Бездна (СИ)

Сзади в покоях послышались шаги. И через мгновение я уже снова сидел на высокой подушке, сложив ноги под себя, и наслаждаясь, наконец, принесенными яствами. Моя незнакомка тоже не стала отказываться от столь запоздалого ужина.

— Я хотела выразить свою благодарность за Ваше приглашение, господин, — тихо промолвила она и слегка наклонила голову в знак признательности.

— Меня зовут Микаэль. И мне будет приятно, если ты меня будешь так называть, а не этим безличным обращением.

— Обычно я не узнаю имена. Большинство знатных и богатых особ предпочитает не рассказывать совершенно ничего о себе, — ответила девушка с явным удивлением в голосе.

— Я иностранец, меня никто не знает здесь, — заметил я, горько усмехнувшись.

Моя гостья улыбнулась, — Это да, — ответила она, хотя явно поняла, что дело обстояло не только в этом.

— Меня можете называть как угодно.

-Разве у тебя нет настоящего имени?

— Есть, но я не могу его произносить вслух, а писать я не умею. Поэтому имена мне придумывают другие.

— Сделай исключение хотя бы один раз. Придумай сама, какое тебе по душе, может и ненастоящее, только более живое что ли.

— Кали.

— Странный выбор. Я ни разу не слышал это имя. Оно ведь не восточное?

— Оно не из этих мест. В нее верят в тех землях, о которых здесь слышал далеко не каждый, — улыбнулась она, — Это имя носит многоликая мать всего сущего — жестокая и темная богиня смерти.

Я громко рассмеялся. Она сама и не понимала сейчас, как иронично это выглядело. Оказывается, этой ночью я встретился с той, кого так сильно ненавидел, и даже не смог понять этого. Но это немного странно вообразить, что смерть может иметь тоже женское обличье.

— Я никогда не думал, что смерть предстает в женском образе, — ответил я, засомневавшись.

— Смерть всегда женщина. Ведь это понятно, лишь женщина может даровать жизнь, и ее забрать. Она устанавливает порядок в нашей жизни, распространяя свои законы абсолютно на всех.

— В той стране, откуда я родом, верят, что жизнью может распоряжаться только единый бог. И он точно не женщина, — заметил я.

— Неужели женщины не могут иметь божественную сущность?

— Нет, конечно. Они слишком слабы по природе, легко попадают под чужое влияние более сильных и влиятельных. И ни один мужчина не стал бы продавать свое тело, — отрезал я, явно пытаясь уязвить самолюбие этой странной женщины, которая даже сейчас отвечала мне так, будто давно уже не утратила все свое достоинство.

— Вы правы, господин, — ответила она и тут же замолчала, продолжая смотреть на меня взглядом, который из заинтересованного сменился презрительным, плохо скрываемым его обладательницей.

Но только ли ко мне было это презрение? Или ко всем мужчинам, которые ставили себя выше женского пола, а тем более того низшего слоя, к которому принадлежала моя собеседница? Как часто бывало среди падших женщин в любой стране, последние ненавидели всех тех, с кем вынуждены были проводить свои дни и ночи. Но разве не сами они виноваты, разве не так коварна и безжалостна женская натура, что не заслуживает никакого другого к себе отношения?

И снова внутри меня сковала невыносимая ненависть к себе, к ней, к этой маленькой и душной комнате, к этому городу, даже ко всему жестокому миру, где я был вынужден существовать, хотя давно уже утратил всякое желание и смысл жить.

Этот презрительный взгляд, эти глубокие темные, будто стеклянные глаза навстречу, то единственное сейчас, что так предельно честно выражало мои чувства. С вновь подступившей к горлу злобой я сбросил с себя рубашку, и с животным остервенением распахнул халат на ней и впился зубами в обнажившуюся грудь.

Я провожу эту ночь со смертью, в яростной попытке омертвить остатки того живого, что еще осталось во мне.

