Любовь и чума

Молодые люди осмотрелись вокруг, и ужас их увеличился. По всему берегу мелькали факелы и сновали люди, похожие на демонов, собравшихся для выполнения нечеловеческого дела.

Тут были и седобородые старики, вытаскивавшие на своих худых плечах громадные тюки, и женщины, походившие на ведьм — безобразные, оборванные, растрепанные, с жадностью собиравшие все, что только попадало им под руку. Были, наконец, и дети, прыгавшие вокруг старших, как маленькие подземные духи. Страшное зрелище представляла эта голодная ватага, бросавшаяся на безжизненные трупы, плывшие около берега, и срывавшая с них золотые украшения и платья. Некоторые рыбаки тут же разбивали горлышко бутылок, чтобы поскорее насладиться прекрасным вином. Самые кокетливые из женщин закутывались в промокшие материи, а дети забавлялись выловленным оружием.

Между тем человек, проскользнувший, как тень, мимо Сиани и Джиованны и который был не кто иной, как Доминико, подбежал к товарищам.

— Я говорил вам, что этот сумасшедший накличет на нас беду! — воскликнул гондольер, едва переводя дыхание.

— Что такое, — спросили несколько голосов. — Разве что-нибудь случилось?

— Да, — отвечал с проклятием Доминико. — Он спас какую-то иностранку, а та притащила с собой чуму.

— Чуму?! — завопили взбешенные хищники. — Чуму?

— Именно! Я сам слышал, как она говорила об этом недавно, — сказал Доминико торжественным тоном.

— Черт возьми! — воскликнул один из рыбаков. — Неужели же мы позволим им издеваться над нами.

— Смерть ей! — заревело множество голосов.

И вся толпа, как один человек, кинулась к тому месту, где находилась Зоя.

Увидев разъяренную ватагу, приближавшуюся с громкими криками, молодой патриций вздрогнул: он понял намерение этих людей. Но, не теряя мужества, он заслонил собой Джиованну и Зою и спросил, стараясь казаться спокойным, подбежавших рыбаков, что им нужно.

— Нам нужна иностранка, которую ты спас, — отвечали они, бросая угрожающие взгляды на бледное и гордое лицо Сиани.

— Зачем вам она? — спросил молодой человек.

— Не твое дело! — заревели несколько негодяев. — Иностранка принесла с собой чуму и должна поплатиться за это.

— Как! — воскликнул с негодованием Валериано. — Вы хотите убить ее? Но неужели у вас поднимется рука на невинную женщину?

Этот вопрос, очевидно, смутил толпу. Люди остановились, и на всех лицах выразилось недоумение и нерешительность.

— Не можем же мы, однако, подвергать опасности ради какой-то иностранки жизнь дорогих нам жен и детей, — произнес кто-то в толпе.

— Но эта женщина, которую вы хотите убить, не сделала вам ничего дурного, — возразил пылко Сиани. — Она даже не больна. А если вы боитесь заразы, то лучше откажитесь от вещей, на которые вы набросились, как коршуны.

Это замечание поразило толпу, внутренне сознававшую, что молодой человек говорит правду.

— Если опасаетесь чумы, — продолжал Сиани, — то бросьте обратно в море все эти материи, ящики, тюки... Или сожгите их. И вообще делайте то, что сделаю я.

Говоря это, патриций вырвал у стоявшего возле него рыбака факел и направился твердым шагом к тюкам. Но этот необдуманный поступок испортил дело: страсти разыгрались, и алчность пробудилась мгновенно. Не успел Сиани сделать пяти шагов, как множество грабителей окружили его, а Доминико положил на его плечо широкую, грубую руку и спросил нахально:

— Кто вы и по какому праву позволяете себе читать нам наставления?.. Товарищи, кто из вас знает его?

— Я полагаю, что это греческий шпион, — сказал один гондольер.

Вслед за этим из толпы раздалось несколько голосов.

— Он хочет учить нас!

— Он нарушил береговое право!

— Он пренебрегает нами!

— В море его! В море! И его, и сообщницу!

Вся толпа заволновалась и бросилась к патрицию, размахивая над его головой баграми и веслами.

При виде этого Джиованна и Зоя, смотревшие с ужасом на все происходившее перед ними, но молчавшие из боязни поколебать мужество Сиани, громко вскрикнули и закрыли глаза.

