Святые сердца

Слова мягки, но смысл их ясен. Безупречные брови сестры Аполлонии сходятся, образуя не менее безупречные морщины. Однако она склоняет голову и прикусывает язык. Если на собрании чьято тактика оказалась искуснее твоей, лучше согласиться и смолчать.

– Кроме того, – добавляет аббатиса уже веселее, – мне доподлинно известно, что на нынешнем карнавале у него расписан каждый день. Осмелюсь утверждать, что кроме придворных его услышат лишь те, кто будет проходить мимо раскрытых окон палаццо Скифанойя.

В комнате коегде раздаются смешки. Палаццо Скифанойя знаменито своим большим салоном, стены которого расписаны изображениями языческих богов и богинь, наслаждающихся жизнью, а иногда и друг другом. Хотя в правилах святого Бенедикта о разлагающих свойствах беспечного смеха сказано прямо, понятно, что в каждой здоровой общине кислое непременно мешается со сладким. Зуана считает, что в этом их аббатиса поднаторела; жаждущим новизны она подбрасывает лакомые кусочки, а сама меж тем соглашается с теми, кто этого не одобряет.

Сестра Юмилиана, напротив, сидит с каменным лицом, словно и не заметив одержанной победы. В последнее время ни одного собрания не проходит без того, чтобы она не высказала своего несогласия по какомулибо вопросу. А аббатиса, хотя у нее хватило бы и власти, и силы характера, чтобы подчинить ее, уступает ей больше обычного.

Зуана оглядывает комнату. «Интересно, – думает она, – кто еще заметил эту перемену?» Если бы исход последних монастырских выборов не был предрешен расстановкой сил между городскими семейными фракциями, вполне вероятно, что Юмилиана сама была бы сейчас аббатисой, ведь у нее есть свои последовательницы. При ней наставницей молодых была бы Феличита, и вместе они не давали бы спуску вверенным их попечению душам. Хотя, вне всякого сомнения, есть и такие, кому их правление принесло бы радость. Зато остальным, дочерям благородных семейств, не по своей воле оказавшимся за этими стенами, пришлось бы куда хуже. Однако при нынешних обстоятельствах мадонна Чиара победила с убедительным преимуществом, а должность сестрынаставницы стала утешительным призом для Юмилианы. И хотя никто не ждал, что это заставит ее умолкнуть, все же в здоровой общине лучше иметь оппозицию в своих рядах, чем за их пределами. Однако Зуана в последнее время стала сомневаться, что мадонна Чиара попрежнему придерживается такого мнения.

– Ну что ж, тему развлечений можно считать закрытой, перейдем к угощению. Сестра Федерика, как монастырский эконом, не могли бы вы сообщить нам свои требования? Полагаю, вам понадобятся дополнительные припасы.

– О да, разумеется, – с готовностью соглашается Федерика, краснощекая матрона, правящая кухней как собственной вотчиной. – Для пирогов и выпечки понадобятся два мешка муки, еще сахару, ванили и по крайней мере еще три дюжины яиц. Тем, кто ожидает больше восьми посетителей, придется добавить яйца от собственных птиц, так как монастырским несушкам не справиться.

Это замечание адресовано сестре Фортунате, которая держит до полудюжины птиц в своей просторной келье первого этажа и вокруг нее и слывет удивительно щедрой во всем, что касается их продукции.

– А еще мне понадобятся краски для марципановых фруктов. Сестра Зуана?

Зуана склоняет голову. С тех пор как ей выделили в монастыре особую комнату для хранения аптечного оборудования, карнавальные марципановые фрукты СантаКатерины стали славиться в городе не только ярким цветом, но и вкусом, подобным настоящему.

– Я посмотрю, что у меня есть в запасе.

– Особенно красная. В прошлом году клубнику съели сразу.

«Причем монахини старались не меньше гостей», – немилосердно думает Зуана.

– Сделаю, что смогу, но эту краску нам присылает епископ, сами мы ее не делаем, а у меня почти ничего не осталось.

