Франсуаза Фанфан

Матери я дал понять, что охвачен новой страстью, чтобы она не беспокоилась по поводу моего долгого отсутствия. А Фанфан воображала, что я продолжаю усердно учиться в Политической школе, не подозревая, что в ту минуту, когда она думала обо мне, я подсматривал за ней в бинокль, или шел на почтительном расстоянии по улице, сопровождая ее, или же сидел за столиком того же кафе, куда она зашла.

Я следовал за ней повсюду, где это было возможно. Она покупала книгу – я заходил в тот же магазин и покупал еще один экземпляр. Мне хотелось, чтобы нас занимали одни и те же мысли. В ресторане, выбрав место так, чтобы Фанфан меня не заметила, я заказывал те же блюда, что и она. И у меня создавалось впечатление, что мы завтракаем вместе.

Кто посчитает меня чокнутым, тот наверняка по-настоящему не любил. Сумасшедшие – те, кто не сходит с ума от любви.

А мой счет в гостинице продолжал разбухать.

Как-то Фанфан пригласила меня на обед к ее родителям, причем в голосе ее слышалась дрожь, вызванная явно не телефонными помехами.

– Раз уж мы брат и сестра, должна же я представить им тебя… – сказала она, перед тем как попрощаться и повесить трубку.

Ее мать и отец уехали из Кер-Эмма два года тому назад. Не хотели оставаться там, где утонула маленькая сестренка Фанфан, и решили поступить на работу в одну из парижских больниц. Оба были специалистами по раку легких. Как достойные дети Кер-Эмма, поклялись разделаться с этой злой болезнью.

И вот в четверг вечером я направился к родителям Фанфан, которые снимали квартиру в доме на углу двух улочек, свидетельствующих о том, что Осману [11] не хватило времени стереть с лица земли старый Париж целиком.

Дверь открыл отец Фанфан, он тут же привлек меня к себе и обнял со словами:

– Позвольте мне обнять вас, Александр… Простите, что обращаюсь к вам по имени, но мне кажется, так будет лучше. А вы меня зовите Жильбером.

– Добрый вечер, Александр, – сказала и его жена, которая также попросила звать ее Натали, после чего горячо обняла.

Фанфан приняла из моих рук цветы, которые я счел своим долгом принести, и при этом не могла скрыть лукавую улыбку; затем упорхнула, сославшись на то, что цветы нужно поставить в вазу.

– Чувствуйте себя как дома, – дважды попросила ее мать, подведя меня к дивану.

Мне поднесли бокал шампанского.

Жильбер отеческим тоном поговорил со мной о учебе в Политической школе, сообщил, что знает обо мне кучу вещей, и похвалил за то, что я часто навещаю «старый Кер-Эмма», то есть Мод и мсье Ти. Потом поблагодарил за то, что я через отца похлопотал за Фанфан перед Габиланом.

– Вы в точности такой, каким описала вас Фанфан, – объявила Натали.

Я никак не мог понять причины такого расположения и такой предупредительности, пока Натали не намекнула на кольцо, которое я, оказывается, подарил их дочери, и не добавила, что с моей стороны это было «настоящим безумством».

Жильбер поставил точки над «i».

– Но где же вы обручились?

Я был так ошарашен, что разинул рот и не мог вымолвить ни слова.

– Папа, я же тебе сказала, что мы это сделали наедине и никого при этом не было, – ответила вернувшаяся в гостиную Фанфан.

– Да, но все-таки где?

– В Вене, – важно ответила Фанфан.

– В Вене? – обернувшись ко мне, удивленно переспросила ее мать.

– Да, – подтвердил я. – Это, как бы вам сказать… в общем, это было романтичнее.

– Он предложил мне руку и сердце на балу в вихре вальса, – мечтательно сказала Фанфан.

– В Вене еще бывают большие балы?

– Да, да, – поспешил заявить я, бросив озадаченный взгляд на улыбавшуюся Фанфан.

Эта чертовка давала мне понять, что не согласна на status quo, [12] которое меня вполне устраивало, и решила взять инициативу на себя. Я тогда подумал, что должен был заподозрить ее в подобном намерении, когда она заговорила о планах отснять на пленку подлинную историю любви, в которой один из двух партнеров будет воздействовать на другого перед объективом скрытой кинокамеры.

