Единорог и три короны

И молодая женщина стала вновь раздумывать о побеге. Постепенно эта мысль завладела ее душой: она убедила себя, что никто, кроме нее, не сумеет проторить путь к заговорщикам. Но как совершить побег? Предприятие выглядело слишком уж рискованным, а препятствия — почти непреодолимыми. Она выжидала, надеясь, что случай поможет ей принять решение.

15

Через несколько дней произошло событие, подтолкнувшее Камиллу к принятию решения. Во время утренней прогулки друзья сообщили ей крайне неприятную новость — вездесущий Гвидо устроился на работу в крепость помощником главного повара! Бандит должен приступить к своим обязанностям уже сегодня.

Видимо, Тибор и Пьер все же попались кому-то на глаза в окрестностях тюрьмы, их выследили, и заговорщикам теперь было известно, где скрывается наследница Савойского дома. Итак, тюремная камера перестала быть для нее безопасным убежищем.

Друзья передали, чтобы она не прикасалась к пище до тех пор, пока они не найдут выход из этой опаснейшей ситуации. Девушка пришла в смятение. Все утро она обдумывала полученные известия и решила, что ей необходимо завоевать доверие шевалье д’Амбремона. Молодой офицер — ее единственная надежда; нужно внушить ему, что ее жизнь находится под угрозой.

Когда в полдень Филипп вошел в камеру, чтобы снять цепи на время обеда, Камилла обратилась к нему дрожащим голосом:

— Сударь, молю вас выслушать меня. Убийцы сумели подобраться ко мне. Поговорите с королем! Передайте ему, что я оказалась в ловушке. От вас зависит моя жизнь!

На какое-то мгновение дворянину показалось, что она лишилась рассудка. Сказав себе, что надо хоть немного скрасить ей заключение, он стал уговаривать ее, как ребенка:

— Успокойтесь! Не болтайте чепухи и поешьте — вам сразу станет лучше!

— Нет! — вскричала она, вцепившись в его руку. — Я не прикоснусь к еде. Я не желаю умирать из-за вашего тупого упрямства, и вам придется меня выслушать! Если вы не сделаете того, о чем я прошу, то королю вы передадите труп!

Удивленный этой яростной вспышкой, он пристально взглянул на узницу и прочел в ее глазах такой ужас, что на секунду поверил ей, но тут же вспомнил, как обманчива хрупкая внешность этой девицы и сколько коварства таится в искренних, казалось бы, словах. Конечно, это очередная адская выдумка, чтобы обмануть его и вновь совершить побег.

Грубо схватив Камиллу за плечи, он силой усадил ее за стол решительно произнес:

— У меня нет времени выслушивать все эти глупости. Хватит ломаться! Ешьте!

Однако на сей раз она не собиралась подчиняться и, прежде чем Филипп успел остановить ее, смахнула на пол всю принесенную ей еду. Тарелки с грохотом разлетелись на мелкие кусочки.

— Хорошо, — сказал он сквозь зубы, силясь сохранить хладнокровие. — Если у вас нет аппетита, подождем ужина. А пока извольте лечь на постель. Я не намерен долго возиться с плаксивой жеманницей!

Схватив девушку за запястья, он бесцеремонно швырнул ее на кровать и взялся за цепи. Но она, столь покорная и молчаливая, словно бы взбесилась — кусалась, царапалась и вопила рыдающим голосом:

— Нет! Нет! Умоляю вас… Не трогайте меня… Выслушайте! Шевалье!

Филипп, придя в крайнее раздражение, потерял всякий контроль над собой. Она билась в его руках, будто фурия, оглушив его своими криками, и ему хотелось просто придушить ее. Внезапно девушка обмякла, и ее огромные глаза уставились на какую-то точку в середине комнаты.

— Посмотрите, — выдохнула она, — мыши… Они подохли!

Шевалье инстинктивно обернулся, думая, что на сей раз Камилла окончательно сошла с ума. И застыл в изумлении: в нескольких метрах от него возле разбитых тарелок и кусков пищи неподвижно лежали две мыши. Привыкнув хватать с пола любую крошку, зверьки устремились на пиршество, и яд поразил их почти мгновенно.

Опомнившись, Филипп выругался и бросился в коридор. Позвав стражников, он быстро выяснил, что обед принес новый помощник повара, лишь сегодня поступивший на службу. Приказав схватить негодяя, он заявил, что сам займется расследованием.

