Порочен, как грех

– Я передумал насчет десерта.

Она покачала головой, едва удерживаясь от улыбки.

– Вы вернулись слишком поздно.

– И мне ничего не достанется?

– Полагаю, еще осталось немного бренди и кекса…

– Я не этого хочу, – сказал он с прямотой, от которой она широко раскрыла глаза.

– Не знаю, что вам ответить, Гейбриел, – сказала она, помолчав. – Конечно, я – скучное общество по сравнению с дамами, которых вы знали в Лондоне.

Он грустно усмехнулся:

– Вы шутите. Известно ли вам, какие это пустоголовые женщины?

– Не все они пустоголовые. Некоторые очень умны.

Гейбриел нахмурился:

– Ни одна из моих знакомых не умеет играть в «Ударь тапочкой».

– Вряд ли это можно считать интеллектуальным досугом.

Его глаза насмешливо сверкнули.

– Ни одна из них никогда не могла обыграть меня в вист.

– Вы нам поддаетесь, Гейбриел.

Он помолчал, стал играть на ее сочувствии:

– Вы хотя бы немного представляете себе, как одиноко в Лондоне такому человеку, как я?

Ее ответ застал его врасплох:

– Не более одиноко, чем мне здесь.

Он уставился на нее, поняв, в чем она призналась.

– Я не могу его заменить, да?

– Я никогда не стану сравнивать вас с ним, – сказала она пугающе свирепым голосом.

Он выпрямился. Когда же он научится держать рот на замке? Теперь он испортил их шутливый разговор, вспомнив о другом человеке.

– Прошу прощения. Я знаю, как глубоко вы любили…

– Я не любила.

– Что?

Она не любила Джереми? Неужели она говорит серьезно? Конечно, нет.

Элетея повернулась, явно смущенная. Он подумал, что она не решается произнести чтимое ею имя Джереми вслух, боясь какого-то эмоционального срыва. Хотя он и был недоволен тем, что ее горе так глубоко и она ищет утешения, соблазняя картежника, – такое у него сложилось мнение, – он все же не был сильно обескуражен и не собирался отказываться от того, что судьба давала ему в руки.

Он привлек ее к себе и поцеловал в затылок. Она задрожала, но не отстранилась. Кровь в нем закипела от предвкушения будущих наслаждений.

«Что бы я ни сделал, пожалуйста, не дай мне упустить этот шанс». Потому что как бы отчаянно он ни хотел ее, она по-прежнему оставалась его милой девочкой со смелым сердцем – девочкой из тех, самых мучительных дней его прошлого. Он предпочтет умереть, прежде чем навлечет на нее позор.

Он медленно привлек ее ближе к себе, стиснул руки у нее под грудью, заглушив в себе стон наслаждения. Все его чувства обострились. Это было восхитительно. Ему нравилось, как она прижалась к нему, словно между ними было что-то большее, чем просто желание.

– Предупреждаю вас, – шепнул он ей в шею, – не приглашайте меня в вашу постель ради шутки.

– Вы хотите меня, Гейбриел? – прошептала она, медленно поворачиваясь в кольце его рук, пока не оказалась к нему лицом, на котором блуждала какая-то неопределенная улыбка.

– Вы – самое глубокое мое желание.

Она вздохнула:

– Как красиво!

Он поцеловал уголки ее рта и обнял крепче.

– На вас производят впечатление красивые слова?

– Нет.

– Так я и думал.

Она на миг опустила глаза.

– А вы хотите произвести на меня впечатление?

– Я хочу этого сильнее, чем того, чтобы взошло солнце.

Элетея рассмеялась и снова подняла глаза.

– Глупые красивые слова. Но… его уже нет.

Он не знал, что сказать на это. Она явно погрустнела, заговорив о человеке, за которого должна была выйти замуж. Но ведь она сказала, что не любила его. Он отбросил локоны, падающие ей на лицо.

– Можно мне остаться?

Элетея внимательно всматривалась в его жесткое, мрачное лицо.

– В последний месяц вы показали себя славным мальчиком.

Гейбриел улыбнулся через силу:

– Мы с вами знаем почему.

– Я никак не думала, что вам понравятся наши простые удовольствия.

– Разве человек не может измениться?

– Наверное, может – кое в чем.

Она-то его хорошо знала. Но знает ли он ее? Не знает, но хочет узнать. Он взял ее за руку:

– Проводите меня в комнату.

