Рабыня благородных кровей

Она помолчала, потом, судорожно вздохнув, проговорила:

— Я ещё не видела Эталмас, но знаю: лицо у неё распухшее, синее, глаза выпучены…

— Я подумала об этом, — Анастасия взяла подругу за руку. — Она же в своей юрте на ковре лежит? Вот мы её в нем и потащим. Я покойнице лицо быстро закрою, а потом мы её в ковер закатаем…

— А нукеров?

— Нукеров станем за ноги тащить. И стараться в лицо им не смотреть.

— Такую яму придется копать!

— А мы неглубоко зароем.

Заира на мгновение приникла к подруге, точно хотела от неё набраться силы, и, оторвавшись, сказала по-деловому:

— Я готова.

Здесь же, в хозяйстве Юсуфа, они отыскали для себя две лопаты и пошли искать место, где им удобнее будет копать яму.

Солнце поднялось высоко и припекало, а Заира с удивлением заметила:

— Оказывается, только полдень, а я будто прожила ещё одну жизнь. И опять страшную…

— Ничего, — Анастасия обняла подругу за плечи, — поверь, человек не может только страдать. Матушка говорила, что господь награждает нас за терпение.

Первую притащили Эталмас. Анастасия тоже не смогла заставить себя посмотреть в лицо старшей ханум. Даже глаза ей не закрыли. Так в ковре и спихнули в яму.

Трупы нукеров таскали, стараясь не обращать на них внимания. Над мертвецами уже вились мухи. Пот заливал лица молодых женщин, и если молились они, то только об одном: чтобы поскорее спала жара.

К концу обе так устали, что, спихнув очередной труп в яму, упали у края её без сил и лежали, прикрыв покрывалами головы, пока хоть немного не пришли в себя.

Закапывали яму сухой землей пополам с песком, пока не сравняли её края.

— Хорошо, кипчаки больше никого не убили, — Заира сидела на земле, вытянув вперед ноги. — Сегодня мы похоронили столько мертвых, что я, кажется, перестала их бояться. Неужели человек привыкает даже к такому страшному делу?

— Думаю, привыкает, — кивнула Анастасия. — Я знаю одного старичка, который живет на погосте…

В хлопотах они и не заметили, как на степь опустился вечер. Уже не сговариваясь и не деля обязанности, они натаскали от ханских юрт хворост жить подруги по-прежнему решили в юрте Анастасии и Аваджи.

Оказалось, кипчаки не взяли с собой одного из верблюдов, на котором жители степного города возили воду из дальнего источника. Заира привезла на нем два бурдюка с водой, а животное привязала на прикол неподалеку. Теперь они слышали, как верблюд фыркал, жевал подложенную Заирой сухую траву и шумно вздыхал. Среди оглушающей тишины степи эти звуки казались им музыкой. По соседству с верблюдом они не чувствовали себя такими одинокими.

А ночью у Анастасии начались схватки. Видимо, сказалось напряжение последних дней…

К счастью, Заира и вправду не растерялась. Костер, на котором они готовили себе ужин, ещё светился угольками, так что огонь удалось разжечь быстро. Вскоре котелок с водой, установленный на старом треножнике, уже начал закипать.

Анастасия кусала губы, чтобы не закричать, хотя новоявленная повитуха говорила:

— Кричи, Ася, я знаю, роженицы кричат.

Но Анастасия боялась, что своим криком она привлечет в курень какого-нибудь злого духа — мало ли их бродит по ночной степи? Сколько раз она слышала несущиеся из тьмы звуки — будто выл страшный, тоскующий по человеческому мясу зверь. Не дай бог накликать! Да лучше она откусит себе язык!

Ребенок родился на удивление легко, точно бог решил сжалиться над бедными женщинами и дать им передышку в испытаниях.

— Мальчик! — гордо объявила Заира, неумело перевязывая новорожденному пуповину, которую присыпала пеплом от костра. — Да маленький какой!

Она вымыла теплой водой крошечное тельце и завернула ребенка в лоскут, заранее приготовленный Анастасией.

— Глазки-то зеленые, мамины. Ох, княжич, быть тебе девичьей погибелью!

— Боюсь, лучше ему не знать, что он княжич.

— Ты права, — согласилась Заира. — Как думаешь сына назвать?

