Зимняя мантия

Едва задав себе этот вопрос, Джудит тут же решила, что не хочет знать ответа. Заложник ее дяди – это все, что нужно знать. Вдаваться в детали слишком опасно. Она скромно опустила глаза и не заметила быстрого оценивающего взгляда, который англичанин на ней задержал.

Изящно повернувшись, она последовала за матерью и сестрой к замку, ни разу не оглянувшись.

Это был Уолтеф Сивардссон, граф Хантингдонский и Нортгемптонский. Он сохранил свои титулы и владения только потому, что не сражался против Вильгельма в битве при Гастингсе. Однако это не означало, что новый король доверял ему или его товарищам.

– Хоть Вильгельм и объявил нас гостями, он не скрывал, что мы всего лишь пленники, – заявил Эдгар Ателинг, принц из древнего саксонского рода. – Позолоченная клетка все равно клетка.

Английские «гости» собрались в деревянном строении, которое отвели им на время пребывания в Руане. Хотя двери не охранялись, никто из заложников не сомневался, что любая попытка сбежать и добраться морем до Англии будет пресечена – скорее всего, с помощью копья.

Уолтеф налил себе вина в кубок из заранее принесенного кувшина. Пусть плен, но хозяева были щедрыми.

– Сделать мы ничего не можем, так давайте попробуем получить удовольствие, – сказал он, прикладываясь к кубку. Потребовалось время, чтобы привыкнуть к вкусу вина, но теперь Уолтефу уже нравилось острое, пощипывающее ощущение во рту. Он понимал, почему так злится Эдгар. В Англии многие считали, что Ателинг должен был стать королем. Его право на престол было весомее, чем у Гарольда Годвинссона или Вильгельма, но ему было всего пятнадцать лет, так что он не представлял для них угрозы.

– Ты думаешь, приятно пить эти помои? – презрительно спросил Эдгар.

– Надо привыкать, – сказал Уолтеф. В ответ Эдгар только фыркнул.

– Значит, ты считаешь, что, привыкнув ко всему нормандскому, добьешься своего? – воинственно спросил Моркар, граф Нортумберлендский. Рядом стоял его брат Эдвин, граф Мерсийский, внимательно прислушивался и, как обычно, молчал. Их союз с Гарольдом был непрочным, не признали они и Вильгельма Бастарда своим королем.

Уолтеф одной рукой пригладил свои буйные рыжие волосы, другой поднял кубок.

– Полагаю, лучше согласиться, чем отказаться, – заметил он, принюхиваясь к доносившимся из кухни аппетитным запахам. Он не желал ссориться с Моркаром, зная, что их размолвки на руку нормандцам.

– Будь осторожен, – тихо произнес Моркар, – однажды ты можешь согласиться на что-то, что не принесет тебе ничего, кроме беды.

Уолтеф сжал кулаки. С трудом заставил себя сдержаться.

– Когда-нибудь, – внешне спокойно заметил он, – но не сейчас. – Он снова наполнил свой кубок темным нормандским вином и осушил его. Он уже по опыту знал, что после четырех кубков почувствует приятное расслабление. После десятого кубка оно перейдет в отупение. Пятнадцать принесут беспамятство. Нормандцы хмуро смотрели на пьянство англичан, а король Вильгельм вообще часто воздерживался от вина. Поэтому Уолтеф предпочитал пить меньше, чтобы не видеть презрения в глазах короля, но в присутствии Моркара это не особенно получалось.

Отец Уолтефа, Сивард Могущественный, когда-то правил герцогством Нортумбрия, но он умер, когда Уолтеф был совсем маленьким, а такое беспокойное владение нуждалось в крепкой мужской руке. Сначала правил Тости Годвинссон, но он был настолько непопулярен в народе, что дело дошло до восстания. Его сменил Моркар Мерсийский, потому что девятнадцатилетний Уолтеф считался слишком молодым, чтобы управлять таким большим владением. С той поры прошло два года, и Уолтеф повзрослел достаточно, чтобы чувствовать недовольство властью Моркара, и тот это знал.

Уолтеф допил вино и подумывал, не наполнить ли снова кубок, когда раздался стук в дверь. Поскольку он находился ближе всех к выходу, Уолтеф откинул щеколду и увидел перед собой худенького мальчика лет десяти. Из-под выгоревшей русой челки смотрели глаза с рыжинкой. На нем была туника из хорошей голубой шерсти с искусной вышивкой, что говорило о его высоком происхождении.

