Светоч любви

Когда кухарка появилась, я подбежала к ней. Она обняла меня и расцеловала.

— О, Джейн, ты можешь свалить меня в обморок своим неожиданным появлением.

— Где мама, миссис Коуч? Эми сказала, что ее здесь нет.

— Да, это правда. Она уехала три дня назад.

— Куда?

— В больницу.

— С ней произошел несчастный случай?

— Нет, нет. Но ты же знаешь, что она давно жаловалась на боли.

— На какие боли?

— У нее были приступы кашля и слабость.

— Но она ничего не говорила мне.

— Да, она не хотела волновать тебя.

— Что же все-таки с ней?

Миссис Коуч выглядела озадаченной.

— Хозяин дома, — сказала она. — Я думаю, самым правильным будет поговорить с ним. Я пойду предупрежу его о том, что ты здесь. Ладно? А где мистер Джолифф? Он разве не приехал с тобой?

— Нет, он остался в Лондоне.

— Ну я пошла к хозяину. А ты поднимись в свою старую комнату.

В предчувствии чего-то плохого я поднялась в свою старую комнату. Мне казалось, что со всеми, кого я любила, происходило что-то ужасное. Что за загадочная история с мамой? С Джолиффом, впрочем, загадок не было. Правда была до ужаса однозначной. Он был женат, и я не могла быть его женой. Но мама… в больнице! Почему мне никто не сказал ни слова?

Моя комната была такой знакомой. Я подошла к окну и посмотрела на зарешеченные окна сокровищницы. Памятные переживания той ночи, когда я оказалась там с Джолиффом, нахлынули на меня. Джолифф, который объяснялся мне в любви и знал, что он женат, и из-за этого я не могла быть его женой.

— Что происходит? — спрашивала я себя. — Все вокруг рушится.

В дверях появилась миссис Коуч.

— Хозяин ждет тебя прямо сейчас, — объявила она. Я пошла вслед за ней в комнату, где мы часто сиживали вдвоем и пили чай из сервиза с драконами. Он встал, когда я вошла, и взял меня за руку.

— Садитесь, — предложил он вежливо. Я так и сделала.

— Боюсь, что у меня плохие новости для вас, но утаивать их бессмысленно. Ваша мама сильно больна. У нее туберкулез. Она не хотела, чтобы вы знали об этом, не хотела огорчать вас в первый месяц вашего замужества. Но болезнь зашла так далеко, что ей пришлось отправиться в больницу, где ей будет оказана необходимая помощь. Теперь вы знаете, где она.

— Но… — начала было я. Он не дал мне продолжить.

— Это большое потрясение для вас. Я понимаю. Пожалуй, было бы лучше, если бы вас предупредили заранее. Ведь она болеет уже несколько лет. Но в последние месяцы болезнь обострилась особенно. Я думаю, что вам надо подготавливать себя к худшему. Вряд ли она проживет долго.

Я просто онемела от горя. Он успокаивал меня, и было понятно, что его сочувствие неподдельно.

— Мне просто трудно поверить во все это, — прошептала я.

— Это тяжело осознать, я знаю. Мы думали, что вам все же легче будет перенести один жестокий удар, нежели постоянную боль и тревогу. Все ее мысли были только о вас.

— Я могу повидаться с ней?

— Конечно, — просто сказал он.

— Сейчас?

— Нет, вам придется подождать до завтра. Джефферс отвезет вас в больницу.

— Но я хочу видеть ее немедленно.

— Ее нельзя посетить в это время суток. Она тяжело больна. Она может не узнать вас. Дайте и себе время привыкнуть к этому горю.

Он выглядел очень мудрым в той самой малиновой домашней куртке и на голове его была все та же вельветовая кепка. Он сидел, я смотрела на него и чувствовала от этого некоторое облегчение.

— Слишком много всего сразу, — неожиданно произнесла я. — Это… и Джолифф.

— Что Джолифф? — быстро осведомился он. Я знала, что должна рассказать ему всю правду. И сделала это. Он молчал.

— А вы знали, что он был уже женат? — спросила я.

— Если бы я знал, то поставил бы вас в известность. Но сам факт меня не удивляет. Что вы собираетесь делать?

— Я не знаю. Мне хотелось посоветоваться с мамой.

— Ни в коем случае. Ей об этом знать не надо. Она так спокойна за вас, считая, что вы хорошо устроены.