— Владимиром. Так звали моего старшего брата, — она нежно склонилась над сыном и не заметила, как вздрогнула Заира.

— Так звали и моего батюшку, — чуть слышно прошептала она.

Глава двадцать первая. Чужая земля роднее?

Бог сжалился над Ингрид. Она не знала, о чем говорил её муж, князь Всеволод, со статной горделивой женщиной, хоть и небогато одетой. Похоже, он послушался её в чем-то важном, потому что вернулся за стол будто другим человеком. Сел рядом, взял её руку в свою и сказал ласково:

— Ты же ничего не ешь, душечка! Не хочешь ли попробовать лебединого крылышка? А то стерляди кусочек — она у нас знатная.

Этих немногих добрых слов хватило для того, чтобы заледеневшая в одиночестве её душа ожила и кровь, став горячей, заструилась по жилам.

Щеки юной княгини окрасились румянцем, глаза засияли и навстречу взгляду Всеволода полыхнула такая синь, что он вздрогнул от неожиданности.

— Будешь ли ты любить меня, касатка? — неожиданно спросил он.

— Буду, — сказала она и приоткрыла в улыбке белоснежные зубы.

— Ингрид, — тихо сказал князь, — я буду звать тебя Ина.

— Зови, — опять улыбнулась она, а князь подивился догадливости Прозоры: конечно, девушка плохо говорила по-русски и стеснялась этого.

Именно это сейчас нужно было Всеволоду — встретить душу ещё более одинокую, чем он, но куда более нуждающуюся в простом сочувствии. Он ещё раз посмотрел в её открытые, доверчивые глаза и решил про себя, что никогда не обидит её.

Князь взглянул через стол, встретил вопросительный взгляд Прозоры и кивнул успокаивающе: мол, все хорошо.

Хмельная брага за княжеским столом лилась рекой. Гости опьянели, языки развязали, про невесту с женихом будто забыли. Тогда Прозора встала из-за стола и, подняв кверху пенный кубок, сказала громко:

— Что же это делается, люди добрые, брага-то горька! Меды горьки! И пить-то нельзя, ежели не подсластить!

Хмельные гости оживились. Прежде они тщетно старались расшевелить князя своими криками — жених исполнял свое дело безо всякого огня. Может, супружница Лозы взбодрит молодого?

— Горько! — закричали они. — Горько!

И тут князь впервые поцеловал Ингрид. По-настоящему. Оказалось, её вообще впервые в жизни поцеловал мужчина.

Ингрид, как и прежде, просто протянула мужу губы. А он вдруг так к ним прильнул, будто хотел выпить её всю до дна. Как огнем опалил северную деву. Ноги её задрожали, и сердце забилось так, что ей стало не хватать дыхания. Она неумело ответила и почувствовала, что он тоже вздрогнул. От её поцелуя? Значит, и она может доставлять удовольствие? Ингрид отдает Всеволоду себя? Или это он отдает себя ей? Что там говорила мачеха? Нет, думать о ней девушка больше не хотела.

На лавку она не села, а обессиленно рухнула. Растерянно поглядела на Всеволода. Тот довольно усмехнулся, вмиг все поняв: пустое болтают про холодность женщин с Севера. Может, земля у них и холодная, а сердце горячее…

"Я буду счастлив с Иной! — неожиданно подумал князь. — И забуду Анастасию".

Он нарочно медленно произнес в уме её имя, проверяя, так ли, как прежде, саднит оно душу? На миг стало сумрачно, но и это ушло. И он понял, что от прежней боли может если и не избавиться, то защититься. Вот этой юной невинной девушкой…

В опочивальне Ингрид присела на краешек постели. Сложила руки на коленях. Она не представляла, как должна себя вести. В суматохе отчего-то ни у кого не нашлось для неё слов. Единственное, что она помнила, внушенное с детства: проявление чувств есть слабость, недостойная знатной девушки.

— Не плачь! Молчи! Не смейся! Не хмурься!..

Люди заставляли её скрывать чувства, а потом сами же и стали обвинять в высокомерии и бездушии. Но небольшого дружеского участия со стороны мужа оказалось достаточно, чтобы она, точно бабочка из кокона, вылезла из своей скорлупы, расправила хрупкие, дрожащие крылышки. Летать ещё не умела, но к полету уже готовилась…