Гранд-отель

Портье Зенф наконец добрался до своей стойки, последние метры он одолел буквально одним рывком, словно примчался в родную гавань.

— All right [1]. Семичасовая почта как раз пришла, — доложил маленький Георги. — Та, из шестьдесят восьмого, опять закатила скандал. Из-за шофера. Не сразу его нашли. Довольно истеричная дамочка, а?

— Шестьдесят восьмой… Это Грузинская, балерина, — сказал портье, одновременно принимаясь разбирать почту. Восемнадцать лет мы ее знаем, и все — одно и то же. Каждый вечер перед спектаклем у нее нервы шалят, а значит, жди скандала.

Из мягкого глубокого кресла в холле поднялся человек высокого роста, с длинными негнущимися ногами. Опустив голову, он медленно подошел к стойке портье. Перед тем он некоторое время бесцельно побродил по холлу и лишь потом, с подчеркнуто безучастным видом, прошел в вестибюль, как человек, который никого не ждет и не знает, куда деваться от скуки Он полистал журналы, разложенные на прилавке маленького газетного киоска, закурил сигарету, но в конце концов все же завершил свое странствие у стойки портье.

— Почта на мое имя есть? — спросил он рассеянно.

Портье Зенф с готовностью подыграл ему: сначала заглянул в ячейку для почты под номером 218 и лишь потом ответил:

— Сегодня, к сожалению, ничего нет, господин доктор.

Выслушав ответ, высокий человек медленно двинулся назад к своему прежнему месту; вдоль стены, кружным путем, добрался до кресла, сел, резко согнув колени, и принялся разглядывать публику в холле, причем лицо его ровным счетом ничего не выражало. Точнее сказать, у него было не лицо, а только половина лица: одна сторона — иезуитски утонченный острый профиль, удивительно изящной формы ухо и седые волосы на виске; другой стороны не было. Было множество кое-как подогнанных и сшитых, уродливых сморщенных лоскутьев, а в переплетении шрамов и швов блестел стеклянный глаз. «Сувенир из Фландрии» — так обычно называл доктор Оттерншлаг эту половину своего лица, когда разговаривал сам с собой…

Некоторое время он сидел в кресле и глядел на позолоченные гипсовые капители мраморных колонн, хотя знал их как свои пять пальцев; после этого невидящий взгляд Оттерншлага довольно долго блуждал по холлу, который теперь, в час, когда начинаются спектакли и концерты, почти опустел. Но вот доктор Оттерншлаг снова поднялся и походкой деревянной куклы-марионетки направился к стойке портье, где Зенф, уже отрешившийся от всего личного, усердно занимался служебными делами.

— Никто меня не спрашивал? — осведомился Оттерншлаг и взглянул на покрытую стеклом стойку красного дерева, где портье обычно раскладывал записки и визитные карточки.

— Никто, господин доктор.

— Телеграмм нет? — немного помолчав, спросил Оттерншлаг. Портье Зенф из любезности проверил ячейку для почты под номером 218 еще раз, хотя прекрасно знал, что в ней пусто.

— Сегодня — нет, господин доктор, — сказал он. И, по доброте души, добавил: — Может быть, господин доктор, вам угодно пойти сегодня вечером в театр? У меня еще есть несколько билетов в ложу. На балет с участием Грузинской — это в Западном театре.

— С Грузинской? Да нет… — Оттерншлаг еще какое-то время постоял возле стойки, затем прошествовал через вестибюль и кружным путем, вдоль стен, вернулся на старое место. «Значит, даже на Грузинскую билеты уже не расходятся, — подумал он. — Конечно, теперь в этом нет ничего удивительного. Вот и я тоже не хочу пойти на ее балетный вечер». Он уныло сгорбился и опустил голову.

— От этого типа хоть беги, — пожаловался портье Зенф маленькому Георги. — Вечно спрашивает про почту. Уже десять лет он каждый год живет у нас по нескольку месяцев, и еще ни разу не случилось, чтобы на его имя пришло письмо. Ни одна собака ни разу о нем не спросила. А он все равно сидит и сидит здесь, тупо глазеет по сторонам и ждет чего-то.

