Прекрасная мука любви

– П-простите меня, – запинаясь, пробормотал Деннис. – Я не имел права совать нос не в свое дело.

– Ну конечно, имел, сынок. Ведь это твоя работа.

– А вот и мой фотограф, – поспешно сказал журналист, все еще ощущая неловкость. – Быть может, вы разрешите вас снять?

Хокинс увидел, что к нему и в самом деле направляется фотограф, а следом за ним и его внучка, Ребекка.

– Снимайте на здоровье, но только при условии, что вместе со мной сфотографируют и мою внучку, – заявил Хокинс. – Думаю, вашим читателям будет приятнее смотреть на хорошенькое женское личико, чем на мою морщинистую физиономию.

Насчет своей внучки бывший наездник не ошибался. Ребекка Хокинс и в самом деле была хорошенькой. Стройная, чуть выше среднего роста, с копной черных кудряшек, ниспадавших до плеч и обрамлявших белоснежное, гладкое, как фарфор, лицо, лишь на щеках тронутое румянцем. Картину дополняли алые, четко очерченные губы и огромные глаза необычного рыже-карего цвета. «Словно херес в хрустальном бокале», – любил говаривать дедушка.

Сейчас эти глаза сияли, а улыбка обнажила маленькие, ровные, белоснежные зубки. Взгляд, которым Ребекка одарила дедушку, был полон торжества.

– Иди сюда, Бекки, – позвал Хок. – Наша фотография скоро будет красоваться в газете. Здорово, правда? Может, уже завтра напечатают? – обратился он к фотографу.

– Боюсь, что нет, сэр, – отозвался тот. – Завтра только будут готовы снимки. А сейчас прошу не шевелиться и смотреть в объектив.

Хок с Ребеккой послушно уставились в объектив стоявшей на треножнике камеры, а фотограф юркнул под черное покрывало. Послышался громкий щелчок, фотограф забрал свою камеру и удалился.

– Спасибо за интервью, мистер Хокинс, – проговорил Деннис. – И удачи вам завтра на скачках.

– Не стоит благодарности, молодой человек.

– Пэдди Бой прошел сегодня просто великолепно, – заметила Ребекка, когда они с дедом направились к конюшне. – Он это и сам знает. Видел бы ты, как он задирает нос!

– Да ну? – удивился Хок. – А Черный Принц берет с него пример?

– Ну что ты! – рассмеялась Ребекка. – Черный Принц слишком хорошо воспитан, чтобы поддаваться дурному влиянию. Он, как обычно, держится с аристократическим спокойствием. Впрочем, когда я наградила Пэдди Боя за одержанную победу кусочком сахара, Принц решил, что и ему полагается.

– Но ты, конечно, не дала ему сахар? – нахмурился Хок.

– Дала, дедушка. Как я могла ему отказать?

– Ах, Бекки! Никогда тебе не стать хорошим тренером. Слишком доброе у тебя сердце. Черный Принц должен крепко-накрепко запомнить, что сахар ему дадут только в том случае, если он его заработает.

– Но ведь так нечестно, дедушка! – возразила Ребекка. – Пэдди Бой выигрывает скачки и получает свои заслуженные награды, а бедняжка Черный Принц день за днем стоит в стойле. Если бы ему дали возможность поучаствовать в состязаниях, он бы наверняка выиграл! Но никто ему такой возможности не дает.

– Точно выиграл бы, – согласился Хок, и глаза его задорно блеснули, – Но ведь ты же знаешь, моя хорошая, что мы с тобой задумали.

– Я-то знаю, дедушка, а вот знает ли Принц?

– Черный Принц, конечно, самый быстроногий чистокровный жеребец во всей Америке, но мы не можем пока что выставлять его на скачках. Пусть до поры до времени постоит в конюшне, чтобы никто не догадался о его потрясающих способностях; А вот когда начнется Кентуккийское дерби, мы непременно выставим Черного Принца в первом же заезде. Мы поставим на него все наши сбережения, девочка, а когда он выиграет, у нас будет достаточно денег, чтобы купить ту ферму по разведению чистокровных жеребцов, о которой мы с тобой столько мечтали, – терпеливо принялся излагать Хокинс свой план, будто Ребекка не знала его наизусть, будто не слышала эти самые слова сотни раз в течение многих лет, когда они с дедом кочевали из штата в штат, с одной ярмарки, где проходили скачки, на другую.

– А вот и они, – с гордостью сказала Ребекка, когда они с дедом подошли к двум смежным стойлам, в которых стояли их лошади, – мои дорогие красавцы.

Заслышав тихий голос хозяйки, оба жеребца, Черный Принц и Пэдди Бой, повернули к ней головы и выжидающе взглянули на нее. Ребекка направилась к своим любимцам, но в этот момент послышались свист кнута, громкий щелчок и испуганное ржание.

