Хранительница Грез

Предвкушая неизбежную развязку, Энни вернулась на диван, чтобы оттуда следить за разыгрывающейся, полной драматизма сценой. Девушка с размаху плюхнулась на мягкие диванные подушки и вытянула длинные ноги. Ее худое гибкое тело было облачено в платье Долли Варден, получившее название по имени героини диккенсовской «Барнаби Родж». Все в сборках, платье совершенно ей не шло. Набивной кашмирский ситец собирался складками поверх турнюра на спине, лишний раз подчеркивая неуклюжесть Энни.

— Энни, сядь правильно, как подобает леди! — Нэн обратила взор пронзительных карих глаз снова на Дэниела:

— Я познакомилась с очаровательной девушкой, полагаю, она заинтересовала бы тебя, Дэниел. Это дочь владельца серебряных рудников на Брокен-Хилл.

Дэниел заметно вздрогнул.

— Еще одно вторжение в его жизнь, — подумала Энни.

Дэниел внимательно посмотрел на нее. Энни знала: он считает, что она рассказала бабушке о том, что видела его вчера в обществе дочери простого скотовода. Почему бы ему не думать о ней как о сплетнице после того ужасного эпизода с письмом, который произошел год назад? Энни повернулась к бабушке и натолкнулась на неумолимое выражение ее лица. Нэн никогда не согласится на мезальянс с дочерью простого скотовода. Было ли это обходным маневром или же очередной бабушкиной интригой?

К чести Дэниела, он справился со своим голосом, спросив ровно и спокойно:

— И почему же я заинтересовался бы ею? Кончики пальцев старой женщины сошлись друг против друга, разошлись и сошлись снова, как в детской игре «Паук и Зеркало»:

— Она очаровательная, утонченная, образованная — выпускница Вэссэр-колледжа в Соединенных Штатах.

— Выпускница? И сколько же ей лет?

— Всего лишь на два года старше тебя. Небрежный жест руки, как бы отметающий прочие доводы, встревожил Энни. Дэниел тоже насторожился.

— Скажи ему, Нана… Это станет известно в любом случае.

— Сказать что?

Нэн Ливингстон вздрогнула:

— Во вчерашнем номере «Сидней Диспатч» объявлено о твоей помолвке с Кэролайн Бальзаретти.

— Что???

— Я ничего не могла поделать с утечкой информации. Джеймс Бальзаретти и я лишь обсудили возможность и согласились не торопить события, пока вы не познакомитесь друг с другом.

— Господи!

— Дэниел, Бальзаретти — настоящие меринос.

Энни был знаком этот термин — «меринос». Это означало, что семейство не имело среди предков осужденных или ссыльных. Она видела, как Дэниел запустил палец под стоячий воротничок, и поняла: брат был, наконец, близок к тому, чтобы взорваться. Часто она сама ощущала такой же гнев, наступающий прежде, чем осознаешь, что происходит. Но ни она, ни Дэниел никогда не давали этому гневу вырваться наружу.

— Господи, Нана!

— Следи за собой, юноша, или тебя отошлют в твою комнату.

— К черту твои запреты, властолюбица Нана! Если хочешь заиметь нужные связи, выдай Энни за какого-нибудь лорда. В конце концов, Энни — твоя сторожевая собака!

Со слезами на глазах Энни вскочила на ноги.

— Вы все уже готовы тратить наши доходы от компании, но до сих пор не желаете отказаться от своего стиля жизни. Ты во всем любишь быть первым! — должно быть, Энни кричала, обращаясь к брату.

— Я никогда не стремился быть первым! Бабушка и Энни выглядели испуганными. Дэниел шагнул вперед так, будто он принял решение. Никогда прежде ни Энни, ни ее брат сами ничего не решали. Только под влиянием бабушки. Даже это решение, вероятнее всего, было принято под ее влиянием, ибо Дэниел выглядел так, словно пытался вырваться из-под ненавистного гнета.

Так ли уж нужно было брату, как и самой Энни, самоутверждаясь, безуспешно искать себя?

С замирающим от страха сердцем девушка проследила, как ее брат спокойно и хладнокровно повернулся и вышел за дверь, вон из особняка, прочь из бабушкиной и ее жизни.

— Как ты думаешь, куда ушел Дэниел? Это так на него не похоже.