========== II ==========

Ты снова вся в белом. Держишь меня за руку, нежно целуешь и повторяешь раз за разом, что ты только моя. И я улыбаюсь тебе, мое сердце это только ты. Нежность, одна только нежность.Твои руки ласкают мое лицо и ты целуешь меня, лишь на мгновение замирая своими губами с моими. Тепло твоего дыхания — это как глоток воздуха, как-то, что заставляет меня существовать только здесь, только сейчас. И я не закрываю глаза, я хочу видеть каждую черточку твоего лица, чувствовать своими руками изгибы твоего тела, проводить рукой по тем его местам, от прикосновения к которым я вздрагиваю с замиранием внутри. Мои руки холодеют, а ты все больше согреваешься, все больше делишься со мной своим теплом, и все также смеешься от того, что мое волнение, мое желание так странно проявляется в ледяных руках. А я ведь так этого стыдился раньше. Но только не с тобой. С тобой это было тоже проявлением моей любви. И твое тепло, твой жар он недолго оставлял меня безучастным. Твой жар, словно огонь, от которого я мог согреться, раствориться в нем и жить, будто то единственное состояние, при котором можно выжить. И я, правда, не мог надолго оставаться без этого огня, лишь он давал мне силы и смелость жить, быть счастливым.

Этот огонь, что в конечном итоге, не только мог согреть, но и спалить всё вокруг, уничтожить, оставив пустоту оставив лишь боль. Нижние складки твоего платья загораются небольшими искорками огня, а через мгновение — все замедляется, и ты вспыхиваешь вся и превращаешься в единое пламя. Пламя что растекается разъедающей кислотой во мне, от которой я начинаю захлебываться и задыхаться, выкрикивая в ужасе твоем имя — это мой вечный зов, который уже не будет услышан. Крик, который утонет в этой удушающей мгле моей непрекращающейся ночи.

Это мой сон. Счастье и боль одновременно, в одном месте и в одно время. Эта отвратительная на вид жидкость заставляет меня хотеть видеть этот сон день за днем. Наверно, меня уже можно назвать зависимым.Сначала ведь был только морфий, как лекарство от мучащих меня головных болей, теперь же дозы опия в чистом виде. Но все-таки надо признать, с каждым новым вдохом все тяжелее выдерживать наступающее после этого похмелье. Виски давит, как тисками, в глазах светящиеся пятна и круги, тошнота, отвращение к еде — словом, мерзость и в теле и в душе. Но разве можно даже при такой цене отказаться от этого?

Если можете сказать на это утвердительно, то вы никогда не чувствовали, никогда не видели того, что так глубоко скрыто под всеми этими обычными масками, слоями, наростами каждой человеческой личности. Но лишь однажды увидев эту правду, вы бы не смогли отказаться от этого. Не мог и я.

Наркотик скрашивал мое одиночество, когда оно становилось совсем мне в тягость. Это было не так редко, но я старался не проводить все время в опьяненном состоянии. Счастье, которое я мог испытать в эти минуты, все же доставляли мне, как я снова повторюсь, и обжигающую боль, а это было мне под силу вынести далеко не всегда.

Прошлая ночь стала тому доказательством. Я не смог остаться один и пошел против своих принципов. Хотя, не думаю, что общение со столь низко падшей женщиной можно считать за человеческое общение. Я не видел в ней ничего, кроме грязи. С кем же, как не с такими вот ничтожествами мне теперь иметь дело, если я сам не лучше. Путь в благородное общество мне все равно заказан.

Кали уже давно ушла, не забыв прихватить с собой неплохую часть своего заработка. Ни я, ни она не проронили потом больше ни одного слова. И раздавшийся стук закрываемой двери в полнейшей тишине был как-то даже устрашающе непривычен. Вставать сразу же, мне не хотелось. Но чем дольше я лежал, тем быстрее ко мне возвращались мои привычные мысли, а это значит, что нужно было себя чем-то все же занять. С трудом, но поднявшись, я слегка размял свои затекшие мышцы, сделав несколько отжиманий и не одеваясь, проследовал в душ. Ледяная вода беспощадно ударила по моему телу, вызывая непроизвольный озноб и вместе с тем и чувство небольшого облегчения.

Завтракать не хотелось, да и, зная по себе, на голодный желудок я порой себя чувствовал даже намного лучше. Я надел чистую рубашку, на которой не хватало пару пуговиц, натянул все еще валяющиеся у кровати штаны. Дотронулся до подбородка, уже порядком поросшего щетиной. Кажется, я не брился уже неделю. Но думаю, это подождет точно до завтра. Сейчас у меня были более важные дела.