КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ (СИ)

Рахтан трясся, словно в ознобе, глаза его напоминали больше глаза запуганного и загнанного зверя.

- Я не нищий, – прокричал он слабым голосом, безумно глядя на принцессу. – У меня все есть!

- Рахтан, опомнись! Твой дом сожгли, дочь повесили на башне! Твоего сына и наследника ослепили и кинули в Черное ущелье, сам ты гол – и ты уверяешь, что тебе ничего не нужно?!

- Пошли прочь! – тонко взвизгнул Рахтан, и из глаз его брызнули слезы. Лицо его тряслось, губы мелко дрожали, и факел в руке прыгал как безумный, освещая покосившуюся под тяжестью снега ветхую лачугу. – Я не знаю, кто вы такие! Уходите от меня прочь, я доволен жизнью! Убирайтесь, а не то я позову стражу…Эй, кто-нибудь, помогите! Грабят!

Его крик, скорее жалкий, похожий на вой побитой собаки, потонул в глухом переулке, заваленном снегом, и пять теней у порога неуверенно качнулись, порываясь подойти к нему, но…

- Не прикасайтесь ко мне! – взвизгнул он, отгораживаясь от них рукой, плача навзрыд. На глазах Кинф тоже блеснули слезы, она стиснула зубы до боли.

- Вы что, не слышали, что сказал первый советник?! Пошли вон! Коня мне! – рявкнула она и черной птицей ринулась в темноту. Чернокожий раб, испуганный, побежал за ней, звякнула перчатка, окованная железом, о тяжелый пояс с заткнутым за него стилетом, мелькнул мех на его плечах, сладко пахнуло кожей и духами – и все стихло. Даже стук удаляющихся копыт. И упал Рахтан в снег, воя и проклиная себя, и выл он, и скулил, как побитая собака, на вставшие над спящим городом Зед и Торн, и грыз снег, и не мог утешиться…

Третья картина – горящая зноем пустыня, отделяющая Эшебию от Пакефиды. Пыльная дорога в песках, выбеленных солнцем до ослепительного блеска. Марево над горячей, затвердевшей как камень землей. Конь одного раба пал, и раб идет пешком, обливаясь потом, расстегнув одежду и развязав пояс. Его оружие и меховую одежду везет его брат.

Бездомные… это слово угнетает, сгибает плечи Кинф, уставшей, с запыленным лицом и серыми губами. Это слово читается в страдающих глазах измученного раба, спотыкающегося на дороге о каждый камень и хрипящего, ловящего растрескавшимися губами глотки обжигающего, смешанного с колючим песком воздуха. И это слово горит демонскими языками пламени в глазах незнакомого человека, нагнавшего их.

Конь под незнакомцем свеж и резв, сам путник, хоть и запылен, тоже бодр и не устал ничуть. Перепачканное лицо молодо, озорно… и жестоко – нехорошим, злым светом горят зеленые глаза, так демоны Иги смотрят, пожирающие тела усопших безбожников. Одет демон Ига, не в пример им, хорошо – почти все на нем белое, даже шаровары, сапоги – и те светлые, чтоб солнце не пекло. На шее – ожерелье щегольское с красными, в тон к отделке, камнями, на запястьях – браслеты широкие, почти до локтя, из тонких-тонких серебряных узоров, в ухе серьга чуть ли не до плеча, под белой чалмой, сколотой брошью, волос не видно, а на лоб диадема спускается. Натянул демон Ига поводья – все в золотых драгоценных бляшках да звездах, – остановил жеребца белого, здорового, как гора, и буйного, как буря, и расхохотался, на измученных путников глядя:

- Что насмешило тебя, ты, трупоед? – устало сказала Кинф, и Ига расхохотался еще громче.

- Ты, Горное Чучело.

И прав был демон Ига; где уж ей, Кинф, бездомной и нищей, взять денег на белые одежды? Где взять денег на белый плащ и украшения? Где взять денег на еду и воду для себя и рабов? Неудачник и есть, Горное Чучело. То ли дело он, демон Ига: и деньги есть, и конь сыт, и вода в бурдюке у седла плещется… А Кинф – она и есть Горное Чучело, вот и мается, бедняга, в черном кафтане, и голову непокрытую, лохматую и пыльную, ой как солнышко печет…

- Помолчи-ка ты, попугай, – рука Кинф в пыльной перчатке сжалась на горячей рукояти меча. – Не то сам станешь Горным Чучелом.

Демон Ига снова расхохотался, закинув голову:

- Я-а?! Не посмеешь ты тронуть меня, грязная бродяжка: я – сын Дракона.