Энни следила за тем, как бабушка мерила шагами гостиную. Никто не дал бы этой женщине восемьдесят шесть, столько жизненной энергии исходило от нее.

— Ты этого не знаешь, но он не жил здесь с двенадцати лет. Зачем ты послала его в Хэрроу, Нана, когда он только и хотел, чтобы остаться здесь, в Австралии?

— Я должна была думать о его будущем. Наши колониальные школы не могут дать образование, необходимое политику.

«Будущее? Неужели она возомнила себя божественной силой, определяющей человеческое бытие?»

— Тогда почему вы послали его в небольшой пансион в Англии?

Старая леди остановилась на полушаге, и ее черная шерстяная юбка закрутилась вокруг ботинок с высокими застежками.

— Поверь, я лучше знаю, что нужно моему внуку.

Энни спросила себя, почему она не часто вспоминает, что она тоже ее внучка. Образование, полученное в колониальной школе, как раз подходило для Энни.

— Не думаешь ли ты, Нана, что Дэниел достаточно взрослый, чтобы принимать решения самостоятельно?

Нэн Ливингстон пренебрежительно махнула рукой:

— Дэниел еще не созрел для своего возраста. — Она снова заходила по комнате:

— Где может быть ребенок? Энни, скажи Райту, пусть возьмет фаэтон и съездит вниз к складам, я хотела бы, чтобы он также проверил все пабы и пивные, и пусть не забудет заглянуть в бордели на Питт-стрит. Дэниел вполне мог оказаться там и закутить, чем, по его мнению, отстоять свою независимость.

Энни повернулась и направилась в сторону, где жили слуги. Их квартиры находились на нижнем этаже задней части трехэтажного особняка, построенного в георгианском стиле. Она прошла не более половины пути по длинному коридору, украшенному портретами великих римлян и их мраморными бюстами. Ее шаги замедлялись, становясь все более неуверенными, и, наконец, девушка остановилась.

— Энни — ваша сторожевая собака, — реплика Дэна причиняла боль еще и потому, что была правдой, она это понимала. Мысленно Энни представляла это проклятое письмо, видела себя размахивающей им, как захваченным флагом.

Нэн Ливингстон тонко использовала Дэна, преследуя собственные цели, так же, как она использовала и Энни.

Почему она позволяла бабушке помыкать собой? Потому что Энни отчаянно стремилась добиться ее расположения.

Шаги возобновились. В Энни Нэн Ливингстон нашла невольного, вынужденного подчиниться союзника.

Холод пробирал Дэниела до костей. Он поглубже забился в свой чсстерфильд (особый покрой пальто. — прим, пер.), ветер рванул бархатный воротник, пригнул куст ежевики как раз напротив его холодных щек. Дэн прилег, скрючившись, под тиковым деревом и впал в оцепенение, отрешась от действительности и уносясь в мир мечты.

Мечты были очень приятными: о родителях, обнимающих друг друга. Энни и он, играя, пытаются протиснуться между ними. Смех, знойное рождественское солнце, запах корицы от сливового пудинга, горячий, приправленный пряностями кларет, зеленое убранство рождественского дерева.

Мечты текли, как теплая янтарная жидкость из бутылки бренди, от одних праздников к другим — летним каникулам. Наконец — к дому, после первого года, проведенного в Хэрроу. Солнечный холодный июльский день и письмо. Письмо из Хэрроу.

Дэниел всхлипнул во сне.

Он был ужасно расстроен, уезжая в пансион. Умолял оставить его дома. Рыдания Дэна раздражали Нану. Она имела собственные виды на Хэрроу так же, как и на Оксфорд. Она предусмотрела каждую деталь, каждую мелочь его проклятой жизни. Даже если это шло наперекор традициям и здравому смыслу.

Вот так Дэн попал в Англию. Более девятисот мальчиков в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет жили и учились в колледже, увитом плющом. После Сиднея, с его широкими просторами, искрящейся водой, легкими судами, Хэрроу казался серым, переполненным людьми, и производил угнетающее впечатление.

Как житель колонии Дэн был неприспособлен к жизни в Хэрроу. Более того, он был маленького роста, хрупкого телосложения и неловок, что оставляло ему возможность лишь наблюдать регби и боксировать за боковой линией.