– Только не в спальню. Горничная спит в соседней комнате. Наверху есть моя личная гостиная, где я читаю.

Он не собирался спорить. Ее рука казалась нежной и крепкой, и он не понимал, зачем она ведет его в комнату, знал только то, что не хочет увлечь ее ни в одно из известных ему темных мест.

Он пошел за ней наверх по боковой лестнице. Элетея сказала, что ей одиноко. Не ищет ли он слабых мест в ее обороне? Прошло больше года со дня смерти Джереми, а она до сих пор не может заставить себя произнести его имя. В прошлом Гейбриелу никогда не приходилось планировать свои романы. Всегда и всюду у него находилось для этого прекрасное время и прекрасное место.

А ныне он гибнет, не находя выхода.

Маленькая освещенная огнем камина гостиная была, судя по всему, ее личным убежищем. Книга, письма, корзинка с вязаньем. Место покоя и размышлений.

– Наверное, вам не следовало приглашать меня сюда, Элетея. Я знаю, что не могу заменить то, на что вы когда-то надеялись.

Она закрыла дверь, глаза ее сверкали от гнева.

– Откуда вам это известно?

Гейбриел покачал головой. Да простит его Бог, но он не хотел воспользоваться женщиной, настолько погруженной в горе, что ради мгновенного утешения она способна предложить себя какому-то распутнику. Но если он может заставить ее забыть о своей боли – и пусть утром она станет его презирать, – он не устоит.

– Я никогда не был святым, – сказал он. – Я возьму вас хотя бы ради того, чтобы облегчить вашу печаль.

Он ждал, что она станет возражать. А когда она промолчала, подвел ее к ложу – в темноте оно казалось чем-то вроде мягкой софы, на которой лежала шаль, подзорная труба и стопка бумаги. Он смахнул все это на пол, и она рассмеялась.

– Элетея, – сказал он и сам начал смеяться, – я сотню раз представлял себе это мгновение в своем воображении…

– Но в более прибранной комнате.

– Это не имеет значения. – Сейчас ничто не имело значения, кроме нее. Он привлек ее к себе и прошептал: – Можно, я вас раздену?

Она снова рассмеялась, на этот раз смех ее прозвучал неуверенно.

– Зачем? Вы же ничего не увидите здесь.

– Я мог бы прикасаться к вам. И я хочу вас ласкать.

Как легко его руки «сняли ее с якоря» и каким правильным казалось ей то, что он освободил ее от стесняющего корсета и рубашки. Он ласкал ее, дал ей время расслабиться, предвкушая дальнейшее. Он стал на колени, чтобы снять с нее чулки, и тут почувствовал, как она встревоженно напряглась.

– Гейбриел.

– Только не передумайте, – пробормотал он, резко поднимая на нее глаза. – Не заставляйте меня остановиться, иначе я умру.

В ее смехе ощущалась дрожь.

– Вы, кажется, полны решимости.

– Так оно и есть.

Он посмотрел на нее, увлеченный красотой ее обнаженного тела. Выступающие темные соски груди, округлый живот, пышные бедра. Она застенчиво улыбнулась, и у него перехватило дыхание.

Гейбриел улыбнулся в ответ:

– Я бы подумал, что это сон, если бы требования моего тела не говорили о другом.

– Я перестала верить в сны. – Она легко провела пальцами по его коротким черным волосам. – И не верила до тех пор, пока вы не вернулись.

Этим вечером он получил от нее столько намеков. Она открывала ему себя так тонко, что это должен был бы понять проницательный человек. А он не понял. Единственным оправданием ему могло служить лишь то, что желание лишало его возможности прислушиваться к чему бы то ни было, кроме его основных инстинктов. Завтра будет день, и можно будет поразмышлять над нюансами. Он мог только следовать за ней и справляться со своим желанием.

Он поцеловал ее лодыжку и мягкую впадинку под коленом. Потом встал, снял фрак и шейную косынку, расстегнул рубашку и панталоны.

– Вы никогда мне этого не простите, – грустно сказал Гейбриел, снимая сапоги.

Когда он повернулся к ней, обнажив свое сердце и тело, она молчала. Но кажется, ее не оттолкнули его шрамы и откровенное возбуждение. Ему оставалось только надеяться, что она считает его хотя бы вполовину таким же желанным, какой он считает ее.