Демон Ига выпятил грудь, демонстрируя именные броши. Ясно…Драконье отродье. Меч зазвенел, покидая ножны.

- Но-но, – демон Ига, увидев, что бродяга не шутит, развернул лошадь. – Ты не очень-то. Я везу важное послание, и если мой господин Алкиност Натх не получит его в срок, будут проблемы у двух кнентов, целая война!

Увидев тень страха в глазах демона Ига, Кинф вдруг почувствовала прилив горячей крови к голове и улыбнулась нехорошо.

- Ничего. Если что – я сам доставлю послание… или ты боишься? А, Драконий сын?

Боялся, боялся демон Ига; или брезговал. Или то и другое вместе. Нерешительно теребил он бисерные кисти на рукояти своего меча в новых лаковых ножнах, размышляя о том, что убьет ведь его злой бездомный за оскорбление-то, как есть убьет. И на Дракона –покровителя не посмотрит…А может, и не убьет – устал ведь. И хлипкий на вид…

- Слазь, – распорядилась Кинф, изящно перекинув ногу через седло и спрыгнув на землю. Инушар Один приветственно блеснул на солнце, и демон Ига решился. Спрыгнув со своей белой коняги, он с диким визгом ринулся на Кинф.

…Когда все было кончено, Кинф деловито вытерла Инушар Один об распоротый и окровавленный белый кафтан. Потом сняла чалму с отрубленной головы с остекленевшими глазами, сняла серьгу и диадему и снова голову в пыль кинула. Потом плащ сняла с тела, пояс отстегнула, сняла драгоценности. Подумала еще и расстегнула одежду на убитом. Под тонким халатом нащупала тугой свиток. Не глянув, затолкала себе за пазуху.

Савари и рабы молча смотрели, как она надевает вещи убитого и распределяет его оружие у себя на седле. Она не испытывала ни малейшего угрызения совести. Спокойно отстегнув бурдюк с водой от седла белой коняги, напилась сама и протянула рабу, оставшемуся без лошади.

- Пей. Теперь эта лошадь – твоя. И еще… Нужно бы закопать этого, а не то шакалы растащат его кости.

Это Савари вспоминает со стыдом, но в глубине души понимает – так надо было.

Четвертая картина.

Зал был весь красный; стены из красного гранита с угольно-черными прожилками и крапинками, колонны из пятнистого коричнево-красного мрамора. На натертом до блеска полу отражаются неясные, окруженные золотистым ореолом красноватые мягкие тени. И витраж над троном – он тоже из красных, розовых, лиловых и бордовых стекол; огромный и величественный, под стать хозяину этого зала, да и вообще всего замка, господину Дракону Алкиносту Натх Ченскому, благородному изумрудному – с зеленой чешуей, с красными подпалинами на изящно вырезанных крыльях, похожих на прозрачные рукава маскарадных костюмов. Лапы очень похожи на руки людей, только в чешуе, зеленой и плотной, мелкой, чешуйка к чешуйке, с отполированными, остро отточенными когтями.

Алкиност, лениво щурясь, в небрежной позе развалился на подушках, разглядывая наглого пришельца, осмелившегося прибить его посланца, нацепить его вещи на себя, да еще и обзывать покойного демоном Ига.

И наглец в белом плаще тоже разглядывал спокойного с виду Дракона, замерев от благоговения и страха, увидев, как закипает ярость в змеиных, зеленых, как и у покойного ныне демона Ига, глазах и подрагивает чешуйчатый длинный хвост, свитый в кольцо, и изящная пика-стрелка выбивает дробь на каменном полу.

- Так ты убил моего сына, – задумчиво произнес Алкиност. Сказал – словно ветер дунул и поднял опавшие листья, и зашуршали они. И снова все стихло.

- Убил, – ответил приезжий. Подумал еще и достал из-за пазухи свиток. – Это вот… обещал доставить.

- Убил и обещал доставить. Ага, – Дракон, не мигая, смотрел на нахала и убийцу. – Так ты, может, не знал, что он мой сын?

- Он сразу сказал, не постеснялся.

Алкиност Натх сощурил глаза; в зеленоватых зрачках танцевали янтарные искры.

- И ты не побоялся? Меня, например?

Нахал и убийца склонил голову, задумался.

- Нет, – ответил он. – Да и мог ли я раздумывать, если он задел мою честь, честь моего древнего рода? Не в обиду тебе, господин Летающий, но ведь твой приемный сын из людей из черни, а я высокого происхождения. Как мог я допустить, чтобы простолюдин насмехался над королевской кровью?