– Что это, дедушка? – спросила Ребекка и, крепко схватив Хока за руку, обвела встревоженным взглядом длинные ряды стойл.

– Сдается мне, девочка, какой-то мерзавец бьет свою лошадь, – сердито бросил Хок. – Эй, вы! – закричал он, бросаясь к стойлу, из которого донеслось ржание. – Презренный негодяй! Перестаньте мучить животное!

– Осторожно, дедушка! – взмолилась Ребекка и помчалась следом за ним, опасаясь, как бы с ее горячо любимым дедом чего не случилось.

Снова раздались свист кнута, звук удара – это кнут пришелся по крупу несчастного животного – и полное муки лошадиное ржание.

– Черт бы вас побрал, сэр! – воскликнул Хок и, настежь распахнув дверь стойла, вбежал туда, нисколько не боясь, что ему тоже достанется. – Прекратите бить животное!

Ребекка следом за дедом тоже ворвалась в стойло и, увидев нарушителя спокойствия, испуганно ахнула, чувствуя, как у нее мороз прошел по коже. Никогда в жизни не доводилось ей видеть такого страшного человека, как стоявший перед ней мужчина, одной рукой державший под уздцы испуганную лошадь, а другой сжимавший кнут.

Это был огромный детина двухметрового роста с абсолютно лысой яйцеобразной головой, сидевшей на толстенной, как бревно, шее. Мощная шея плавно переходила в широченные плечи, отчего создавалось впечатление, что обладатель их сделан из цельного куска гранита. Страшилище было облачено с ног до головы во все черное (при ближайшем рассмотрении Ребекка заметила, что одежда его сшита из самого дорогого материала и великолепным портным). Левую щеку детины, будто алая молния, прорезал длинный шрам. Легко касаясь его пальцами, словно лаская, гигант взглянул на Хокинса, потом на Ребекку.

Рядом со стойлом стояли еще двое. Одного из них, невысокого, облаченного в желто-черный камзол, Ребекка знала. Это был наездник по имени Тимми Берд. Второго мужчину она никогда прежде не видела.

– Насколько мне известно, вас зовут Генри Хокинс, – сказал великан с кнутом. – Разрешите представиться, сэр. Оскар Сталл, владелец этой лошади.

– Что еще не дает вам права избивать ее! – пылко воскликнула Ребекка.

Взглянув на нее, Сталл холодно улыбнулся.

– Напротив, моя дорогая юная леди. Это дает мне право делать с этим животным все, что мне заблагорассудится. Я могу даже убить его, если у меня появится такое желание.

– Тимми, – обратился Хокинс к переминавшемуся с ноги на ногу наезднику. – Я знаю тебя уже не один год, но никогда не замечал, чтобы ты мучил лошадей или позволял это делать другим.

– Что я могу поделать, Хок, – промямлил Тимми, и на лице его явственно отразился страх перед Оскаром Сталлом.

– Ты можешь сказать этому презренному негодяю, что ты больше у него не работаешь.

Сталл хрипло расхохотался.

– Нет, мистер Хокинс, он не может этого сделать. Если он такое себе позволит, то я позабочусь о том, чтобы он больше никогда ни на кого не работал.

– И как вы это сделаете, позвольте вас спросить? – вмешалась в разговор Ребекка. – Изобьете его кнутом, как свою лошадь?

– Я никогда ни с кем не расправляюсь сам, юная леди, – ответил Сталл, холодно улыбнувшись. – Мистер Мерси умеет сделать так, чтобы мои пожелания немедленно и беспрекословно претворялись в жизнь. Не правда ли, мой друг? Между прочим, разрешите представить вам мистера Мерси, моего телохранителя. К сожалению, время от времени я нуждаюсь в такого рода услугах.

– Могу себе представить, – с отвращением произнесла Ребекка.

Она взглянула на человека, которого Оскар Сталл назвал мистером Мерси. Ребекка никогда его раньше не видела и прекрасно прожила бы без этого и впредь.

Мистер Мерси был невысокого роста и довольно хлипкого сложения, особенно по сравнению с Оскаром Сталлом. Так что, на первый взгляд, его должность телохранителя при таком здоровяке, как Сталл, казалась просто смехотворной. Цвет лица у мистера Мерси был болезненно-серым, а бесцветная, будто линялая, одежда лишь подчеркивала его невзрачность. Глаза у телохранителя тоже были серые, вроде бы самые обыкновенные, но внимательно вглядевшегося в них они потрясали до глубины души: они казались настоящими кусочками льда. В них не отражалось ничего – ни мыслей, ни чувств. Похоже, этому человеку были неведомы ни жалость, ни сострадание.