Шалость

— Вы совершенно правы, имея такую уверенность, мадемуазель Гоготта, потому что вот здесь у меня есть нечто, что может пригодиться при всякой встрече. Будьте уверены, за вашу честь и честь барышни я не поколеблюсь ни минуты всадить обе пули в шкуру первого, кто лишит вас должного уважения. Эти игрушки знают, что находятся в руках старого солдата. Они набиты свинцом до самой глотки. Вот посмотрите!

И Аркенен вытащил из своих кобур два прекрасных «пушечных» пистолета с насечкой по стволу и удобным для руки прикладом. При виде их Гоготта испустила вопль ужаса.

— О, боже! Господин Аркенен, вы хотите, чтобы я умерла! Оставьте в покое ваши военные штуки. Полно! Кто осмелится подвергнуть оскорблению двух слабых женщин! Нужно быть очень развращенным, чтобы желать им зла, клянусь честью Гоготты! И все же я приношу вам благодарность, господин Аркенен, за готовность нас защищать. Ах, господин Аркенен! Если бы все мужчины были похожи на вас, трудно было бы оставаться девицей! — И мадемуазель Гоготта Бишлон — иначе Маргарита или Марго Бишлон, камеристка маркизы де Морамбер — жеманно вздохнула; ибо от гостиницы до гостиницы, от одной почтовой станции до другой, от одного перегона до другого мадемуазель Гоготта была готова идти навстречу ухаживаниям Николая Аркенена. Они, видимо, нравились друг другу. Гоготта любовалась осанкой Николая Аркенена, прекрасно носящего коричневую ливрею, прекрасно сидящего на своей высокой гнедой лошади, с пистолетами у седла, засунув в стремена носки высоких ботфорт. Со своей стороны, Аркенен с интересом разглядывал Гоготту, погрузившую свою объемистую и важную персону в пух каретных подушек. Но он не отказывался бросить иногда взгляд и на другую путешественницу, которая во время разговора оставалась молчаливой.

Ее тонкая и маленькая фигурка совершенно исчезла за дородностью обширной мадемуазель Гоготты Бишлон. В эту эпоху девица Анна-Клод де Фреваль едва достигла семнадцатилетнего возраста и являла все изящество очаровательной и невинной юности, которая с первого взгляда производила, впрочем, впечатление некоторой хрупкости. Можно было оставаться совершенно спокойным относительно будущего, сужденного ее прелестями. Девица де Фреваль имела средний рост и совершенные пропорции. Все ее движения были живыми, а иногда даже немного резкими, и тем не менее это делало ее бесконечно соблазнительной, несмотря на некоторую сухость сложения, более зависящую от условий ее возраста, чем от свойств самой природы. При ближайшем рассмотрении было ясно, что в свое время она достигнет необходимой крепости, сохранив в зрелом возрасте нечто от юношеского изящества. В настоящую минуту девица де Фреваль отличалась только гибкостью движений. Наиболее приятным в ее наружности было лицо. Совершенно свежий и безукоризненно светлый цвет его оживлялся темными глазами под прекрасными густыми ресницами. Тонкий маленький носик соседствовал с мясистым подвижным ртом и гордым подбородком. Волосы девицы де Фреваль были под стать белизне ее кожи, темным глазам и каштановым ресницам. И без пудры эти волосы окружали ее личико пышным золотым ореолом, противоречащим скромности ее наряда, под кажущейся простотой которого она каждым своим жестом выдавала свое благородное происхождение. Об этом говорила и карета, в которой она ехала, и окружающие ее люди — ибо Гоготта Бишлон так же, как и Николай Аркенен, без сомнения, находились у нее на службе и считали своей обязанностью окружать ее заботами. Девица Анна-Клод де Фреваль была создана, впрочем, для того, чтобы ей повиновались. Это чувствовалось в звуке ее голоса и в том дружественном тоне, с которым она обратилась к г-ну Аркенену, добавляя к своим словам очаровательную улыбку.

— Ну, Аркенен, нам не придется здесь заночевать? Сколько еще лье до Вернонса?

Аркенен почтительно коснулся своей шляпы.

— Вернонс, сударыня, на другом конце долины. Мы заметим его с высоты холма, с той его стороны, которую называют здесь «Круглышом». Когда я говорю: «Мы заметим его» — это только манера выражаться, потому что скоро уже ночь, а подъем на «Круглыш» весьма затруднителен. Я уж не упоминаю о том, что спуск в долину нельзя назвать удобным. Но не все ли равно! На тот случай, если не взойдет луна, у нас есть прекрасные фонари. А раз мы в Вернонсе, — это значит, самое трудное уже позади, и остается только рано утром перепрячь лошадей, чтобы к полудню попасть в замок, где господин барон ожидает нас вне себя от беспокойства.