Оправившись от изумления, я принял игру. В конце-то концов, я вовсе не был против того, чтобы на нас смотрели как на пару. Кстати, эта ложь была для меня правдой, ведь я старался делить жизнь с Фанфан без ее ведома. Важно, что она верила в мою нерешительность и это подстегивало ее страстное нетерпение.

Однако за столом я смутился, когда ее родители спросили, когда же свадьба. Надо полагать, Фанфан сама подсказала им этот вопрос до моего прихода; я чутьем догадался об этом.

Вместо того чтобы прийти мне на помощь, она вытянула шею, подперла подбородок рукой и с интересом ждала, как я выйду из положения.

– Гм…

Я сидел красный как рак и не знал, что сказать. Фанфан обманула родителей, и с нее были взятки гладки; но не мог же я назначить срок свадьбы, О которой и думать запрещал себе. Тогда всякое отступление стало бы невозможным, если не считать того способа, каким я порвал с Лорой. Хватит с меня и одного раза.

– Что ж, – начал я с уверенностью, которая меня самого удивила. – Фанфан, как видно, не сказала, что я развожусь. О да, я знаю, вам покажется, что двадцать лет такой возраст, когда еще рано состоять в браке и разводиться; но тем не менее это так. И я хочу набраться терпения до конца этой процедуры и тогда уже назначить срок свадьбы.

Фанфан незаметно кивнула мне, как бы одобряя мою находчивость, и опустила глаза.

После приема я отвез ее в квартирку, которая, на мой взгляд, стала уже почти нашей. В машине она сказала в свое оправдание:

– Понимаешь, мои родители чуточку старомодны. Они все спрашивали, есть ли у меня парень. Теперь не будут приставать с этим вопросом; но тебя-то это ни к чему не обязывает!

– Почему ты меня не предупредила?

– Потому что ты бы не пришел…

– А кольцо?

– Я купила его в кредит. Если когда-нибудь надумаешь делать мне предложение, ты сможешь его выкупить…

Я высадил Фанфан у ее дома, осторожно поцеловал в обе щечки и прошел в свой гостиничный номер, не подходя к администратору. Сумма счета выросла до чудовищных размеров, но именно поэтому тревога моя стала меньше, так как сумма стала казаться нереальной. Я тревожился бы, если бы задолжал шесть тысяч франков. А сорок пять тысяч не усложняли мою жизнь. Я достиг той стадии, на которой тревога сменяется надеждой на чудо.

Из окна я видел, как Фанфан расчесывает волосы, ложится в постель и открывает первый том «Замогильных мемуаров» Шатобриана, недавно купленный в книжном магазине. Я тоже лег в постель и взял свой экземпляр книги. Я надеялся, что это произведение вызовет у нас одни и те же чувства.

Когда я прочел несколько страниц, мне открылась вся глупость моего поведения. В ста метрах от меня нежилась в постели Фанфан, которая ждала только моего знака, чтобы отдаться, а я заставлял себя спать в одиночестве, да еще в такой гостинице, каждый день пребывания в которой усугублял мое разорение. Я быстро встал, торопливо натянул брюки, рубашку, кое-как напялил мокасины и побежал к парадной ее дома.

Дверь была заперта на замок с цифровым набором, а кода я не знал. Ругнул парижан, оборудующих входные двери такими устройствами, которые служат препятствием разве что для друзей и любовников, желающих застать свою избранницу врасплох.

Как всякий добрый вор, я решил подождать, пока кто-нибудь не захочет войти или выйти, а я сумею проскочить в полуоткрытую дверь. Но на мне была лишь тонкая рубашка, и очень скоро осенний ветер стал для меня пыткой. Было без десяти двенадцать; никто не шел. Зато на меня волной нахлынули сомнения и тревоги. Я мужественно гнал их прочь. Однако холод пробирал до костей, и я в конце концов убедил себя, что не для того я нарушил слово, данное Лоре, чтобы так быстро снова обручиться. Торопливо пройдясь по собственным воспоминаниям, я не нашел в них супругов, которым на шестом десятке жизни не терпелось бы заключить друг друга в объятия. Большей частью они разводились, а у остальных любовь выродилась в нечто жалкое и постыдное. Мод и мсье Ти – не в счет. Они успеют умереть раньше, чем их пламя погаснет.