Тайна наложницы

Два сладостных стона слились в прекраснейшую музыку наслаждения. Это был голос самого восторга, голос любви и счастья. И в этот момент на них пролился необыкновенный свет, который несет в себе величие причастности к тайне бытия.

«Она моя. Прекраснейшая из женщин, что когда-либо рождались под этим небом, дарована мне».

Гарун любовался уснувшей Ананке. К халифу же сон не шел. Истома, что овладела его телом, коснулась и его разума. Теперь юноша просто наслаждался тем, что его греза оказалась не мечтой, а вполне реальной женщиной.

Свиток двенадцатый

Первые лучи солнца позолотили шелк широкого ложа. Черные волосы красавицы рассыпались роскошными волнами, грудь легко вздымалась, а улыбка была так нежна, что сердце Гаруна сжималось от счастья.

«Благодарю тебя, Аллах милостивый и милосердный! На свете нет мужчины счастливее меня. И я прошу лишь одного: дай мне силы всегда быть рядом с этой женщиной, стать ее защитником и утешителем!»

И словно в ответ на эти горячие слова, ослепительные солнечные лучи пролились в опочивальню. Золотой свет благословения вызвал слезы на глазах халифа.

Девушка, словно почувствовав это, подняла ресницы.

– Ты плачешь, мой повелитель?

– О нет, сие есть слезы радости, моя краса. Я молил Аллаха всесильного и всевидящего, чтобы он даровал мне долгие годы рядом с тобой…

Красавица почему-то отрицательно покачала головой.

– Увы, мой халиф. Все будет иначе. И совсем другой женщине суждено пройти рядом с тобой по этой жизни.

Гарун привстал на ложе.

– Отчего ты так говоришь, моя мечта?

– Ибо знаю, что будет именно так. Отчего я это знаю? О, ответ на такой вопрос займет не одну минуту. Однако ответить все же необходимо, ибо что должно было случиться, случилось именно так, как было предсказано.

Девушка уютно устроилась на подушках, щедро устилавших драгоценный ковер. Непонятно, когда она успела одеться, но теперь куталась в изумрудную бархатную шаль, которая бросала бледные тени на ее нежно-персиковые щеки.

– Я расскажу тебе, о повелитель, лишь часть предлинной истории. Расскажу так, как может рассказать сказку мудрая сказительница, пусть предмет ее повествования далеко не всегда щадит чувства слушателей… Произошло это в невообразимо далекие времена, когда в мире было множество богов, каждый из которых имел своих почитателей и жрецов…

Глаза Ананке чуть подернулись дымкой. Так бывает, когда человек уносится в мыслях далеко от сего места.

– За поворотом тропинки показался дом из крепкого серого камня, невысокий и небогатый. Безотчетная хмельная радость заставила художника Ипполита ускорить бег и с порывом ветра буквально взлететь по склону холма. У ограды, сложенной из неотесанных кусков песчаника, он остановился. Сердце его неистово билось.

Над головой слабо шелестела серебристо-зеленая листва олив. Внизу размеренно плескалось, разбиваясь о камни, море. Легкая белая пена металась вокруг громадных валунов, будто пыталась нарушить их тяжелую неподвижность.

В этот час, когда вместе с тишиной на землю ложились тени сумерек, берег опустел; окраина городка с редкими домами, разбросанными среди садов, выглядела совершенно безлюдной. Все ушли на праздник к храму Деметры, высившемуся у дальнего, выбеленного ветрами обрыва. Ипполит взглянул на закрытую дверь, похожую на темную впадину под навесом крыльца. Он бежал всю дорогу и пришел слишком рано: еще не совсем стемнело. Молодой скульптор вернулся к морю и устроился над обрывом за кустами, думая о той, в ожидании которой так нестерпимо медленно тянулось время.

Ананке… Нежно и таинственно звучало имя, так много оно обещало, но было пустым звуком, пока он не увидел ее.

Когда родилась его тайная мечта? Когда он стал задумываться о сущности женской красоты и ее воплощении? Когда начал тосковать о встрече с красотой живой и мудрой, в которой слились бы воедино его любовь и создание задуманного?

Как же давно это было! Он встречался со многими женщинами, но ни одна не соответствовала той, чей образ уже начал оформляться в его воображении. Образ этот собирал воедино черты самых разных девушек, ибо каждой из них все же чего-то не хватало…

А разве сам он представлял, что ему надо? Только всесильная и нежная Афродита могла научить его, проведя через испытания, облагородив настоящее и смыв наносное…

Никто не замечал тоски скульптора. Тысячи людей знали и любили Ипполита, победителя в беге на Истмийских играх и в плавании к Черным Утесам на прошлогоднем празднике Посейдона. Знали как ваятеля, создавшего Афродиту-Уранию, что украшает сейчас афинский Керамик – изумительной красоты деву с поднятым вверх лицом, устремившую взгляд в небо и подставившую свою обнаженную грудь льющемуся свету бесчисленных звезд.

Не меньшая ходила слава и об Ипполите-любовнике, о горячей страсти которого не могли забыть ни огненно-рыжая Мирике, избалованная, нежная и капризная афинянка, ни чернокудрая Аллион из Милета, прозванная Дикой Кошкой, – эти две знаменитые гетеры эллинского мира, подлинное украшение Ойкумены. Не забыли его и многие женщины Коринфа и Аттики, Кипра и Ионии…

– Прости меня, о прекраснейшая, но ты же говоришь о юноше… А я все жду рассказа о деве.

– Не перебивай, о великий халиф. История длинна, и я щажу тебя, не начав ее с того мига, когда матушка Ипполита подарила своего малыша миру. Теперь же молодой ваятель был пусть и знаменит, но еще достаточно молод, чтобы искать не утешения для чресл, но отраду для взора и духа.

Никто не заметил, что томительная сила Эроса, истинного владыки Эллады, как и каждого человека под этими небесами, породила глубокую печаль в душе Ипполита. Ту самую печаль, что живет в настоящем художнике, изнемогающем в усилии понять, ухватить и удержать мимолетное, создавая вновь и вновь отблески, изгибы и всплески прекрасного, всего на миг открывающиеся глазам и сердцу смертного. Они исчезают быстро и навсегда, растворяясь в привычных глазу и сердцу чертах обыденного, теснящегося кругом мира… Борьба с таинственными, непонятными, но неизбежными законами времени, с вечным изменением мира, со смертью даже, когда утрачивается то, что мило, а мило художнику только прекрасное, столь часто оказывается бесплодной… Не хватает божественного вдохновения, меркнет свет, и художник, жалкий и измученный, простирается на земле без сил и желаний, полный отчаяния…

Ипполит был подлинным сыном Эллады и высшее выражение красоты видел в прекрасном и желанном теле женщины. Женщины, имеющей столь великую власть над лучшими мечтами мужчины, что одно ее появление способно превратить пустыню в благоухающий сад.

«Но в чем тайна этой власти? Что такое красота женского тела? Отчего красиво одно и некрасиво другое?» – пытался понять Ипполит.

Как искусный ваятель, он хорошо знал, что ничтожнейшая разница в изгибе линии способна превратить прекрасное в безобразное или, наоборот, сделать некрасивое очаровательным. Почему же эта небольшая разница то непривлекательна, то дивно ласкает взгляд и осязающие пальцы? Почему красивы только немногие пропорции тела и лика, остальные же, а их бесчисленное множество, безошибочно отвергаются даже невежественным человеком? Есть красота, нравящаяся немногим, но есть и такая, перед которой склоняется любой мужчина, которой восхищается любая женщина, застывает в изумлении еще ничего не изведавший юнец…

«Как мне, смертному, понять эту истинную, безусловную красоту женщины, созданную богами как высший дар, утешение и счастье для смертного сына земли?» – спрашивал сам себя юноша.

Как создать ее воплощение в статуе, что была бы прекрасней, чем Урания, более зовущей и властной, чем Анадиомена, изваянная Праксителем, более чарующей, чем Аэлла-амазонка, созданная Леохаром?

В памяти Ипполита стали сменяться картины его недавнего, но более чем поучительного странствия через знойную дымку ливийских берегов, по воле чистого ветра Крита, через темную зелень кипрских рощ…