— Да, вы правы. Ей не надо этого знать.

— Вам предстоит решить, чем вы будете заниматься.

— Я знаю.

— Конечно, вы можете остаться здесь и возобновить работу со мной в прежнем качестве. Это может быть решением проблемы.

Впервые с того момента, как жена Джолиффа открыла мне правду, я почувствовала облегчение.

Мистер Сильвестер Мильнер поехал в больницу вместе со мной. Он ожидал в экипаже, пока я навещала маму.

Когда меня провели в комнату, где лежала мама, я с трудом ее узнала, так она ослабла и исхудала. Сидеть она уже не могла, ей было трудно двигаться. Но она узнала меня, и в глазах ее отразилась искренняя радость. Я присела на краешек кровати, мне было невыносимо больно смотреть на нее. Я взяла ее руку и приложила к своей щеке.

Ее губы прошептали: «Джейн…»

— Я здесь, любимая.

Губы ее шевелились, но голос был так слаб, что ничего нельзя было разобрать. Я наклонилась ниже…

— Будь счастлива, Дженни. Я… хорошо, что так все сложилось. Хорошо, что у тебя есть Джолифф…

Она больше не могла говорить. Я сидела около нее, ее рука лежала в моей.

Видимо, я просидела не менее часа, прежде чем появилась сестра и сказала, что мне пора уходить.

Обратно мистер Сильвестер Мильнер и я ехали молча до самой усадьбы.

Она умерла еще до конца недели. И получилось, что меньше чем за две недели я получила от судьбы два страшных удара. Второе несчастье отвлекло мои мысли от первого. Совсем недавно я просто не поверила бы, что и то, и другое возможно.

Я приехала к маме посоветоваться, что делать, и вот ее уже нет. Принять это мне было гораздо труднее, чем тот факт, что я больше не жена Джолиффа.

Где-то в глубине сердца с того момента, как я узнала, что он забирал статуэтку Куан Цинь, я была готова к любым неожиданностям с его стороны. Конечно, я понимала, что было нечто противоестественное в обстоятельствах нашей ночной встречи и скоропалительной женитьбы. Но все это поддавалось объяснениям. А то, что моей мамы, которая была рядом со мной всю мою жизнь, больше нет, что по каким-то причинам она умерла, я принять не могла. И еще меня мучила мысль, что она тихо умирала именно тогда, когда я беззаботно развлекалась в Париже. Это ранило мое сердце.

Мистер Сильвестер был для меня настоящей опорой. Он организовал похороны мамы на маленьком кладбище при местной церкви. Присутствовали все домочадцы, а мистер Сильвестер проводил меня до самой могилы.

Миссис Коуч зашторила все окна, когда мама скончалась. Она сказала, что таков обычай, связанный с тем, что в дом вошла смерть. Когда мы возвратились с похорон, она поставила на стол бутерброды с ветчиной, и объяснила, что так полагается, чтобы почтить память усопшей. Затем она отдернула занавески и шторы, тоже в положенный момент.

Она прошептала мне, что знает все обычаи слишком хорошо, — у ее матери было четырнадцать детей, восемь из которых умерли.

Я сидела вместе со всеми в людской, и миссис Коуч и мистер Джефферс поведали друг другу подробности тех похорон, на которых они когда-либо присутствовали. Были занятные истории.

Я ушла в свою комнату, но через короткое время кто-то постучал в мою дверь. Это был Сильвестер Мильнер.

У него в руке был конверт.

— Ваша мама оставила это для вас. Она просила передать его вам в день ее похорон.

Его добрые глаза мягко улыбались.

— Сегодня вы опустились до самой глубокой точки страданий, — продолжил он. — Теперь вы будете постепенно подниматься. Такие трагедии неизбежны в бизнесе, называемом жизнью, но запомните следующее: страдания укрепляют характер. Нет на земле ничего такого, что было бы только плохим, как и абсолютно хорошим.

Когда он вышел, я открыла конверт — и почерк мамы, который я не спутала бы ни с чьим другим, встал перед моими глазами, на которые навернулись слезы.

«Моя любимая Дженни, — писала мама. — Я очень больна. Я болею уже давно. Эта болезнь — проклятье моей семьи. Мой отец умер от нее примерно в моем нынешнем возрасте. Я долго не хотела тебя огорчать, потому что знаю, как тебе будет больно, дорогая моя.