— Кто ждет? — Этот вопрос задал Рона, старший администратор Гранд-отеля, ведающий размещением постояльцев. Его рабочее место находилось по соседству со стойкой портье. Рона вытянул шею, голова со светло-рыжими волосами вынырнула из-за невысокой стеклянной перегородки. Но Зенф не спешил с ответом: как раз в эту минуту ему вдруг почудилось, будто он услыхал крик своей жены. Несколько секунд Зенф напряженно прислушивался к чему-то в себе. Но тут же все личное снова отошло на второй план: он увидел, что надо помочь Георги, который пытался по-испански растолковать мексиканцу из 117-го номера премудрости железнодорожного расписания. Курьер номер 24, розовощекий, с гладко зачесанными мокрой щеткой вихрами, подбежал от лифта и прокричал — слишком громко для холла такого солидного отеля — взволнованным, радостным голосом:

— Просят вызвать шофера господина барона Гайгерна!

Рона укоризненно поднял руку жестом дирижера, призывающего оркестрантов играть тише. Портье передал вызов по телефону. В ожидании чего-то необыкновенного у Георги весело заблестели глаза. Послышался смешанный запах лаванды и хороших сигарет. И следом за этим запахом в холле появилось новое лицо. На вошедшего многие оглядывались. Мягкие кресла и плетеные стулья в фарватере его движения оживились. Восковая барышня в газетном киоске заулыбалась. Вошедший тоже улыбался, без видимой причины, просто от довольства самим собой, — так, во всяком случае, казалось. Он был необычайно высок, необычайно хорошо одет, походка у него была упругая, как у кошки или у теннисиста. Он был в смокинге, но не в пальто, а в темно-синем тренчкоте нараспашку — такой плащ не полагается носить со смокингом, однако это несоответствие придавало молодому человеку очаровательную небрежность. Он взъерошил курьеру тщательно приглаженные вихры, не глядя протянул руку через стойку портье, сгреб пачку писем, небрежно сунул их в карман, а заодно вытащил оттуда добротные замшевые перчатки. Главному администратору он по-приятельски кивнул. Потом надел темную мягкую шляпу, достал портсигар, сунул в рот сигарету, но не закурил. И тут же снова снял шляпу и, сделав шаг в сторону, пропустил двух дам, шедших по направлению к вращающейся двери. Это были Грузинская, маленькая, хрупкая, до самых глаз укутанная в меха, и некое бесцветное невзрачное существо с чемоданами в руках. Когда обе дамы уже сидели в автомобиле, симпатичный господин в синем плаще закурил свою сигарету, опять пошарил в кармане, дал бою, который обслуживал вращающуюся дверь, монетку и исчез, мелькнув в крутящихся стеклянных квадратах двери со счастливой физиономией мальчишки, которому разрешили прокатиться на карусели.

Когда этот господин, этот рослый человек, этот очаровательный барон Гайгерн покинул холл, все вдруг разом стихло и стало слышно, как с холодным нежным звоном падают в бассейн струи фонтана. Дело в том, что холл теперь был пуст: джаз-банд в чайном салоне перестал играть, музыка в ресторане еще не началась, а венское трио в зимнем саду пока отдыхало. Во внезапно упавшую тишину ворвались непрерывные тревожные автомобильные гудки — город за стенами отеля жил своей обычной вечерней жизнью. Внутри же, в холле, тишина настала так внезапно, словно барон унес с собой всю музыку, шум и голоса людей.

Маленький Георги кивнул в сторону двери и сказал:

— Отличный парень! Просто ни к чему не придерешься!

Портье с видом знатока людей пожал плечами:

— Отличный или не отличный — тут сразу не разберешь. Есть в нем что-то такое… Не знаю что. На мой вкус, уж больно он шикарен. Всегда так это вышагивает и чаевые раздает направо и налево, в этом есть что-то актерское. Кто в наши-то дни может позволить себе разъезжать с таким шиком? Разве что мошенник. Будь я на месте Пильцхайма, уж я бы присмотрелся к этому парню повнимательнее.

Рона, у которого уши были всегда настороже, опять вынырнул из-за стеклянной перегородки. Под его редкими рыжеватыми волосами поблескивала белая до голубизны кожа.

— Бросьте, Зенф, — сказал он. — Этот Гайгерн — порядочный человек, я его знаю. Он вырос вместе с моим братом в Фельдкирхе. Из-за Гайгерна Пильцхайму не стоит беспокоиться.