С этими словами Аркенен укрепился в стременах и сделал знак кучеру и почтальону. Лошади глубоко вздохнули; с сухим стуком Гоготта Бишлон опустила окно кареты. Щелкнули бичи, повернулись колеса, и под скрип рессор и осей начался спуск.

Аркенен был прав. Дорога в самом деле оказалась неважной. Она стала совсем плохой, когда добрались до ложбины. Быстро опускалась ночь. Правда, темнота не была густой. Бледные намеки света в облаках возвещали близкий восход луны. Дорога была еще достаточно различима, но окрестности все более и более стирались в темноте. Вскоре дорогу обступили деревья, и она вошла в лес. Доехали до места, где она суживалась, теснимая оврагом. В эту минуту луна, прятавшаяся за тучами, почти полным диском показалась на небе. Вся дорога осветилась. В то же самое мгновение лошади сделали внезапный скачок и остановились так резко, что карета чуть не повалилась набок, под гул голосов и выстрелов. Аркенен разрядил в ответ свои пистолеты, но уже чья-то мускулистая рука схватила его за ботфорт, и он потерял стремена. Тем не менее во время своего падения он успел увидеть с дюжину подбегающих молодцов. Одни из них суетились у лошадиных морд, другие окружали карету. Все эти люди, вооруженные мушкетами, имели на лице маску из черного шелка. Только у одного из них, казавшегося предводителем шайки, лицо было совершенно открыто. Он обладал высоким ростом, прекрасной осанкой и был одет весьма изысканно.

Этот человек направился к карете, застрявшей поперек дороги. При хлопанье мушкетной перестрелки кучер соскользнул под свое сиденье, а почтальон нашел убежище под брюхом лошадей. Единственное сопротивление могли бы оказать пистолеты г-на Аркенена, но их пули потерялись в темноте, не найдя цели. Стычка быстро пришла к концу, тем более что большая туча внезапно спрятала лунный диск. Только когда разбойники зажгли принесенные с собою факелы, стало возможно что-либо рассмотреть. При свете пламени предводитель постучал пальцем в каретное окно, за стеклом которого показалось испуганное лицо Гоготты Бишлон. Увидев ее, он разразился смехом и руганью.

— Черт возьми, сударыня, при всем моем уважении к вашему полу, я должен сказать, что вы совершенно не то, что я надеялся найти в засаде, и у меня имелись бы все основания бояться, что бедные люди, начальником которых я являюсь, выместят на вас свою досаду, если бы они не были послушнее ягнят. Но я отвечаю за них, и вам не придется страдать от дурного обращения. Судите сами, мы ожидали обрести в этой карете не двух благородных дам, а весьма состоятельную персону господина Фермье генерала Ле Рон д'Естерней, кошелек которого, без сомнения, туже набит, чем ваш. Меня известили о проезде откупщика. Но я не могу поверить, что хорошенькое личико, которое я вижу в глубине этой кареты, собирает иные налоги, чем те, которые платит удивление вдохновившей его красоте.

Произнося эти слова, предводитель разбойников галантно поклонился девице де Фреваль и, держа свою шляпу в руках, продолжал:

— Вы должны извинить меня, сударыня, за то, что я прервал ваше путешествие. Прежде чем вы его возобновите, да будет мне позволено спросить, не имеется ли у вас с собой некоторой суммы для того, чтобы вознаградить хоть немного этих честных людей, потерявших целый день в ожидании вашей кареты?

Слушая эту речь и роясь в своих юбках в поисках тощего кошелька, врученного ей при отъезде г-жой маркизой де Морамбер, Гоготта Бишлон дрожала всем телом перед господами разбойниками, в то время как девица де Фреваль при виде их не показывала никаких признаков волнения. Она спокойно разглядывала их предводителя, уже готового ссыпать свою добычу в ладони одного из подчиненных, как вдруг этот последний, повернувшись вокруг своей оси, упал лицом в землю с пронзенным пулею горлом, в то время как треск мушкетных выстрелов смешался с топаньем копыт, лязганьем сабель и криками, среди которых можно было различить только одно слово: «Драгуны! Драгуны!»