжет на его лицо, как станет разъедать его соль, зарыдал и забился. – Не знаю!!!

***

Феодора прижала к щеке уголочек мафория и жадно вдохнула полувыветрившийся аромат. Тень аромата тех благовоний, которыми они с Анной по-девичьи делились, спорили о достоинствах, соглашались, не соглашались. Тень аромата…тень – только тени остались от их прежней жизни.

- Господи, милостивый! – Феодора упала на колени, обращаясь к темному углу той комнатушки, куда их с Анной бросили. Как страшный сон, как кошмар промелькнули картины – чужие руки, схватившие их, звон мечей и крики охранников, голос Эмунда, оборвавшийся так резко, будто варангу перехватило горло. Но от кошмара можно проснуться – их же с Анной кошмар все длился и длился.

Ужаснее всего были чужие руки, грязные и похотливые, шарящие по телу. И почти спасением показался голос того, жирнолицего и бритого, приказавший «не портить товар». Товар… только спустя несколько часов до девушек в полной мере дошел весь ужасный смысл этих слов.

И вот теперь принцессу увели. Феодора, совершенно обезумев от ужаса, цеплялась за одежду Анны, за руки непроницаемо молчащих слуг Милиты, которые уводили августу. Анна, остановившись, повернулась и присела, сухо обняла рыдавшую подругу.

- Не плачь, - едва слышно прошептала она. Запахнулась разорванным мафорием, брезгливо стряхнув с себя руки слуг, выпрямилась. Ее бледное лицо, казалось, светилось в полутьме.

- Не плачь, - повторила Анна.

Сколько уже ее не было – Феодора не знала. В этой зловонной полутемной коморке время, казалось, остановило свой бег. Она не знала ни где они, ни куда их отправят – все, что чувствовала сейчас Феодора, была всепоглощающая темная вина, вина, от которой хотелось выть.

«Господи – и я еще хотела принять постриг! И я мечтала о духовном подвиге, о ежечасном труде поста и молитвы, о смирении… Господи, слышишь ли Ты меня? Призри недостойную рабу твою, укрепи ее, пошли силы душевные…Отче наш, Сущий на небесах…»

Феодора продолжала молиться, не замечая, что двери в каморку открылись и закрылись, оставив внутри тонкую, кажущуюся сейчас бесплотной фигурку.

- Анна! Государыня… Господь услышал мою молитву! – вне себя от радости вскрикнула Феодора – и разом оборвала речь, будто споткнувшись о невидящий, остановившийся взгляд принцессы.

Помертвевшее лицо, рука, в забытьи водящая по шее, будто ищущая что-то.

- Забрали… - тихо проговорила Анна. Феодора увидела, что на лице ее под скулой наливается багровым полоса - след от удара плетью, что мафория на ней нет, нет и сандалий, а туника в грязи.

- Они… Матерь Божия! - выдохнула Феодора: страшная догадка пронзила ее. Она бросилась к принцессе, обхватила ее худенькие плечи, обняла, прижала к себе – Анна всегда выглядела такой хрупкой рядом с более высокой и крупной Феодорой. Однако сейчас последняя сама ощущала себя слабой и никчемной рядом с августой – та осторожно сняла с плеч ее руки, будто человек, оберегающий свою кожу от прикосновений. На миг болезненно поморщилась, и тотчас лицо ее снова стало неподвижным.

- Нет, - с непередаваемой жесткой иронией проговорила Анна. – Они берегут товар, Феодора. Наша чистота слишком дорого стоит, чтобы так легко нас ее лишить. Сирийцы ценят рабынь-девственниц.

- О Боже!..

- Нас повезут в Сирию и продадут в гарем какого-нибудь жирного купца или военачальника, - продолжала Анна, по-прежнему смотря прямо перед собой и словно не слыша рыданий подруги. Глаза ее оставались сухими. – У тебя будет возможность стать любимой женой…

- Анна! Что ты такое говоришь? – закричала Феодора, бросаясь на пол перед подругой и обхватывая ее колени.

- У тебя будет возможность… А мне придется несколько тяжелее.

- Анна! Ведь твой отец наверняка уже поднял всю городскую стражу! И Эмунд… - Феодора забыла свои упреки в излишнем внимании к язычникам – теперь Эмунд казался ей почти всемогущим, подобным святому Георгию-Змееборцу.

- Эмунд убит, - прервала ее принцесса. Снова провела кончиками пальцев по груди и крепче стянула ворот туники.

- Я не оставлю тебя! – вскричала Феодора, еще крепче обняв ноги Анны. – Не оставлю!.. До самой смерти!

Принцесса опустилась наземь, ее руки по-матерински обняли зашедшуюся в рыданиях подругу.

- Я уже умерла, Фео, - прошептала она.

***

- И что ты думаешь тут найти? – их блуждания по невольничьему рынку за два дня уже порядком утомили Стефана, зазывания купцов, расхваливавших свой товар, плач, стоны и проклятия их несчастного товара взвинтили его нервы до последнего предела. А Стирбьерн, казалось, не замечал всей этой разноголосицы, продолжая вглядываться в разномастные лица торговцев и продаваемых.

- Бьерн, их не может быть тут, - продолжал Стефан, понизив голос. – Ну не самоубийца же этот купец, чтобы выставлять августу на рынке столицы!

- Именно так все и подумают, - проговорил сквозь зубы варанг. – Никто тут не станет ее искать. Что, в Городе много людей, знающих августу в лицо?

- Ты свихнулся! Ее уже давно увезли. Увезли! На Кипр или прямо в Сирию.

- Купцы жадны, - не слушая Стефана, продолжал северянин. – А войско пришло только вчера. Пригнали новый товар, много. Дешево. Корабль должен быть заполнен, иначе везти рабов невыгодно. И в дороге часть обязательно передохнет.

- Откуда ты все это знаешь? – пораженный простыми, но неотразимыми доводами варвара, воскликнул Стефан. Бьерн ухмыльнулся, но ничего не ответил. Вскрик, слишком громкий даже для рынка невольников, привлек их внимание. Оборванный курчавый детина с пухлыми губами, похожими на двух ярко-красных жирных червяков, старался оторвать мальчика лет семи от матери. Несчастная женщина вцепилась в свое дитя со всей силой, на какую было способно ее измученное тело. Рядом стоял маленький плешивый торговец, одетый более опрятно – детина был его подручным.

- Тролли бы… - уставившись на курчавого, пробормотал Бьерн на северном наречии. Потом кинулся к плешивому. – Сколько просишь за обоих?

- Десять номисм за женщину, - сразу оживившись, ответил торговец. – И пять за мальчишку.