– Милорды, скоро протрубят сигнал на ужин, и ваше присутствие ожидается в зале, – уверенно и четко доложил мальчик.

– А мы не смеем отказать «королю»? – ехидно вставил Эдгар Ателинг по-английски. – Даже если он посылает за нами ребенка.

Мальчик поднял удивленные глаза на Уолтефа. Тот положил ему руку на плечо и спросил по-французски:

– Как тебя зовут, парень?

– Симон де Санли, милорд.

– Он мой сын, – сказал подошедший управляющий двором Ричард де Рюль, переводя дыхание. Лицо нормандца было открытым и честным, с мелкими морщинками у серых глаз, волосы такие же выгоревшие, как и у сына. – Если господа готовы, я провожу вас в зал, – вежливо предложил он.

Уолтеф откашлялся и заявил:

– Кто как, а я готов. Я так проголодался, что могу съесть медведя. – Он размашистым жестом накинул на себя плащ из толстой синей шерсти, подбитой сверкающим белым мехом медведя, и подмигнул мальчику, – Это все, что осталось от последнего, которому не повезло со мной встретиться.

– Ха, да ты медведя видел только ручного и на цепи, – зло съязвил Моркар.

– Это только доказывает, что ты ничего обо мне не знаешь, – ответил Уолтеф и оглянулся на английских аристократов. – Я иду в зал, поскольку на одной гордости долго не протянешь, да и невежливо отказывать нашим нормандским хозяевам. «И глупо», – подумал он, но воздержался от высказывания. Как бы они ни были удручены своим нынешним положением, открыто выражать свое недовольство они не решались.

Симон, шагая рядом с Уолтефом, осторожно погладил белый мех.

– Это на самом деле медвежья шкура? – спросил он.

Уолтеф кивнул.

– Однако Моркар сказал правду, – ухмыльнулся – он. – Я действительно видел медведей только на ярмарках. Но мой отец, когда был совсем молодым, охотился на огромного медведя, который когда-то жил в этой шкуре. Ростом он был вдвое выше человека, зубы – как рог для вина, а от его рычания дрожали скалы. Отец сшил из шкуры плащ, и он достался мне по наследству.

В зале уже собралась разряженная нормандская знать, пришедшая встретить своего герцога. Английских заложников посадили по одну руку от Вильгельма. С другой стороны располагались его родственники и епископы Руана. Стол был заставлен кубками, кувшинами и подсвечниками, сверкающими от отсветов огня. Это были трофеи, награбленные после победы в битве при Гастингсе.

Уолтеф чувствовал себя неловко в такой обстановке, но понимал, что пир устроен в честь победы и такая роскошь в порядке вещей. Он и его соотечественники тоже были частью этих трофеев. Наверное, им стоит быть признательными Вильгельму за его такт. Уолтеф слышал много рассказов о том, как его собственные предки пили за победу из чаш, сделанных из черепов поверженных врагов.

Уолтеф имел способности к языкам. Он хорошо, хотя и с акцентом, говорил по-французски, бегло говорил на латыни и родном языке, благодаря своему воспитанию в Кроулендском аббатстве. Он легко общался с нормандскими прелатами, которые поражались его знанию языка церкви.

– Когда-то меня прочили в священнослужители, – объяснил Уолтеф архиепископу Руана. – Я прожил несколько лет как монах в Кроулендском аббатстве, где моим наставником был аббат Улфцитель.

– Из вас вышел бы внушительный служитель церкви, – заметил архиепископ, отрывая крыло у жирного гуся и вытирая пальцы о льняную салфетку.

Уолтеф откинул голову и расхохотался.

– Может быть! – Он повел плечами. В зале были люди, которые могли сравниться с ним статью, но не среди знати. Даже герцог Вильгельм, высокий и крупный мужчина, казался рядом с ним маленьким. – Они, наверное, обрадовались, что им не пришлось тратить много ярдов шерсти, чтобы сшить мне рясу! – Тут он случайно встретился взглядом с девушкой, которая сидела среди родственников Вильгельма.

Он заметил ее сразу по приезде, в замковом дворе. На лице ее тогда было выражение любопытства и осторожности, как будто она рассматривала сидящих в клетке львов. С таким же выражением она взглянула на него и сейчас. Ему захотелось улыбнуться. У нее были волосы цвета воронова крыла, нос прямой и тонкий, глаза темно-карие, опушенные густыми ресницами. Она встретилась с ним взглядом и тут же скромно опустила глаза. Интересно узнать, кто она такая, лениво подумал он. Хоть какое-то развлечение, пока находишься в плену.