Пани колдунья

— Проше, пани!

Он сказал еще что-то, но Лиза уловила лишь звуки, похожие на «пше», «бже». На всякий случай она кивнула и ответила почему-то по-французски:

— Merci! [18].

Она слышала, как вышедший следом из повозки Станислав коротко отдает какие-то распоряжения.

На некоторое время ее оставили одну, и Лиза могла хоть немного оглядеться.

Наверняка утром все покажется ей совсем другим, но теперь она с любопытством разглядывала небольшой, как она думала, домик, где горел свет, суетились люди, и не сразу поняла, что она видит лишь переднюю часть замка, большая часть которого сливалась с окружающим ночным пейзажем, обозначенная лишь зубцами готических башен…

Станислав тронул ее за локоть и повел к освещенному входу, не заботясь о том, что она едва поспевает за его быстрым шагом.

Они оказались в освещенной десятком свечей большой гостиной, из которой вела наверх широкая деревянная лестница, устланная домотканым шерстяным ковром.

После признания Станислава о том, что он беден, Лиза приготовилась увидеть тщательно скрываемую если не бедность, то недостаток средств на поддержание былого великолепия.

Но бедности не было, зато ощущалось равнодушие к окружающей обстановке — свечи почти все были более чем наполовину сгоревшими, никто и не подумал заменить их на новые. Обои в некоторых местах выгорели, как и тяжелые бархатные портьеры.

Это был скорее недостаток женской руки. Некому было распорядиться обновить обивку или те же портьеры. Слуги же могли лишь поддерживать в замке чистоту да своевременно наполнять вазы цветами.

И к тому и к другому у Лизы претензий не было.

Дорогая фарфоровая ваза, когда-то разбитая, теперь была склеена на самом видном месте. Очевидно, это была любимая ваза бывшей хозяйки дома…

А почему, собственно, была? Может, хозяйка жива до сих пор? Но откуда-то это понимание выплыло — что хозяйка замка умерла. Лиза все никак не могла привыкнуть к таким вот неожиданным знаниям, неизвестно откуда взявшимся.

Лиза так и не удосужилась узнать, кто из родственников Станислава живет вместе с ним. Лучше бы своевременно спросила Поплавского, чем гадать, откуда она что-то знает и знает ли.

Станислав перехватил ее изучающий взгляд, растолковал его по-своему и откровенно заметил:

— Теперь понимаешь, для чего мне нужны деньги? Родовой замок требует забот и внимания, будто капризная любовница. И ведь ничего не поделаешь, как говорят французы, noblesse oblige [19]. Мы должны давать балы, принимать гостей, выезжать на охоту…

В общем, что тебе рассказывать, ты и сама это знаешь.

Он взял из рук безмолвно стоявшей перед ними прислуги — белокурой, нарочито смиренной девицы — канделябр с горящими свечками и заметил Лизе как бы между прочим:

— Марыля будет твоей горничной. Она говорит по-русски. Если захочешь, она научит тебя польскому.

— Конечно, захочу! — сказала Лиза, наверное, излишне горячо, потому что Станислав с удивлением на нее воззрился.

— Марыля, — сказал он, — иди спать, я сам помогу пани княгине приготовиться ко сну.

— Когда ты представишь меня своей матушке? — спросила Лиза, когда супруги рука об руку поднимались по лестнице.

Станислав отнял руку от локтя, за который ее вел, и холодно произнес:

— Ты так хочешь идти на кладбище? Надеюсь, не теперь же?

— Как — на кладбище? — переспросила ошеломленная Лиза. — Но Петя… Жемчужников говорил, что они прежде получили письмо от твоей матушки…

— Моя матушка уже пять лет как в могиле. Родственнички! Не знают даже, когда умерла их сестра!

— А то письмо? — робко спросила она.

— Я написал его сам! — злорадно проговорил он, остановившись на площадке лестницы… — Я особенно и не старался изменять свой почерк — сомневаюсь, что они помнили матушкин…

«Чего он так злится, — подумала Лиза, — далеко не всегда дальние родственники поддерживают между собой теплые отношения. И тем более нельзя их требовать или считать, будто кто-то обязан проявлять к тебе родственные чувства…»

Станислав распахнул перед нею массивные дубовые двери:

— Прошу в опочивальню. Предупреждаю сразу: об отдельной спальне и не мечтай. Я считаю, ужены не должно быть никаких секретов от мужа. Эти европейские штучки!.. Я должен знать, как ты спишь, что читаешь, о чем думаешь. Отдельная же спальня дает жене слишком много свободы… Позволь мне за тобой поухаживать?