Вернувшись затем в камеру, он долго смотрел на Камиллу прищуренными глазами, словно желая проникнуть ей в душу. Столь долго сдерживаемое любопытство едва не прорвалось наружу потоком вопросов, но он заставил себя молчать, ибо не хотел поддаваться слабости. Ему нет никакого дела до этой девушки, и не имеет значения даже то, каким образом удалось ей узнать о готовящемся покушении. Он должен руководствоваться одним — приказом, полученным от короля.

— Вы оказались правы, — сказал он наконец. — Вас действительно пытались отравить… По не известной мне причине. Однако это не отразится на вашем положении и на строгих мерах надзора. Отныне я сам буду следить, чтобы подобных происшествий более не случалось. Что до преступника, то обещаю вам: мы развяжем ему язык прежде, чем его вздернут на виселицу. — Он приковал Камиллу к кровати цепями — та не оказала сопротивления. На пороге он обернулся и добавил: — Возможно, именно вы и довели до преступления этого беднягу! Наверное, он хотел расквитаться с вами за какую-нибудь пакость… Меня бы это не удивило!

Этими словами Филипп хотел преуменьшить важность случившегося и успокоить молодую женщину. Но Камилла пребывала в таком ужасе, что почти не слушала. Ее преследовала ужасная картина — дохлые мыши среди тарелок и разбросанной еды! Если бы не верные друзья, она вполне могла бы оказаться на их месте!

Она не ведала страха, встречаясь с врагом лицом к лицу, с оружием в руках. Но сейчас ее окружали коварные, безжалостные враги, против которых она была беспомощна, — именно это обстоятельство приводило ее в ужас. И вдобавок ко всему она была прикована к кровати, лишенная способности защищаться.

Нужно бежать — бежать во что бы то ни стало, пусть даже с риском для жизни! В конце концов, лучше погибнуть самой, чем в страхе поджидать убийцу.

Она ждала вечера в лихорадочном нетерпении, спрашивая себя, хватит ли у нее сил решиться и осуществить смелый до безрассудства план. Но выбора не было — она должна это сделать!

Когда д’Амбремон, как обычно, зашел за ней, чтобы отвести на вершину башни, она посмотрела на него невидящим взором и двинулась вперед, будто автомат. Он поразился призрачной бледности ее лица, но приписал это пережитому волнению — все-таки она побывала на краю могилы, что не могло не повлиять даже на такую бесстрашную амазонку, как Камилла.

Поднявшись на башню, девушка прежде всего отыскала взглядом своих друзей — их нужно предупредить о том, что она задумала. Жестом подан им сигнал и не дожидаясь ответа, она повернулась к шевалье и устремила на него долгий взор. Сердце у нее мучительно сжалось. Быть может, через несколько секунд она погибнет — так пусть же воспоминание об этом красивом лице будет последним в ее жизни!

Ей хотелось поговорить с ним, проститься… Сказать то, что невозможно произнести! Она подошла к нему совсем близко, почти коснувшись его, и прошептала дрожащим от волнения голосом:

— Сударь, я знаю, что виновата перед вами…

Ее огромные голубые глаза, казалось, молили о снисхождении. Сохраняя бесстрастное выражение лица, он ждал, заинтригованный этим тоном и пристальным взглядом. А она продолжала:

— Я причинила вам много неприятностей, ранила вас в плечо. Из-за меня вы провели много часов в этой крепости, хотя у вас, конечно, масса развлечений в других местах. Но вы должны знать, что я не держу на вас зла и ничего дурного сделать не хотела. Обстоятельства вынудили меня поступать именно так, а не иначе. Возможно, сложись все не столь драматически, мы могли бы стать друзьями… Пока же я прошу вас простить меня!

Донельзя изумленный этой торжественной декларацией, Филипп даже и не подумал прервать монолог Камиллы какой-нибудь иронической репликой. Она была невыразимо прекрасна в эти минуты, и у Филиппа защемило сердце при мысли, что этому хрупкому грациозному созданию угрожает опасность. Он хотел спросить ее, зачем она завела такие странные речи, но не смог вымолвить ни слова, ибо был слишком взволнован и предпринимал отчаянные усилия, чтобы это скрыть. С невыразимой тревогой он следил за ней, а она медленно подошла к зубцам стены и, склонившись вниз, испуганно вскрикнула: