Огонь в крови

– Ну почему мама была так глупа, что сбежала из дома и тем самым отказалась от богатой, обеспеченной жизни?

– Но она влюбилась в папу, – возражала Пандия.

– Да ведь он был всего лишь учителем маминых братьев!

– Зато папа принадлежал к знатной венгерской семье, – опять возражала Пандия, – да, небогатой, но в его жилах текла благородная кровь!

– А мне-то что за дело до этого? – бушевала Селена. – И какое мне утешение в том, что мама презрела свою знатную родословную ради какого-то бедняка-венгра?

– Нельзя так говорить, – негодовала Пандия, – это очень несправедливо по отношению к папе. Это настоящее предательство! Ведь он такой умный. Его переводы с греческого замечательны!

В ответ Селена лишь пожимала плечами:

– А кто кроме тебя и, разумеется, мамы думает так же?

И говорила она это столь язвительно, что Пандии становилось очень не по себе. Она поражалась, насколько неуважительно сестра относится к матери, осуждая ее за «глупость», которая навлекла «несчастье на всю семью».

Однако нередко в отсутствие отца они расспрашивали мать о тех днях, когда она жила в громадном особняке георгианского стиля, находившемся в графстве Оксфордшир.

Отец матери, лорд Грэндсен, считался видным вельможей не только в самом графстве, но и при королевском дворе. У него была большая свора охотничьих собак и должность Главного Ловчего, поэтому все – с гордостью утверждала мать – его уважали и почитали.

Мать рисовала такой живой образ деда, что для Пандии он стал совершенно реальной, родной фигурой. Широко раскрыв глаза, она слушала рассказы о приемах в саду, роскошных обедах и охотничьих балах, которые давали в особняке. Там регулярно устраивали танцевальные вечера, и мать веселилась на них до позднего вечера. Как только она стала выезжать в свет, то сразу получила приглашение в Букингемский дворец, где почтительно приседала в реверансах перед королевскими особами. Для Пандии рассказы матери были чем-то вроде волшебных сказок, и она не сразу поняла, как относилась к ним Селена. Для сестры это были повествования о потерянном рае, поэтому Селена воспринимала их болезненно, сердилась, что мать, добровольно покинувшая этот земной рай, тем самым закрыла вход туда и для своих дочерей.

– Я тоже хочу ездить на балы, когда вырасту, – взбунтовалась она после одного из таких рассказов, когда они с Пандией уже ложились спать. – Я желаю жить в огромном доме, иметь верховых лошадей для прогулок и каждый день выезжать куда-нибудь на ланч или обед. Но для этого необходимы дорогие туалеты!

Как-то Селена возмущалась у зеркала:

– Да, я красива! Я знаю, что красива, но кто здесь видит мою красоту? Только многочисленные деревенские увальни да смешливые мальчишки из церковного хора!

Пандия тогда промолчала, не зная, что на это ответить. Она переживала, вдруг мать услышит негодующие вопли Селены и очень из-за этого расстроится.

Когда мать заболела и стало ясно, что долго ей не протянуть, Селена, наверное, и решила оставить дом. Ужасно, но, кажется, она только и ждала ее смерти, чтобы уехать сразу же после похорон. Пандия, оставшись совсем одна, горько плакала при мысли, что Селена оказалась способна на такой жестокий поступок. Она всем сердцем надеялась, что сестра одумается и вернется домой, но та, однако, так и не дала о себе знать и, кажется, совсем не нуждалась в деньгах. Наверное – решила Пандия, – Селене удалось упросить родных принять ее, и теперь она живет на широкую ногу, так, как всегда хотела. В то время им почти исполнилось по шестнадцать лет. Но с той поры прошло немало времени, и через два месяца им уже будет девятнадцать.

