Гвардеец Бонапарта

Соборный колокол отбил два удара и когда стих его отдаленный гул, Доминик произнес:

– Мне очень жаль твою мать.

Лаура напряглась и, все так же, не открывая глаз, спросила:

– Что ты знаешь о ней?

– Только то, что ты сказала. Иногда люди совершают поступки, которых мы не понимаем, и значит, не можем осуждать.

– О, нет. Я понимаю ее, – горько произнесла Лаура, наконец, открыв глаза, – для того, чтобы объяснить, почему она со мной так поступила, не нужно слишком много понимания.

– Но может быть лучше просто простить ее?

– Простить? Почему я должна ее прощать?

Его глаза горели пока он ждал ответ на вопрос, который она сама себе задала. Наконец, он вновь подал голос.

– Знаешь, Лаура, в жизни людей происходят такие вещи, из-за которых они начинают вести себя… ну странно, что ли.

– Странно? Ты называешь превращение в падшую женщину странным?

В тишине комнаты раздавалось громкое тиканье часов. Лаура молча смотрела сквозь сетку на камин. Там, в полумраке комнаты, ей был виден уголок безнадежно испорченного письма, лежащего на краю каминной полки. Доминик ничего не говорил и, наконец, когда молчание стало совсем невыносимым, девушка вновь спросила:

– Откуда ты узнал о моей матери? Уже люди рассказали?

– Да нет, скорее просто ответили на несколько вопросов.

– Выходит ты интересовался моей личной жизнью, так что ли?

– Уи.

– Ты невежа! – Она попыталась вскочить с кровати, но оказалось, что ее длинные волосы прижаты мужским плечом. Лаура дернула головой, пытаясь высвободиться, однако Доминик даже не пошевелился, и ей ничего не оставалось делать, как вновь упасть головой на подушки.

– Ты бы и сам был недоволен, – внезапно сказала она, – если бы твоя мать бежала в Париж, чтобы жить с каким-нибудь офицером, а отец вместо того, чтобы остаться с тобой, предпочел бы жить на отдаленной островной плантации. Им наплевать было, что будет со мной.

– Сколько тебе лет, Лаура? Двадцать два? Двадцать три?

– Если ты знаешь, зачем спрашиваешь. И вообще, почему ты играешь со мной в какие-то детские игры?

– Я не играю. Ты сама ведешь себя по-детски.

Сердито фыркнув, она вновь попыталась освободить волосы.

– Лежи спокойно, женщина с разумом ребенка! – мужская рука нежно, но властно прижала ее к подушке.

– Да как ты смеешь!

– Не вопи, у меня голова раскалывается.

– Может, стоит взять топорик и помочь ей расколоться?!

– Лаура, в своей жизни я приобрел кое-какой опыт, который возможно был бы и тебе полезен. Послушай.

– Если мне понадобится послушать проповедь, так я пойду на мессу.

– Да ведь на днях и на мессе ты не очень-то слушала проповедь.

– Что-о?! Ты был в воскресенье в церкви? Почему же я тебя не видела?

– Был не я, а один из моих друзей.

– Один из друзей? Так ты шпионил за мной!

– Не за тобой. Если бы ты знала, что происходит в Новом Орлеане! Ты и представить себе не можешь насколько близки англичане к тому, чтобы захватить город. Остается нам самим подумать о его защите, поскольку идиот-губернатор, похоже, не собирается этого делать.

– Ты ничем не поможешь нам, шпионя в церкви. – Лаура подозрительно посмотрела на дверь, едва видимую за пологом. – Не понимаю, почему ты так об этом беспокоишься. Ты ведь служил Наполеону, не так ли?

Доминик печально улыбнулся.

– Он в ссылке и бессилен… Но мы говорили о твоей матери.

– У меня нет желания говорить о ней.

Но он продолжал так, как будто не слышал ее слов.

– Тебе следует понять других людей, или хотя бы, попытаться научиться этому. У твоей матери были причины поступить так, а не иначе.

– Я не хочу о ней разговаривать, отпусти меня.

Доминик схватил девушку за руки и сжал их, держа так до тех пор, пока она не прекратила сопротивляться. На ее глаза набежали слезы, но она продолжала смотреть ему в лицо, обессиленная этой короткой борьбой, но так и не смирившаяся. Внезапно Доминик почувствовал растерянность и сказал:

– Я не хочу причинять тебе боль, Огонек.