В самом деле, положение, в котором находился патриций, было самое критическое.

Он был один против этой разъяренной толпы, и у него не было даже оружия.

Лицо его было бледным, но он стоял гордо перед грабителями, и ни один мускул не выдавал его волнения.

— Что вы хотите делать, безумные люди! — говорил он им. — Зачем вы хотите лишить жизни меня и слабую беспомощную женщину? Вы обвиняете меня в том, что я спас эту молодую гречанку и защищаю ее от вас. Но знаете ли вы, что она прибыла сюда с Кипра с единственной целью предупредить сенат о составленном в Греции заговоре против нашей дорогой Венеции? Нет, друзья мои, не казнить надо эту благородную девушку, а преклонить перед нею колени и благодарить ее за то, что желает счастья дорогой нам родине. Что же касается опасности, пугающей вас, то она существует только в этих вещах, которые вы поспешили присвоить себе и которые я советую вам сжечь немедленно.

Он рванулся было вперед, надеясь пробраться сквозь толпу, но его снова остановили.

— Это ложь! Ложь! — кричал Доминико. — Не слушайте этого проповедника! Гречанка принесла нам смерть и должна умереть! Это будет ей справедливым наказанием! Она сама созналась в своем преступлении... А скажи-ка нам, — прибавил гондольер, — кто ты такой, позволяющий себе говорить с нами таким повелительным тоном?

Сиани не отвечал.

Беатриче, видевшая с ужасом опасное положение своего молочного брата и слышавшая рыдания Джиованны и Зои, смело подошла к Доминико.

— Ты очень любопытен сегодня, — сказала она с притворным смехом. — Но если ты действительно друг бедного Орселли, то заклинаю тебя объявить твоим товарищам, что этот мужественный пловец не кто иной, как благородный патриций Валериано Сиани.

— Сиани! — воскликнули все с изумлением.

— В самом деле? — произнес Доминико. — Так это и есть тот венецианский посланник, который дал себя провести лукавому Комнину?! Это тот самый патриций, который вернулся из Греции здоровым и невредимым, оставив вместо себя галеры и сокровища купцов?

— В море посланника, изменившего нам! — раздалось в толпе множество голосов.

— Негодяй!

— Трус!.. И он еще смеет заступаться за эту дочь Босфора?

— Вероятно, эта Венера пленила сердце прекрасного синьора, — проговорил со смехом Доминико. — Между тем как золото Мануила подкупило его совесть. В воду их, товарищи! Может быть, гречанка скажет нам, за сколько он продал Венецию. В воду! В воду!

Восемь сильных рук схватили Сиани, лицо которого исказилось от душившего его гнева.

— Да! да! Смерть изменнику! — раздался чей-то голос, при звуке которого по всему телу Джиованны пробежала дрожь: он принадлежал Азану.

— Смерть предателю! — продолжал Иоаннис, подходя ближе. — Он обещал Комнину продать ему вашу независимость, разорить вас и погубить свое отечество... Он не знает жалости к народу, в котором вырос сам... Он забыл, что мать его была рождена в Венеции, и, не задумываясь, изменил родине.

Валериано дрожал всем телом от негодования и сознания своего бессилия.

— О подлецы! сумасшедшие! — бормотал он. — Так вот их признательность за мое намерение спасти их!

— О, что ты наделала Беатриче! — сказала с упреком Джиованна, обращаясь к певице. — Ты погубила Сиани.

Но не успела девушка произнести эти слова, как она заметила невдалеке от группы рыбаков своего отца, бесстрастно следившего за разыгрывавшейся перед ним сценой.

Он поспешил к берегу, как только узнал о крушении галеры, чтобы купить за дешевую цену промокшие товары и вместе с тем принять благословения рыбаков, как должную ему дань.

— Да, мы действительно ужасно неблагодарны, синьор, — сказал насмешливо далмат, услышавший восклицание патриция. — Мы очень неблагодарны, но что же нам делать! Уж не прикажете ли вы пасть к вашим ногам и молиться на вас как на изображение святых апостолов?.. То есть ты будешь дурачить нас, а мы должны слушаться тебя беспрекословно, не так ли?.. Нет, мы посбавим с тебя спеси, будь ты хоть сам венецианский дож.