Мираж

— Впрочем, не стоит тратить слова из-за того, что само собой скоро закончится, даже если предположить мимолетное романтическое увлечение со стороны моей дочери, — снова заговорил он. — Встречи, которые беспокоят вас, прекратятся, потому что на следующей неделе мы уезжаем в Луксор, в мое имение. Я немножко заработался и чувствую последствия переутомления. Надеюсь, что Луксор поможет мне привести в порядок мои расшатанные нервы, а когда мы вернемся — ни Зоннека, ни Эрвальда уже не будет в Каире. Вам же, милорд, я хочу дать возможность лично сделать предложение. Вам угодно быть нашим гостем в Луксоре?

Марвуд приподнялся, приятно изумленный.

— Об этом и спрашивать нечего; я чрезвычайно благодарен вам за приглашение.

— Остальное — уже ваше дело. Но мне хотелось бы дать вам еще один совет. Не торопитесь! У вас ежедневно будет возможность говорить с моей дочерью, но, повторяю, Зинаида хочет, чтобы ее любви добивались. Приступайте к объяснению лишь тогда, когда будете уверены в успехе. Все, что я могу сделать со своей стороны, будет сделано.

Сказав это, консул протянул руку молодому лорду, и тот схватил ее с необычайной живостью. Рукопожатие скрепило союз, которым оба были чрезвычайно довольны.

Оставшись один, Осмар позвонил и спросил, где его дочь. Лакей доложил, что барышня уехала час тому назад с Зоннеком и Эрвальдом. Консул нахмурился, хотя вспомнил, что об этой поездке говорилось еще накануне; Зоннек открыл какую-то древнюю мечеть и хотел показать ее молодой девушке. Осмар, лично вовсе не охотник до арабских зданий и надписей, ничего не имел против поездки, лишь бы его не тащили с собой. Но с ними, как всегда, был Рейнгард! Что, если он в самом деле питает смелые надежды, как намекал лорд Марвуд?

Консул начал тревожно ходить из угла в угол. Теперь, когда на это обратили его внимание, ему вспомнилось многое, чего он раньше не замечал. В этом Эрвальде, в котором жизнь била через край, действительно, было что-то обаятельное, и он совершенно не походил на других молодых людей, а Осмар хорошо знал пристрастие дочери ко всему незаурядному. Пожалуй, дело было не так уж невинно, и ввиду этого сватовство Марвуда приобрело для консула еще большее значение. Впрочем, Осмар и без того покровительствовал бы этому предложению, партия была, несомненно, прекрасная, и Зинаида играла бы первую роль в английском обществе, как леди Марвуд. Теперь же было необходимо при помощи приличного брака предупредить глупость, которую можно было ждать с ее стороны, и это имело для консула решающее значение; он был намерен употребить в дело весь свой отцовский авторитет.

5

Зинаида отправилась с Зоннеком и Эрвальдом на условленную прогулку. Мечеть стояла далеко, в арабской части города, и только через полчаса езды они добрались до входа, скрытого в узкой улице. Это было одно из самых древних и величественных зданий Каира, давно уже не служившее для религиозных целей и превратившееся в руины. Обширный двор был залит лучами заходящего солнца; красноватый свет, падая сквозь подковообразные окна мечети, трепетными бликами играл на выветрившихся колоннах, древней мозаике и полустертых надписях. Здание было погружено в глубокое молчание, только стая белых голубей, гнездившихся в аркадах, вспорхнула при звуке шагов.

Зоннек сидел у подножия одной из колонн с альбомом на коленях и срисовывал почти развалившийся, но крайне живописный фонтан, расположенный посредине двора. Между аркадами мелькали светлое платье Зинаиды и высокая фигура Рейнгарда. Зоннек не мешал им бродить; наконец они вышли из-под сумрачных сводов и подошли к нему.

— Ну, Зинаида, — сказал он, как всегда, называя ее по имени, так как был в отечески-дружеских отношениях с дочерью своего приятеля, — не правда ли, я был прав, говоря, что стоит взглянуть на эту древнюю мечеть? Кажется, вы с Рейнгардом не можете наглядеться.

— Это справедливо только относительно меня, — смеясь, возразила девушка. — Правда, господин Эрвальд, как рыцарь, не покидал меня, но я боюсь, что он безбожно скучал; он далеко не разделял моих восторгов, и мне пришлось даже выслушать несколько поистине еретических замечаний.