– Тогда почему бы тебе не прекратить разговор о моей матери?

– Да потому, что у нее своя жизнь, а у тебя своя, – ответил он, отпуская ее руки. – Ее пуповина больше никогда вас не соединит в одно целое.

Его слова повергли девушку в состояние шока. А он внезапно подумал о том, как забавно все-таки устроена жизнь. И до чего наивна и невинна эта девушка, если, лежа с ним в одной постели, возмущается его словам.

– Ее трагедия не имеет ничего общего с твоими заботами, – мягко сказал он, – ей пришлось похоронить своих сыновей, но она не потеряла тебя.

Итак, выходит, он знает и о ее братьях. Насколько, оказывается, изощрены его шпионы!

– Вам не следовало бы напоминать мне о таком горе, месье!

– Большой беды в этом нет, Лаура, если только ты не позволишь своим воспоминаниям о прошлых невзгодах разрушить твое настоящее.

– Как это делаешь ты, – ответила девушка, бросая ему вызов.

На лице Доминика появилось выражение боли.

– Очень трудно забыть войну и… кое-что другое.

– Поэтому, ты и решил взять на себя роль развеселого шута, – в ее голосе появилось нетерпение, однако, глаза продолжали оставаться обиженными. – И ты болтаешься по Новому Орлеану, строя из себя сильно могучего героя, который спасает всех от происков англичан, а некоторых еще и от соседских сплетен.

Доминик прикоснулся пальцем к щеке Лауры и вытер с нее слезу.

– Если бы я мог защитить тебя, Лаура, я все бы сделал для этого.

– Ну, кто же ты тогда? – прошептала она, чувствуя, что попадает под влияние его колдовских глаз. – Кто ты такой, Доминик Юкс?

Низким, тихим голосом, который, однако, пронзил ее до самого сердца, мужчина ответил:

– Я человек, который тебя любит.

– Ты не должен так жестоко шутить со мной.

– Я никогда не буду шутить по такому поводу или насмехаться над тобой, Огонек.

– Я уже достаточно наслушалась этого.

– Я всю жизнь искал тебя, – добавил он низким напряженным голосом.

– Это только слова и ничего больше.

– Лаура! Я терпеть не могу всякие сентиментальности, я никогда ничего подобного не говорил, не думал и никогда прежде не чувствовал ничего такого. Когда я увидел тебя плачущей, там, на французском рынке, я уже говорил тебе, что иногда наступает такое время, когда мужчина готов отдать все, чем владеет, за одну драгоценную жемчужину. Это время пришло, Лаура. Ты пришла! Я, наконец, нашел тебя.

– Ну, и что вы теперь со мной сделаете, месье, после того, как нашли меня?

– Я на тебе женюсь…

Когда-то, много лет тому назад, Лаура стояла на пристани и на одном из пароходов, стоявших рядом с причалом, взорвался котел. Ее тогда сбило с ног волной, и она несколько дней лежала с контузией. Услышав предложение Доминика, девушка испытала чувство очень близкое к своему тогдашнему состоянию. Спустя целую вечность, ей, наконец, удалось вымолвить.

– Я еще не думала об этом.

– Значит, придется подумать.

– Я даже не знаю, что сказать…

– Тогда скажи «да».

– Невозможно.

– Но почему? Я люблю тебя и, думаю, что ты меня тоже любишь.

– Я никогда об этом не говорила.

– Твои глаза сейчас говорят об этом. – Лаура отвела взгляд, а мужчина, слегка улыбнувшись, добавил: – Ты и Денди Леггинс – два сапога пара.

– Денди Леггинс? О ком это ты говоришь?

– Да о том петухе, на которого я тебе советовал поставить.

– Ого, выходит я тебе теперь напоминаю петуха, да? Большое тебе спасибо!

– Да нет, ну что ты, ты значительно симпатичнее.

– Еще раз спасибо. – Она чуть не фыркнула, на секунду представив себя с перьями на ногах и красным гребешком на голове. – Надеюсь, у меня будет теплый курятник?

– Ну конечно нет, – улыбнулся Доминик. Он тихонько провел по ее щеке кончиком пальца, и девушка от этой нехитрой ласки вся задрожала. – Я построю тебе замок, моя сказочная мадемуазель, из жемчугов и аметиста, мрамора и алмазов. Я куплю тебе золотую карету и запрягу в нее четверку серебряных драконов, подкованных рубиновыми подковами и укутаю в китайские шелка.