Она вовсе не думала об отдельной комнате, тем более что ее родители имели общую спальню и супружеское ложе, которое маленькой Лизе казалось огромным. Яркое воспоминание детства — то, как Лиза пыталась прорваться к этой кровати, чтобы спать рядом с мамой и с папой…

— Разреши, я сама разденусь? — попросила Лиза, отлично представляя себе, с чего начнется раздевание, — у нее на шее и на груди до сих пор виднелись кровоподтеки, так что в ближайшую неделю об открытом платье не стоит и мечтать.

— Зачем же, дорогая, я тогда отпускал горничную? — плотоядно ухмыльнулся он. — Мы с тобой только поженились, а ты уже пытаешься хитрить со мной. Не волнуйся, я все сделаю сам!

8

Лиза проснулась, но тихонько лежала на спине и сквозь прикрытые ресницы наблюдала, как рассвет за окном превращается в пасмурный день. Сквозь узкое длинное окно она видела краешек серого неба — скорее всего, на дворе собирался дождь. Или он уже шел? Но тогда на стекле появились бы капли, если, конечно, над окнами спальни не было какого-нибудь козырька.

«Пленница! — подумала Лиза. — Я пленница этой комнаты, этого замка, этого мужчины, который спит сейчас рядом со мной, по-хозяйски положив руку мне на грудь. И я почему-то принимаю это как должное.

Только потому, что он похитил меня из-под венца?

Или потому, что мы с отцом что-то там увидели в будущем далеке и решили этому не сопротивляться?..

Нет, я попыталась сопротивляться, велела Петруше больше не приводить его в наш дом… Перед кем я оправдываюсь? Перед самой собой? Ежели бы я любила Петю, то уж, наверное, не согласилась бы ни на то, чтобы Станислав был на свадьбе шафером, ни на то, чтобы он отвозил меня в церковь…»

Конечно, после драки кулаками не машут, но Лиза получила полной мерой за свое легкомыслие, и кто знает, как долго будет еще за это расплачиваться!

Она перевела взгляд на балдахин над супружеским ложем Поплавских. Это было настоящее произведение искусства. Но ткань была так стара, что кое-где истерлась, и кто-то — экономка или приглашенная золотошвейка — немало потрудился, чтобы умело скрыть следы потертости…

— Я же вижу, что ты не спишь, — вернул ее к действительности голос мужа. — Охота тебе притворяться!

— Не хотелось тебя будить, — пролепетала Лиза.

— Не хотелось? Или, может, хотелось? — Он притянул ее к себе, впиваясь ненасытными губами в ее вспухшие от прежних поцелуев губы. — Разве я не говорил тебе, что мужчине приятно, когда женщина по утрам сама его будит? И говорит ему, как она хочет, чтобы он ее приласкал… Ну же, не красней, скажи, что ты этого хочешь!

— Но я не… не могу. — Лиза всхлипнула, чувствуя, что еще немного, и она расплачется навзрыд.

Станислав снисходительно улыбнулся, тяжело навалился на нее, развязывая тесемки ночной сорочки, и притворно вздохнул:

— Как многому еще предстоит тебя обучить! Но знаешь, что я понял: мне приятно, когда ты вот так покорна, когда ты понимаешь, что я — твой повелитель и волен делать с тобой все, что захочу. Ты ведь побаиваешься меня, не так ли?

— Так, — прошептала Лиза, изумляясь про себя непостоянству этого человека. Не он ли недавно уверял, что ему нравится ее сопротивление и он не любит покорных. Теперь он говорит совсем противоположное…

— Но как ты неприступна была в Петербурге! Какое у тебя было холодное, надменное лицо! В какой-то момент я почувствовал даже некий трепет… Наверное, поэтому вначале я… э-э… был несколько груб с тобой. Ты сама в том виновата. Не пытайся более возвыситься надо мной. Мужчина не должен трепетать перед женщиной, запомни это! Мужчина должен покорять. А если попадется непокорная…