Мираж

В эту минуту самый последний из отставших внезапно полетел вперед с такой молниеносной скоростью, что обратил на себя всеобщее внимание. Он за короткое время догнал товарищей, потом одного за другим опередил их. Вот он легко и уверенно, без малейшего напряжения взял препятствие и помчался дальше, за ведущим скачку всадником; расстояние между ними быстро сокращалось.

Бернрид оглянулся и бросил полуудивленный, полугневный взгляд на неожиданного соперника. Это был еще очень молодой человек, которого до сих пор никто не удостаивал вниманием. Он сидел в седле так, точно прирос к нему. Лошадь, на которой он ехал, казалась почти маленькой по сравнению с рыжим гигантом Дарлингом, но была, несомненно, чистейшей породы: ее стройное сложение и маленькая головка с большими умными глазами выказывали арабскую кровь. Вот она очутилась совсем у крупа Дарлинга; еще одно быстрое, как молния, движение вперед, и обе лошади пошли рядом.

Борьба становилась серьезной. Бернриду довольно было одного взгляда, чтобы понять, что соперник равен ему по умению, что он преднамеренно берег свою лошадь и держался позади, чтобы теперь показать всю ее силу. Точно молния промелькнула по лицу Бернрида, на лбу образовалась грозная складка. Дарлинг почувствовал шпоры и напряг все силы, но напрасно — арабская лошадь не отставала, и они бок о бок взяли следующее препятствие.

Первоначальный интерес зрителей к поразительному обороту, который принимали скачки, уже давно превратился в страстное участие. На других всадников уже почти не обращали внимания; смотрели только на этих двоих, ожесточенно оспаривавших друг у друга победу. Все остальные отошли на задний план перед этим состязанием между всадником, признаваемым первым в кругу каирских спортсменов, и молодым иностранцем, которого почти никто не знал. Но именно эта неожиданность, неимоверная скорость, с которой он появился, доставили ему симпатии толпы — и аристократии на трибунах, и простонародья внизу; по мере продвижения его провожали бурными приветствиями.

Очевидно, Бернрид чувствовал, к кому относились приветствия, и не мог примириться с мыслью о возможности поражения. Его лицо побагровело, каждая жилка в нем дрожала от дикого возбуждения, и это возбуждение грозило стать для него роковым: вместе с самообладанием он утратил и власть над лошадью. Два всадника вихрем неслись вперед — Дарлинг мчался длинными, мощными прыжками, а рядом с ним легко, как птица, едва касаясь земли своими изящными копытцами, летела Фаида.

Наконец арабская лошадь опередила; рыжая отстала сначала на длину головы, потом больше, больше; она явно начинала уставать. Если Фаиде удастся первой взять последнее препятствие, победа будет предрешена…

Вероятно, эта мысль лишила Бернрида последних остатков рассудка и самообладания. Побледнев как полотно, стиснув зубы и напрягая каждый мускул, он, как безумный, хлестнул свою лошадь. С удил Дарлинга бежала пена, его бока трепетали, но он повиновался: сделал последнее отчаянное усилие и нагнал Фаиду; оба коня почти одновременно приготовились к прыжку.

Широким, мощным прыжком Фаида перелетела через барьер. Глухой крик, раздавшийся в то же мгновение, потонул в громе восторженных приветствий, которыми зрители встретили безумно смелый наезднический кунштюк [1], и всадник помчался дальше к цели, к победе, которой никто уже у него не оспаривал.

Никто! Дарлинг, всего несколькими секундами позднее собравшийся взять препятствие, упал на нем. Он грохнулся поперек плетня, а его владелец, выброшенный из седла, лежал в нескольких шагах на земле без движения. Его быстро подняли, унесли с ипподрома и сдали на руки врачу. Продолжению скачек это не помешало; к подобным несчастным случаям всегда надо быть готовым.

Бурные крики встретили победителя, подошедшего к столбу; его со всех сторон осыпали похвалами и изъявлениями восторга, а дамы на трибунах махали платками. Победа была, действительно, блистательна: другие наездники пришли к цели лишь много секунд спустя.

