Рабыня порока

– Ты хотел мне сказать что-то, – проговорила она наконец. – Что именно?

Но цыган несколько мгновений молчал, не сводя с нее восторженных глаз.

– Я хотел сказать тебе, боярыня, – тихо начал он, – что я обожаю тебя… Ни одна девушка в таборе – а у нас ли нет красивых девушек – не сравнится с тобой обликом. Повели мне что сделать – все сделаю для тебя; повели умереть – умру. Ослушался я старухи-матери и пришел к тебе.

– Так что ж ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты была счастлива. Ежели что нужно, скажи, я сделаю. Мать говорила, что ты рождена для того, чтобы жить среди богатства и знатных людей, но для того надо тебе уйти отсюда, освободиться от Стрешнева и ребенка.

Марья Даниловна зловеще засмеялась.

– Это сделать очень трудно, цыган. Но попробовать можно.

– Рассчитывай на меня. За тебя я готов хоть на плаху.

– Спасибо за это слово, цыган, только помощи твоей мне не нужно.

Но она вдруг задумалась. Отчего не воспользоваться услугами этого обезумевшего человека?

– Впрочем, вот что. Со Стрешневым я справлюсь сама, а коли ежели ты хочешь помочь мне, так есть здесь теперь один мой ворог лютый, который всему оказаться помехой может. Это – князь… Убери его с моей дороги…

За дверьми как раз в это время послышался шорох. Кто-то взялся за ручку двери. Мария Даниловна вздрогнула, быстро отвела цыгана в тень за полог кровати и шепнула ему:

– Стой, не шевелись, пока не подам знака. А ежели нужно будет – помоги.

Дверь отворилась – и вошел князь.

Марья Даниловна стояла у окна, освещенная луной, и князь смело и быстро, как будто делал правое дело, подошел к ней и страстно обнял ее. Она не сопротивлялась, потому что план жестокой мести уже созрел в ее голове.

– Ах, это ты, князь, – сказала она, засмеявшись. – Я поджидала тебя. Так и думала, что придешь. Ты смел и дерзок. Постой же, повремени малое время обнимать меня. Дай слово молвить. Люблю смелых людей. До сих пор казался ты мне маленьким трусом, и я не любила тебя…

– А теперь? – задыхаясь от восторга, проговорил князь. – Полюбила?

– Не знала я за тобой этой прыти! Скор уж ты больно, Любовь – что орлица: когда по поднебесью летает, вокруг верхушек древесных кружит, а когда и падаль на земле отыскивает. Нынче одно, завтра другое. Кто знает, может, и полюблю тебя. Но как ты попал ко мне?

– Никита Тихоныч уснул в своей опочивальне и слышал я, как он наказывал Матришке стеречь тебя. Вот я и подстерег, как Матришка-карлица вышла из твоей горницы. Я и шасть сюда. Показалось было мне, что ты говоришь с кем-то… я и выжидал в сторонке у дверей.

– Это тебе померещилось со страху, князь.

– Надо быть так. А только страхом совершенно напрасно коришь меня. Когда человек любит – он ничего не боится.

– Ой ли!

– Право слово.

– Так ты любишь меня?

– Насмерть.

– Ой, князь, не говори таких слов. Все вы точно играете этим словом, а как дойдет дело… так вы и вспять.

– Испытай, красавица.

– Изволь, князь! Так ты любишь меня? Чудесно, коли так! И я полюблю тебя, ежели ты возьмешь меня в жены, – вдруг резко сказала она и смело глянула ему в глаза.

– Тебя? – растерянно произнес князь и отступил на шаг.

– Да, меня, – вызывающе повторила она.

Князь рассмеялся. Этот смех обидел Марию Даниловну.

Кровь прилила ей в голову, и сердце сильно застучало.

– Что же? – спросила она его насмешливо. – Говоришь – любишь, ну, так и бери меня на всю жизнь, навеки.

– Шутки ты шутишь, Марья, – не зная, как отнестись к ее словам, сказал князь.

– Нимало. Почему бы тебе не взять меня в жены?

– Неможно этого, Марья.

– Неможно? – протянула она. – А почему бы это?

– А потому неможно, что князья не вольны брать себе в жены по своему сердцу…

– Да ведь ты меня любишь?

– Любить тебя завсегда можно, а взять в жены… Да к тому же я уж женат.

– А… – проговорила она, с ненавистью глядя на него. – А ежели бы был холост, взял бы меня?