Тут Зуана снова ловит взгляд Серафины. Они уже говорили об этом в аптеке: в мире за стенами монастыря краситель из кошенили – настоящее сокровище, которым за бешеные деньги торгуют испанцы, привозя его из Нового Света; он так дорог, что, только став единственным аптекарем епископа, СантаКатерина смогла рассчитывать на нечастые «подарки» из дворца. И репутация кошенили вполне заслужена, ибо все, к чему она ни прикоснется – от кардинальской мантии до женских губ, – обретает стойкий и яркий красный цвет. Федерика, надо полагать, слишком редко заглядывает куданибудь, кроме своих духовок, иначе заметила бы, что у монахинь, налегавших на марципановую клубнику, в первые дни Великого поста губы алели столь же соблазнительно, как и у придворных дам.

Зато Юмилиана все видит и все замечает. Но подобные проступки кажутся ей слишком мелкими, чтобы тратить время на борьбу с ними, по крайней мере пока. Она хмурится, глядя на Зуану. В ней она видит свою противницу в подобных вопросах, и совершенно справедливо, хотя и по иной причине. Зуане краска нужна не меньше, чем Федерике, но лишь потому, что ей совсем недавно попались описания лекарств, в которых используется кошениль, в частности для лечения лихорадки, но пока не представилась возможность их опробовать, Зуана не хочет расставаться с драгоценным запасом ради горстки карнавальных сластей.

– Разве мы не можем раздобыть еще? – Замечание хозяйки кухни адресовано аббатисе. – Оно того стоит, даже если придется потрудиться.

– О да. В прошлом году в парлаторио несколько месяцев только и слышно было, как все рассыпались в комплиментах нашим сладостям, – ничуть не раздавленная предыдущим поражением, с новой силой бросается в спор сестра Аполлония.

– Сделаем все, что сможем, – снисходительно отвечает аббатиса. – Сестра Зуана уже работает над новым заказом епископа. Уверена, благодарность его святейшества вновь будет щедрой. Как продвигается работа?

– В течение следующей недели снадобья будут готовы. – Зуана делает паузу, а затем добавляет: – Мне очень помогает наша новая послушница, она способна и предана делу.

Не менее шестидесяти пар глаз поворачиваются к среднему ряду скамей, где сидит Серафина. Пока все оглядываются, Зуана замечает, как лицо сестрынаставницы вспыхивает гневом.

– Что ж, это приятная весть. Похоже, наш Господь неисповедимыми путями возвращает возлюбленных Им молодых овечек в свое стадо. – Голос аббатисы истекает молоком и медом. – Остается лишь надеяться, что ее больное горло исцелится как раз к началу нашего карнавального концерта. Право, жаль, если молодой девушке придется сидеть одной в своей келье, когда весь монастырь будет радоваться и веселиться. Так ведь, дитя мое?

И Серафина, захваченная врасплох столь неожиданным вниманием, торопливо опускает голову, чтобы скрыть зардевшиеся щеки.

– Негоже давать послушнице повод для гордости, когда ей только предстоит научиться смирению.

– Я просто сказала правду. Она умна и быстро учится.

Комната для собраний пустеет, но Зуана задерживается, получив от аббатисы знак.

– Да, бунтарки нередко таковы. Тем не менее община только выиграла бы, если бы ее «способности и преданность делу» удалось перенаправить к ее горлу. Вы с ней беседуете, я полагаю.

– Да, когда это необходимо.

– Только когда необходимо?

Зуана смотрит на головы львов на подлокотниках большого орехового кресла и замечает, как истерлись их гривы за сотни лет прикосновений беспокойных пальцев. Оно и понятно, руководить таким количеством душ – дело нелегкое.

– Раз она должна помогать мне и приносить пользу общине, то есть вещи, которые она должна знать, вопросы, которые ей приходится задавать, а мне – давать на них ответы.

– И?

Зуана молчит, но затем не выдерживает:

– И ее голос, когда она говорит, вполне чистый.

– Интересно, – кивает аббатиса. – Даже сестра Юмилиана находит для нее время. И больше, чем можно было ожидать. Возможно, для нее это вызов. Она говорит, что в девушке есть сила, но душа ее закрыта плотно, как сжатый кулак.

– Если ктонибудь и сможет его разжать, то только наша добрая сестранаставница.

– Совершенно верно, – сухо подтверждает аббатиса.