Молодой наездник Фаиды — ему было самое большее двадцать три, двадцать четыре года — снял фуражку и раскланялся. Он был стройным и, несомненно, обладал силой; его лоб обрамляли густые вьющиеся белокурые волосы; слегка загорелое лицо не отличалось красотой, но в его неправильных чертах было что-то особенное, привлекавшее к себе внимание; темные огненные глаза сверкали веселым задором и гордой самоуверенностью. Теперь, когда он кланялся на все стороны, раскрасневшись от бешеной езды, сияя торжеством победы, он казался олицетворением бурной молодости во всей ее силе и красоте.

Он поклонился в сторону трибуны, из переднего ряда которой ему усердно махали пожилой господин и молодая дама. Первый быстро встал с места и пошел навстречу победителю.

— Вы, действительно, одержали победу в честном поединке! — воскликнул он, полный радостного волнения. — Благодарю вас, господин Эрвальд! Меня со всех сторон осыпают поздравлениями… Нет, господа, вам следует обратиться с ними вот к этому молодому наезднику; Фаида обязана победой единственно ему.

Он говорил по-немецки и с последними словами обратился к нескольким мужчинам, которые шли за ним и окружили молодого человека, поздравляя его.

— А ведь вы не ожидали, что мы с Фаидой победим, господин консул, — со смехом сказал Эрвальд, спрыгивая с седла на площадке перед весами. — Вы серьезно боялись поражения и пожали плечами, когда я вызвался за неделю выездить вашу лошадь для скачек.

— Если бы я видел образчики вашего искусства в верховой езде, то, конечно, был бы увереннее, — ответил консул, пожилой человек аристократической внешности. — В данном случае вышел очень приятный сюрприз. Идите же к моей дочери! Зинаида хочет видеть Фаиду; она чрезвычайно гордится ее победой.

Фон Осмар дружески махнул победителю рукой и обратился к двум подошедшим англичанам, тогда как Эрвальд, сдержанно поклонившись им, взял лошадь под уздцы и повел ее к трибунам.

— Фаида желает получить благодарность от своей хозяйки, — сказал он, слегка кланяясь молодой девушке, которая протягивала руку к лошади, чтобы поласкать ее.

Фаида наклонила красивую головку и тихонько заржала, точно понимала, что заслужила ласку.

— А наездник? Он не нуждается в благодарности за смелую езду? — улыбаясь спросила девушка.

— Напротив, мне следует благодарить вас, — возразил Эрвальд. — Не заступись вы за меня, мне не доверили бы Фаиды. Ваш батюшка сначала был решительно против этого и сдался только на вашу просьбу.

— Смейтесь-смейтесь! Вы одержали блистательную победу над всеми, кто сомневался в вас, и над бедным Бернридом. Надеюсь, его падение не будет иметь опасных последствий?

— Надеюсь, что нет. Я уже справлялся, но лорд Марвуд, к которому я обратился с вопросом, не соблаговолил мне ответить. Правда, я никогда не был в милости у лорда, но, с тех пор как он убедился, что я держусь в седле до известной степени порядочно, удостоил меня уже полной немилости. Я в отчаянии!

Слова молодого человека дышали веселой насмешкой, а в его движениях, когда он вплотную подошел к трибуне и положил руку на барьер, была заметна некоторая преднамеренность: он прекрасно видел, что лорд Марвуд, в отдалении разговаривая с консулом, наблюдает за ним и за молодой девушкой.

Зинаиде фон Осмар было около двадцати лет. Это была стройная, хрупкая девушка, одаренная жгучей экзотической красотой страны, в которой родилась. Черные волосы, причесанные гладко и свернутые на затылке греческим узлом, имели синеватый оттенок; глаза были бархатистые, очень темные, какие бывают только у детей юга; взгляд был кроток и мечтателен, но в нем таился страстный огонек; лицо казалось немножко бледным; ему недоставало свежего румянца, но его мягкие, нежные черты были полны чарующей прелести. Даже не будучи дочерью одного из самых богатых людей в Каире, молодая девушка все же привлекала бы к себе внимание.

Вероятно, так думал и лорд Марвуд, не сводивший с нее глаз. Он, очевидно, не постигал, как смеет «мальчишка» так фамильярно болтать с дочерью консула. Что касается Осмара, то тот как будто не замечал этого; в это время он разговаривал с двумя английскими офицерами о Бернриде.