– И тогда не взял бы, – неожиданно вырвалось у князя.

– Ну, Никита Тихоныч добрее тебя, он хотя и женат, а жену свою уговорил уйти в монастырь, а меня возьмет в жены. Так вот, видишь, князь, мы с тобой не пара. Пошто же я променяю Никиту на тебя, сам рассуди.

Но князь, все еще улыбаясь, сделал к ней несколько шагов и хотел обнять ее.

– Не тронь! – дрожащим голосом сказала она. – Ой, поберегись, князь! Худу не быть бы.

– Хочешь не хочешь, ты будешь моей, – исступленно сказал он и придвинулся к ней ближе.

Тогда она ударила в ладоши, и мгновенно, точно призрак, вырос перед князем цыган.

– А! так ты вот как!.. – отступил князь в страхе к дверям. – Хорошо же, я скажу Никите Тихонычу завтра, каково хорошо охраняет тебя его карлица.

– Завтра тебя не будет на свете, – мрачно и спокойно проговорила Марья Даниловна.

Цыган точно железным кольцом обхватил тщедушное тело князя. Быстро, в мгновение ока, он засунул ему в рот какую-то тряпку, чем лишил его возможности крикнуть и позвать на помощь, потом выхватил из-за пояса пук веревок, скрутил его побуревшим плащом и наконец, связал его по рукам и ногам.

Марья Даниловна спокойно и даже улыбаясь смотрела на эту сцену.

Чувство мести ее было удовлетворено.

Она подошла к двери и тихим голосом позвала карлицу.

– Отнесите его к озеру, – отрывисто приказала она цыгану и Матришке. – Алим и один донесет его на плече. А ты раздобудь камень, привяжи его к телу – и в воду.

– Слушаю, королевна.

Мария Даниловна подошла к князю, взглянула на его смертельно бледное лицо. Он лежал связанный на полу. Презрительно толкнула она его ногою в лицо и проговорила с удивительным спокойствием:

– Прощай, князенька. Не рассказать тебе никому, как Мария Гамильтон мстит за обиды. А жаль! Многим было бы то на пользу. Несите его! – властно проговорила она и отворила двери.

XV

Все поиски исчезнувшего князя оказались тщетными. Искали его целый день и всю ночь, и весь следующий день, но никто и нигде не могли найти его.

– Как в воду канул! – говорил Никита Тихонович, не сознавая, что говорит правду.

Вся усадьба была поражена этим таинственным и внезапным исчезновением.

По приказанию Стрешнева допрашивали дворню и людей на деревне, послали в леса и по окрестным селам, шарили и искали везде – нигде не было ни малейших следов князя.

Никита Тихонович был очень обеспокоен этим непонятным событием, которое клало пятно на его дом и могло сильно повредить ему в глазах царя, если бы это дело дошло до него. И как же было не дойти ему до него?

– Что за странная оказия! – говорил Стрешнев, разводя руками в полном недоумении. – Уж не уехал ли он в свою вотчину али к войскам? Но как же так, не простившись? Не слыхать и не видать того, чтобы так поступали.

Допрашивал он и Марью Даниловну в присутствии Телепнева, который тоже был очень огорчен и обеспокоен исчезновением князя.

– Не видала ли, Машенька, его ввечеру? Ты последняя говорила с ним в саду.

Но Марья Даниловна прямо на вопрос не ответила.

– Разве я пес его, чтобы ходить за ним по пятам? – гневно и гордо возразила она.

Но, встретив на себе упорный взгляд Телепнева, она быстро опустила глаза, и легкая краска залила ее лицо.

Она уже несколько дней чувствовала, как Телепнев, этот отвергший все ее искания красавец, неотступно следил за ней и как будто даже подозревал ее в чем-то.

Телепнев, действительно, был проницательнее всех в доме, и все поведение Марьи Даниловны в стрешневской усадьбе с первых же дней казалось ему подозрительным. Теперь же, когда он близко и душевно сошелся с покинутой женой Стрешнева, после их долгих и продолжительных разговоров по душам, после того, как она в минуту душевного одиночества и огорчения рассказала ему, что любила его, будучи девушкой, что вышла замуж за Никиту Тихоновича только по воле ее родителей, они стали так близки друг к другу, как брат и сестра. Когда же она рассказала ему всю драму своей жизни в усадьбе, рядом с наложницей мужа, покушение Марьи Даниловны на ее жизнь, Телепнев понял, что в богатом доме этом давно уже неладно.