Пандия долго колебалась, прежде чем известить Селену о смерти отца. Письмо она адресовала на оксфордширский адрес деда, надеясь, что если Селены там нет, то письмо ей перешлют. Интересно – гадала Пандия, – изменилась ли Селена за эти три года? Неужели она все та же мятежная молодая барышня, которой так не нравилось пребывать в неизвестности? Она мечтала изменить свою жизнь…

«Наверное, мы с ней теперь совсем разные люди», – подумала Пандия. Она подошла к зеркалу. Без ложной скромности Пандия имела право утверждать, что за эти три года она очень похорошела. Волосы у девушки отливали медью – очевидно, о себе давали знать венгерские корни отца – и составляли удивительный контраст с аристократичной бледностью ее лица. Глаза у нее всегда были большими, но теперь, когда она утратила то, что мать называла «детской пухлостью», они казались огромными на ее тонком, худом личике. У нее были маленький прямой нос и чувственный изгиб губ, чего, впрочем, никогда не замечали те, кто ею любовался, потому что именно глаза притягивали все взгляды. Опушенные темными ресницами, они при разном освещении казались то зелеными, то совсем темными. Да, это были очень выразительные глаза, отражающие все ее желания, чувства и даже мысли. Конечно, и Селена выглядит точно так же, как она. В этом Пандия была уверена. Прежде она всегда знала, о чем думает сестра-близнец. Когда Селена сердилась, глаза ее полыхали ярким пламенем. А когда радовалась, они становились не просто зелеными, а изумрудными, такими, будто в них сиял солнечный свет.

«Надеюсь, у сестры все хорошо», – вздохнула Пандия и направилась через холл в кухню, где стареющая, медлительная Нэнни гремела сковородками. Пандии совсем не хотелось есть, но она не стала огорчать Нэнни отказом, потому что знала, что служанка всегда готовила для нее с усердием и заботой.

– А, это вы, мисс Пандия? – крикнула Нэнни из кухни.

– Да, я уже вернулась. На дворе очень холодно!

– А я разожгла для вас огонь в кабинете.

– Я уже видела. Ты очень добра! Может, тебе требуется моя помощь на кухне?

– Нет, я сама управлюсь. Лучше как следует погрейтесь, не хочу, чтобы вы заболели.

В голосе Нэнни прозвучало беспокойство. Пандия с сожалением посмотрела в сторону кухни: Нэнни не переставала корить себя за то, что хозяйка, мать девочек, умерла от простуды. Нэнни постоянно себя за это корила, приговаривая, что ей надо было получше топить печь и, конечно, настоять, чтобы мать семейства купила себе новое теплое пальто.

Желая доставить старой няне удовольствие, Пандия покорно ответила:

– Хорошо, я пойду в кабинет, а ты меня позови, когда закончишь.

Няня на это ничего не ответила, и Пандия снова направилась в кабинет, радуясь, что им повезло заготовить на зиму столько дров: у черного входа громоздилась большая поленница. Запасли они также, по крайней мере, три мешка угля, теперь покоившиеся в сарае, но уголь был дорог, и она расходовала его очень экономно. Пандия все время напоминала себе, что ей необходимо думать не только о себе, но и о Нэнни, которой скоро уже исполнится семьдесят. Она жила в их семье с того самого времени, когда Селена и Пандия только родились.

Увы, добрая и все понимающая Нэнни не могла заполнить пустоту, образовавшуюся в груди у Пандии после смерти отца: последние годы они были очень близки, особенно когда он заболел. Целыми днями они разговаривали обо всем, словно она, Пандия, была ему ровня по годам и опыту.

– Ты, конечно, выглядишь как взрослая женщина и, между прочим, очень красивая, но у тебя способности и умственное развитие как у настоящего мужчины. Если бы у меня был сын, которого мне всегда хотелось иметь, он был бы не умнее тебя.

– Спасибо, папа, мне так приятно это слышать.

Она усердно работала, чтобы доставить ему удовольствие. Когда она и Селена были еще детьми, их начальным образованием занималась гувернантка, жившая здесь же, в деревне. Но именно с отцом они изучали самые серьезные предметы, например, греческий и другие иностранные языки, английскую литературу и географию. География была для них очень важным и познавательным уроком: отец верил, что познание мира не исчерпывается изучением географической карты. Нет, они должны быть знакомы с обычаями и культурными особенностями народов, населяющих разные страны, всем тем, что отличает одну нацию от другой. Пандию все это очень влекло и захватывало, но, к сожалению, Селена оставалась равнодушна к географии.