— Я только сказал, что не особенно чувствителен к мертвому прошлому, — стал оправдываться Рейнгард. — Меня привлекает только живое, то, что еще полно сил. Однако, мы помешали вам работать?

— Нет, я закончил, — сказал Зоннек и хотел захлопнуть альбом, но Зинаида протянула к нему руку.

— Дайте мне взглянуть. Как вы быстро это сделали! Вообще, Каир значительно обогатил ваш альбом. Ах, какая прелесть! Наша маленькая Эльза как живая! Посмотрите, господин Эрвальд, — и Зинаида показала одну из страниц молодому человеку.

Это был лишь наскоро сделанный набросок карандашом, но он удивительно живо воспроизводил головку ребенка.

— Кажется, будто маленькая упрямица вот-вот заговорит, — согласился Эрвальд. — Я думаю, господин Зоннек, что если бы вы не стали знаменитым исследователем Африки, из вас вышел бы знаменитый художник.

— Разве только хороший рисовальщик, не больше, — спокойно возразил Зоннек. — Что касается девочки, Зинаида, то вы уж слишком далеко заходите в своей доброте, я просил вашего гостеприимства для нее лишь на неделю, пока не вернется Вальтер, а прошло уже три недели…

— И я все не отдаю ее, — шутливо договорила Зинаида. — Нет, не отнимайте у меня моей любимицы! Вы должны оставить ее у меня до ее отъезда, а это, к счастью, будет еще не скоро.

— Да, потому что преклонные лета и плохое здоровье не позволяют Гельмрейху приехать самому. Я обещал ему отправить его внучку не иначе как с надежным человеком, а такой случай представится лишь через несколько недель. Я уже говорил вам, что один из наших миссионеров, находящийся в настоящее время в Луксоре, возвращается в Германию и согласен взять ребенка под свое покровительство.

— Поэтому я и хочу взять Эльзу с собой в Луксор; отец говорит, что лучше там же передать ее пастору. Мне очень не хочется отпускать эту крошку, она привязалась ко мне всем своим маленьким сердечком.

— Но вы донельзя балуете ее, — вмешался Рейнгард. — Это красивый ребенок, но в то же время своенравнейшее существо, какое только мне случалось видеть.

— Только по отношению к вам, — сказала Зинаида с упреком. — И вы сами в этом виноваты, вы только и знаете, что дразните и мучаете девочку.

— Меня забавляет то, что такая крошка не может простить мне взятый силой поцелуй. Стоит мне появиться, чтобы она уже приняла воинственный вид, и это подзадоривает меня опять сцепиться с ней.

— Тебе вообще подзадоривает всякое сопротивление, даже со стороны ребенка, — заметил Зоннек. — Того, что тебе дается без труда, ты не ценишь. Впрочем, малютка, действительно, отличается необыкновенной горячностью как в любви, так и в антипатии. В какое страстное отчаяние пришла она, когда мы вынуждены были сказать ей, что ее отец умер! Ее горе далеко превосходило все, чего можно было ожидать от ее возраста. Однако пойдемте на минарет, а то мы пропустим закат.

Он указал на минарет в западной части двора, полуразрушенный, как все кругом, но с сохранившейся витой наружной лестницей. Сверху открывался обширный вид.

Красный шар солнца стоял уже над самым горизонтом, но все еще заливал землю светом и зноем. Лежащий глубоко внизу город и могучий Нил, текущий медленно и величаво, тонули в горячих волнах багряного света. За морем домов расстилалась безграничная, необозримая, мертвая пустыня. Вдали в золотистой дымке отчетливо вырисовывались пирамиды.

— Вот наша дорога, — сказал Зоннек, указывая на юг. — Мы поднимемся по Нилу до порогов, а оттуда двинемся сухим путем.

— Но когда это будет? — горячо заговорил Эрвальд, — Сколько недель уже мы сидим здесь, как прикованные, и каждый день нас обнадеживают и опять задерживают. Просто можно прийти в отчаяние!

— Неужели вас так мало привлекает наш красавец Каир? — спросила Зинаида шутливо, но в этом вопросе и во взгляде ее прекрасных темных глаз чувствовался упрек.